Через Кордильеры - Ганзелка Иржи (мир бесплатных книг .txt) 📗
Силы его иссякали, и оловянный источник валюты быстро высыхал. Восемьдесят процентов боливийского экспорта повисли в воздухе.
Как раз в этот критический момент мы и постучались в дверь Боливии.
Люди в горах
Первый день пути по боливийскому альтиплано разметал, точно карточные домики, все наши надежды на то, что здесь, на более ровной местности, мы сумеем хоть немножко облегчить участь машины. Правда, плоскогорья, протянувшиеся через границу на север, раскинулись тут на площади многих тысяч квадратных километров, но именно поэтому высоты в тысячу метров теряются здесь, как песчинка в пустыне. Настоящими горами в этих-местах считаются лишь два мощных хребта восточных и западных Кордильер, чьи снеговые вершины обрамляют плоскогорье по всему горизонту. Что из того, если высотомер отмечает на плоскогорье целую тысячу метров над уровнем моря? Забудьте об этих игрушечных масштабах! Это же всего-навсего один километр, только отмеренный в высоту.
Вы в Андах.
Вы нападаете на них с яростью Дон-Кихота и удираете от них на тысячу километров, вы перебираетесь через преграды, упирающиеся в небо, и защищаетесь от их всесокрушающей мощи.
Наш серебряный муравей с чехословацким флажком на усиках с первого дня пребывания в Боливии карабкается по нескончаемой каменной пашне андского альтиплано. Спотыкаясь, он ковыляет по обломкам и россыпи камней, сброшенных на дорогу обвалами, протискивается сквозь теснины поперечных рек и снова ползет по узким дорогам над незащищенными безднами пропастей. На покатых вершинах холмов его начинает заносить, и он шарахается от одного края дороги к другому; вначале мы подозреваем прокол шины, но на деле оказывается, что это сильные порывы ветра, против которых машина не в силах устоять на сыпучем грунте.
И все-таки даже в этих диких горах живут люди. В солнечных, защищенных от ветра долинах то и дело натыкаешься на одинокие хижины кечуа. Они слеплены из глины и сухой травы, без окон, а частенько и без дверей. Вокруг хижин крохотные поля с тонким слоем каменистой почвы, защищенной от размывов низкими стенками из камней. А где-то на склонах гор мелькает несколько подвижных точек. Это ламы и овцы, обгладывающие жидкие кустики травы. Люди, обитающие в этих хижинах, ходят босиком, плохо одеты, и просто уму непостижимо, как они не погибают от ночных холодов. Ведь в первую же ночь на границе мы были застигнуты врасплох тринадцатиградусным морозом. Голенькие детишки кечуа, укрывшись от ветра, ползают на солнышке, между тем как в тени в самый полдень термометр показывает всего лишь несколько градусов выше нуля.
Из поколения в поколение индейцы на альтиплано влачат жалкое существование, пребывая в нищете, невежестве и унижении. Стоит ли после этого удивляться, что некоторые из них порою зачерпывают из того источника доходов, который всегда находится почти под рукой. Содержимое любого из проезжающих мимо автомобилей — для них сказочное богатство.
Ночное препятствие
Вечереет.
Машина содрогается от порывов ледяного ветра на высоте 4 100 метров над уровнем моря. Перед нами открылось еще одно глубокое ущелье — Кебрада-Онда; по дну его на глубине 700 метров ползет серебряная ленточка горной речки. Уже стемнело, когда «татра», оставив позади себя брод, вгрызлась в противоположный склон, но взять его не смогла. Две свечи во время долгого спуска загрязнились, а шести цилиндров для крутого подъема не хватило. При свете карманного фонарика мы чистим свечи.
По склону с шумом покатился сорвавшийся камень, и сзади, в нескольких шагах от нас, появился индеец.
— Buenas noches, senores!
— Добрый вечер!
— У тебя сломался мотор, господин? Завтра починишь, все равно дальше ехать нельзя. Заблудишься в горах. Наверху холодно. Переночуй у меня. Я приготовлю ужин! Я хорошо умею готовить…
Чрезмерная услужливость — это слишком не похоже на индейца, живущего в горах. У кечуа многословие не принято. А этот к тому же подкрался неслышно, как дух.
