Походный барабан - Ламур Луис (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Проявляя терпимость ко всем религиям, в частности, к христианам и к иудеям, называемым среди арабов «Народ Завета», ибо и те, и другие почитали Ветхий завет, как и сами мусульмане, Абд аль-Рахман радушно принимал ученых отовсюду.
Мусульманские флоты господствовали в Средиземном море; мусульманские армии одерживали победы в Европе, в Африке и в Азии. Мусульманские правители властвовали над обширными землями, южная граница которых лежала далеко за Индом, а северная — за Самаркандом, их владения простирались от атлантических берегов Африки до отдаленнейших просторов Сахары.
Позднее халифом в Кордове стал аль-Хакам — в равной мере книгочей и ученый. Более склонный к познанию, чем к делам правления, он передал значительную часть своей власти первому министру — рабу по имени Джафар аль-Асклаби.
Аль-Хакам собирал со всех концов света труды величайших ученых. Его посланцы тщательно обыскивали библиотеки и книжные базары Багдада, Самарканда, Дамаска, Ташкента, Бухары, Каира, Константинополя, Александрии в поисках книг. Те, которые нельзя было купить, переписывались по их заказу. Было известно, что за одну-единственную рукопись он как-то уплатил тысячу золотых монет.
В Севилью, Толедо и Кордову халиф созвал ученых, дабы они переводили эти сочинения на арабский язык и латынь. Книги из Рима и Карфагена… Иоанн уверил меня, что Карфаген обладал величайшими библиотеками древнего мира и огромными собраниями сведений из своих торговых колоний, основанных во многих странах земных.
Аль-Хакама не стало, но библиотека осталась. В Кордове — так говорил Иоанн — было семьдесят общественных библиотек, не говоря о множестве крупных книжных собраний в частных домах. Любовь к учению имела первостепенное значение, поэт и ученый почитались наравне с военачальником и государственным мужем. Но эти последние почитались лишь в том случае, если сами были одновременно поэтами и учеными.
Абд аль-Мумин, однако, был свирепым воином и с подозрением относился ко всем книгам, кроме Корана.
— Он разрушил Кадисского Идола, — сказал Иоанн. — Ты мог видеть в гавани его развалины.
Никто не знал, откуда появилось это огромное изваяние. На пьедестале, уставленном на нескольких рядах колонн высотой сто восемьдесят футов, возвышалась гигантская бронзовая фигура человека. В правой руке, простертой к Гибралтарскому проливу, Идол держал ключ. Статуя была покрыта золотом, и блеск её видели на большом расстоянии с любого корабля, приближающегося к Кадису со стороны Атлантического океана.
Кадисский Идол — таким именем называли его арабы — существовал с незапамятных времен; может быть, он остался ещё от финикийцев. Говорят, именно финикийцы основали Кадис в 1100 году до Рождества Христова. Но что известно об их предшественниках — древних иберах? Несмотря на ненависть правоверных мусульман к идолам всякого рода — ибо Коран запрещает изображать человеческое тело, — гигантская статуя пережила почти пять столетий мусульманского владычества. Римляне и готы оставили её нетронутой, хоть и считалось, что она отлита из чистого золота; а викинги старались избегать этого города, страшась могущества колосса. Но вот в 1145 году он был разрушен Абд аль-Мумином. Тогда и обнаружилось, что идол был не золотой, а бронзовый.
— Кто же мог построить его? — поинтересовался я.
— Это неведомо никому, — заверил меня Иоанн, — известно лишь, что статуя была очень древняя. Кое-кто говорит, что её создали финикийцы, но они пришли туда ради торговли и не имели никаких причин тратить столь огромные средства в городке, ничем не отличающемся от любой прибрежной деревушки… Другие считают, что колосс был построен древними иберами, которые, говорят, имели высокую цивилизацию и изящную литературу. Изваяние держало ключ… Какой замок ожидал этого гигантского ключа? Рука была простерта к пустынному морю… Куда? Может, когда-нибудь ныряльщики спустятся под воду и найдут разгадку тайны у подножия идола. А до тех пор мы ничего не узнаем…
— А есть ли в Кордове записи, — спросил я, — о войнах и сражениях? Я хочу найти сведения о смерти отца… если он действительно мертв.
