Факиры-очарователи - Жаколио Луи (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
В небольших рамках настоящих очерков нельзя проследить все перипетии борьбы, закончившейся для индусов поражением.
Я лишь хотел установить и доказать следующее: во-первых, что виною восстания сипаев были сами англичане, их постоянные придирки, их нелепые проповеди, их религиозная нетерпимость и гнусное присвоение королевства Ауда, во-вторых, что ни один из полков сипаев не убивал ни своих офицеров, ни их семей и никого из резидентов, что, наоборот, с самого начала, англичане всюду, где сила была на их стороне, предавались убийствам и массовым казням, которых не требовали ни война, ни их собственная безопасность, что они убивали для того, чтобы убить, как дикое животное, которое при виде крови приходит в ярость.
Приведем еще один факт в честь этих бедных сипаев, на которых излилась вся ненависть англичан, причем не разбиралось, кто прав и кто виноват, принималось во внимание лишь одно: это полки той армии, которая подала сигнал к восстанию и которую надо терроризировать.
После взятия Коунпура и чтобы отомстить за тысячи пенджабских жертв, Нана-Сагиб отдал распоряжение расстреливать всех англичан, которых можно было захватить. Но 1-й пехотный туземный полк отказался исполнять этот приказ, говоря: «мы не убьем генерала Уэллера, который прославил наше имя и сын которого был нашим квартирмейстером, мы не хотим убивать и других англичан, посадите их лучше в тюрьму».
Нана-Сагиб был принужден передать исполнение своего приказа мусульманам. Всюду, даже на поле битвы, даже в пылу боя, даже после тридцати тысяч пенджабских трупов, сипаи отказывались посягать на своих бывших офицеров.
А знаете ли вы, чем отплатила Англия за великодушие 1-го полка?
Все люди этого полка были убиты до последнего, начальники были привязаны к пушечным жерлам или четвертованы, а простых сипаев вместе с их женами и детьми расстреляли картечью, утром, на восходе солнца, под стенами Коунпура, их собирали по шестьсот человек, раза четыре в неделю, на несчастных направляли жерлы пушек, и артиллеристы с запалами в руках ожидали сигнала. Капитан Максвелл ясным и твердым голосом отдает команду, проходит жуткая секунда, прерываемая лишь плачем детей на груди их матерей. И вот митральеза начинает свое ужасное дело, стреляют три, четыре, пять раз, пока все эти отцы, матери и грудные младенцы не превратятся в кровавую груду мертвых тел…
Европейская наука, дисциплина, усовершенствованное оружие и сплоченность командиров сломили индусов и затушили восстание.
20-го сентября 1857 года Дели, столица восставших, была взята англичанами.
Теперь остается сказать, как вели себя после победы победители.
Опять прибегаю к де Варрену.
«Наказания ужасны. В каждом городке, на каждом военном посту все одно и то же зрелище, казни без разбора, без остановки, без пощады. Не успеет охладеть одна партия трупов, как их снимают, чтобы заменить другими. Это какая-то вторая Варфоломеевская ночь. В Аллагабаде, Бенаресе, Динапуре виселицы становились вдоль дорог, и эти ужасные трофеи тянулись на целые километры… И если какая-нибудь менее ожесточенная душа сжаливалась над несчастными, если священник, судья, губернатор хотели спасти хоть по крайней мере невинных, то против этой доброй души поднимался страшный крик. Один генерал перенес серьезные опасности и потерял всю свою популярность из-за того, что хотел спасти несколько бедных сипаев, которые не только не восстали, но остались верными Англии. Лорд Каннинг за желание охранить честь своей страны, компрометируемой этой ужасной резней, беспримерной в истории народов, и за желание сохранить жизнь нескольким несчастным, был проклят своими, газеты его бранили, а высшие лица и министры лишили его своего доверия… Весь свет может воскликнуть с нами: позор Англии!»
Красные мундиры уничтожили всех жителей Дели, даже тех, которые и не думали о каком-либо восстании. Это была какая-то чудовищная бойня более чем пятисот тысяч жителей. Не уцелел ни один дом, не пощадили ни одного старика, женщины или ребенка. Разгоряченные раскаленным солнцем и опьяневшие от крови солдаты вырывали еще не родившихся младенцев из утроб матерей и бросали несчастных тут же, не потрудившись даже прикончить бедных мучениц.
И теперь, когда милые лондонские журналы и газеты оскорбляют меня по два пенса за строчку, они все же не помешают мне сорвать с них лицемерную маску великодушия, бескорыстия и гуманности, которыми англичане прикрывают свои хищения и свои злодейства..