Мы быстро подтягиваем ключом прочищенные свечи и садимся в машину. Первая скорость, газ, первые 100 метров крутого подъема.
— Что это? Останови, пожалуйста, машину!
— Груда камней! Они загородили всю дорогу!
За каменной баррикадой, которую не 'преодолел бы даже грузовик, показались еще две темные фигуры. В это время снизу приплелся уже знакомый нам индеец.
— Я говорил тебе, сеньор, что дальше нельзя. Теперь останешься здесь до утра!
Последовавший за этим разговор был несколько более энергичным, чем обычная дружеская беседа. Однако он оказался достаточно убедительным, и препятствие вскоре было разобрано руками, с которых еще не сошла грязь от постройки.
После этого до поздней ночи наша машина взбиралась с холма на холм, петляла между рухнувшими на дорогу глыбами, балансировала над глубокими обрывами, на грунте, исковерканном горными быстринами, и сопротивлялась шквальным порывам ветра на открытой местности.
Наконец фары выхватили из тьмы очертания трех хижин. Над одной из них висел боливийский герб. Таможня с четырьмя парнями в форме. А неподалеку от нее постоялый двор с ночлегом.
Две железные кровати на земляном полу и звезды над головой сквозь дыры в соломенной крыше — этим завершилась заключительная сцена первого дня на земле Боливии.
В резервации средневековья
Ночью было холодновато, правда? Вот бы нам сюда кусочек Чако.
Старик поставил на стол две чашки дымящегося черного кофе.
— А нам там как раз и не хватало немножко этого нашего холода.
— Вы были в Чако?
— Всю войну, сеньор. Почти до самого Асунсьона я дошел по тем проклятым лесам, но после парагвайцы показали нам где раки зимуют! Добрая половина наших погибла там от жажды и зноя. Мы люди непривычные к низинам и комарам, жара изнуряла нас. Было нас немало, да только оружия у нас не было. Вначале-то мы парагвайцев гнали, шапками закидывали, а потом, на Паране, нас встретили пулеметы…
Утреннее солнце озарило лоскутки полей на недалеком склоне гор.
— Скажите нам, амиго, что же может расти на этих полях? Ведь тут сплошные камни да песок!
— Хвастаться, конечно, нечем, особенно сейчас, в самые голодные месяцы. А так собирают какую-нибудь корзину картофеля и горсть овса. Там, за холмом, немного пониже, есть даже кукуруза. Но и это не спасает от нищеты. Почти весь урожай управляющий продает в Потоси.
— Разве эти поля не собственность индейцев?
— Что вы, сеньор! Вся долина принадлежит какому-то пасеньо. Люди его тут и в глаза не видели. Хозяйством его ведает управляющий. Но и он приезжает из Потоси только изредка, а все остальное взваливает на надсмотрщиков. На хозяина здесь работают четыре дня в неделю. Остаток недели дается людям на обработку того клочка земли, который они получают на житье за свой труд. Это как раз и есть вон те заплаты наверху…
— Им все же платят, вероятно, за четыре дня работы?
— Что верно, то верно. Два года назад платили еще двадцать сентаво в день, но теперь вышел закон, и по нему люди должны получать сорок. В том числе и девушки, которые прислуживают управляющим.
— Но это всего-навсего один боливиано шестьдесят сентаво за неделю работы! На такие деньги не купишь даже шнурков для ботинок…
— Гм, это правда. Но ведь они их и так не покупают. Зачем им шнурки? Разве вы видели рабочего с финки в ботинках? На ботинки им не заработать за всю жизнь!
— Но скажите, почему же они в таком случае не уходят в город, на рудники или просто куда-нибудь пониже, на плантации? В любом другом месте им было бы лучше.
— Этого сделать нельзя, сеньор: уйти без согласия хозяина они не имеют права. Иногда, впрочем, бывает, что они и взбунтуются, но против них из города посылают войска, и опять все остается по-старому.
Не хотелось верить этому ветерану с пограничной станции Искаячи. Не хотелось верить, что в середине XX века в государстве, имеющем республиканскую конституцию, депутатов и избираемого президента, еще может существовать столь неприкрытая, явная форма феодального крепостничества. Но за несколько дней на многих ярких примерах мы убедились, что это именно так.