— Письменные свидетельства?.. Сомневаюсь. Он — корсар, а таких было множество… Погибают многие, и доблести их остаются неведомыми навеки…
На следующий день, путешествуя уже в одиночку, я пересек Гвадалквивир по старинному каменному мосту, построенному ещё римлянами. Справа возвышалась Большая Мечеть — одна из крупнейших святынь мусульманского мира. «Осмотри её, — советовал мне Иоанн, — восхитительное зрелище!»
Базары и улицы кишели людьми всех рас и цветов кожи. Диковинные картины представлялись моим глазам; диковинные запахи раздражали мое обоняние; диковинные женщины ходили по шумным улицам, укрытые чадрой или с открытыми лицами, женщины с колышущимися бедрами и темными, выразительными глазами. Хоть я и был весь в пыли и устал от долгого пути, выражение их глаз говорило мне, что они находят меня не безобразным, — я приободрился и выпрямился в седле. Какому мужчине не по душе женское внимание?
Налево от меня открылся поворот на узкую улицу, тенистую и прохладную. Повернув коня, я пустил его шагом к этому приюту тишины, прочь от галдящей толпы. И сразу же шум и суматоха остались позади; но я совершенно не представлял себе, куда может привести меня эта улочка.
Дальше за поворотом начиналась другая улица, уходящая в лабиринт строений, но прямо передо мной были раскрытые ворота, конюшня, где кормили лошадей, а за ней виднелись деревья, зеленая лужайка и фонтан. Слева в отдалении стояла колоннада с грациозными мавританскими арками.
Не задумываясь, пустил я туда лошадь и, проехав через ворота, натянул поводья; стук подкованных копыт эхом отдался в каменных стенах. На минуту я остановился, упиваясь прохладой и красотой.
Мой взгляд привлекло какое-то движение. Под аркадой показался высокий старик.
— Мир и покой здесь у тебя, — сказал я.
— Разве юность ценит покой? — мягко спросил он, подходя ко мне. — Я полагал, что молодость стремится только к движению, к действию.
— Есть время для мира и время для войны. Перенестись с жарких равнин Андалусии в твой двор — все равно, что попасть в рай. Прости, что потревожил тебя, — я поклонился. — Да не уменьшится никогда твоя тень.
— Издалека ли ты прибыл?
— Из Кадиса. А до этого — с моря.
— Как ты попал сюда?
— Улица привлекла меня, твои ворота были открыты, я услышал звук плещущей воды и аромат садов. Если ты путешествовал, то знаешь, сколь желанны такие звуки.
— Зачем ты приехал в Кордову?
— Учиться. Я очень молод и не очень мудр — куда же ещё мне идти, если не в Кордову?
— Тебе недостаточно меча?
— Меча никогда не бывает достаточно. Разум — тоже оружие, но, как и меч, его следует оттачивать и держать острым.
— А почему ты хочешь учиться? Ты жаждешь достичь власти? Богатства?
— Я не знаю, чего возжажду завтра. Сегодня же я ищу только знания. Разум мой задает вопросы, на которые у меня нет ответов, и в груди моей поселяется тоска. Я хочу услышать, о чем думают мудрые люди и во что верят в других землях, далеко отсюда. Я стремлюсь открыть темные и пустынные улицы моего разума свету нового солнца и населить их мыслями.
— Прошу тебя, сойди с коня. Мой дом — твой дом.
Хозяин был стар, но красив, с гордой осанкой, в поношенном, но дорогом платье. Когда я стал было снимать с коня уздечку и седло, он покачал головой:
— О нем позаботится раб, и незамедлительно. Прошу тебя, входи.
Он провел меня по галерее в небольшую комнату с коврами, подушками и низеньким столиком. В алькове была устроена купальня с ванной, куда лилась вода.
— Освежись, а после поговорим.
Оставшись один в затененной комнате, я разделся и помылся, вытряхнул пыль из одежды. Оделся и, уже пристегивая скимитар, услышал, как поет девушка — красивый, сладкозвучный, часто повторяющийся припев. Я остановился и прислушался.
Вот это… это и составляет жизнь: миг спокойствия, струя, льющаяся в чашу фонтана, девичий голос… миг схваченной красоты. Кто истинно мудр, тот никогда не позволит такому мгновению ускользнуть.