Верный своему обещанию, Рам-Кондор вечером пришел за мной, чтобы провести в ту часть дворца, которая отведена женщинам.
— Как было условлено, — сказал он мне, — я предупредил, что приведу с собою великого доктора твоей страны, врачующего исключительно детей!
Я не ожидал сюрприза, который был мне приготовлен.
Меня ввели в большой покой, убранный коврами и циновками и уставленный мягкими и пушистыми диванами.
Стены, белые с зеленым и с золотым, с мраморными кружевными бордюрами, были удивительно красивы и богаты. Нечего и говорить, с каким чувством живейшего любопытства я вступил в это святилище. Около двадцати молодых женщин сидели на диванах, и почти возле каждой ай или няни держались один или двое детей.
Не успел я сделать двух шагов в этом пышном гарем восхищенный красотою этих юных созданий, из которых старшей вряд ли было восемнадцать лет, как вдруг услышал привет на чистейшем лондонском наречии:
— Gentelman, I have the honour to wish you good day! (Милостивый государь, имею честь пожелать вам доброго дня).
Я ответил тем же и с удивлением посмотрел на свою собеседницу, спрашивая себя, каким образом индуска могла научиться говорить с таким правильным акцентом. Мое удивление длилось недолго.
Предо мною стояла английская мисс, которую жизнь забросила в гарем раджи.
Отправленная в Калькутту Евангелическим обществом для того, чтобы быть подругой жизни какого-нибудь клэржимена (духовного), она прибыла туда через четыре месяца пути на парусном судне и с твердым намерением не быть матерью десяти-двенадцати детей честного миссионера, которому ее предназначили.
Она была красива той английской красотой, которая с молочного белизною кожи и золотистыми волосами соединяет скверные зубы, большие ноги и плоскую грудь, а с ними и немного наглый и немного мечтательный вид золотушных женщин туманного Альбиона.
Мне показалось, что Рам-Кондор не особенно гордился этим английским произведением.
Нередко можно встретить в богатых гаремах Индии англичанок, пользующихся большим почетом и получающих громадные суммы.
Мисс Китти, как она себя называла, откровенно рассказала мне, как она сюда попала, и что Рам-Кондор очень любезен, и что она вполне довольна своей судьбой, хотя должна, подобно другим женщинам, подчиняться обычаю не переступать порога гинекея до великого дня, когда их перенесут в жилище смерти.
Привожу стенографически наш разговор в присутствии других женщин, которые удивленно таращили на нас большие глаза, с недоумением прислушиваясь к незнакомому языку.
На мое английское приветствие она отвечала мне на моем родном языке:
— Давайте говорить по-французски, — сказала она, — вы будете свободнее меня спрашивать, и мне удобнее вам отвечать, так как Пейхва, кроме индусского, знает только английский язык!
— Разрешите ли вы мне предложить вам несколько вопросов?
— Пожалуйста! — ответила она.
— Правда ли, что вы счастливы во дворце раджи?
— Конечно!
— Но ваше прошлое, ваше воспитание, идеи, которые вам внушены в Европе, все это должно было помешать найти здесь счастье?
— Вы ошибаетесь, и я вижу, что вы непрактичны!
— Объяснитесь.
— Нет ничего легче… Ваш французский автор, ваш бессмертный Жан-Жак сказал, что первая потребность человека — это быть счастливым! «Надо быть счастливым, дорогой Эмиль!» Эта фраза стала моим девизом с четырнадцати лет. Я была шестым ребенком в семье бедного клерка, служившего писцом в Евангелическом обществе иностранных миссий, и в будущем мне предстояло, как и моим сестрам, выйти замуж за какого-нибудь бедняка, зарабатывающего двадцать пять шиллингов в неделю, и наполнить его дом детьми и бедностью. Когда я была в таких летах, что уже начала соображать, я каждый вечер давала себе клятву не вешать себе на шею эти веревки. И при первом же предложении выйти замуж я заявила, что выйду лишь за миссионера. Евангелическое общество посылает жен всем своим проповедникам, не имеющим возможности ездить в Англию. Я записалась, и меня прислали в Индию. Приехав в Калькутту, я отправила к чертям моего суженого, который явился за мною на судно, как за каким-нибудь тюком, в сопровождении другого капеллана, на обязанности которого было благословить тут же, на месте, наш союз, и сама решила найти свое счастье. Я была учительницей, компаньонкой, чтицей, и, наконец, я очутилась здесь!..
