Непознанная Россия - Грэхем Стивен (читаем книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Я немного задержался в Боброво, хозяйка принесла самовар и пирог с черникой. Мужик с другом выпили неимоверное количество пива и водки, а потому передать их разговор на бумаге нет никакой возможности.
Дорога пошла через густой лес к Косково, куда я прибыл часов в десять вечера. Голову я плотно укутал в накомарник, вокруг тучами вились мельчайшие насекомые. Было слишком поздно, чтобы проситься на ночлег, да мне и не хотелось тревожить сон деревенских жителей. Ночь была теплой и я попытался уснуть в какой-то деревянной сараюшке на берегу реки.
Ночь я провел ужасно. Не было темноты, которая смягчила бы впечатления дня, не было звезд и луны, чтобы смотреть на них, один тусклый бесчувственный полусвет да холодные туманы, крадущиеся по речным берегам. Ночь была теплой, но в моей сараюшке оказалось холодно и я дрожал крупной дрожью, мечтая о груде одеял или укромной пещере в горах. В четыре часа утра я сдался и перебрался в громадный сарай, стоящий у самого края воды. В нем обнаружилось вдоволь сена и соломы. Сарай стоял рядом с домом паромщика. Я проспал все утро, а когда пошел искать хозяина сарая, чтобы попросить завтрак, стоял уже полдень.
По улице Косково двигалась странная процессия — священник, деревенские старики, пара нищих. Они несли домодельные иконы и кресты, пели что-то божественное. Я спросил, в чем дело, и мне сказали, что несколько лет назад в этот же день священник отправлял службу, прося Бога сохранить коров, среди которых свирепствовала эпидемия. Целый день обходили деревню кругом и молились, в результате Господь смилостивился, коровы поправились, зараза ушла. В благодарность священник самостоятельно утвердил новый праздник исключительно для деревни Косково, и теперь каждый год в годовщину того знаменательного дня по утрам устраивается крестный ход, а днем двери всех домов распахиваются настежь.
Иконы возвратились в церковь. К своему дому спешил паромщик. Поначалу он глянул на меня сердито, но когда узнал, что меня нужно накормить, сразу подобрел, должно быть, прикинул, что я как раз оплачу ему выпивку.
Внесли самовар, кашу и молоко. Хозяин подвинул ко мне свою табуретку и произнес с располагающей улыбкой:
"Проси, чего хочешь, все подадим".
"А яйца у тебя есть?" — спросил я.
"Нету, да ты прикажи, я достану".
"Не стоит".
"Может, лучше прикажешь чего выпить?"
"А что именно?"
"Что-нибудь горячительного для нас обоих".
"То есть водку. Я ее не пью".
Мужик очень опечалился. "Я ведь тебе дал чаю, каши, молока. А ты не хочешь со мной выпить".
Я ответил, что дам ему двадцать копеек за еду, а он волен их тратить на что хочет.
"Давай сразу, я пойду за бутылочкой, хорошо посидим", — предложил он. Я выдал ему деньги. Минут через пятнадцать мужик вернулся с бутылкой водки и поставил ее в шкаф, а сам снова сел к столу.
"Так ты не будешь пить?" — изумился я.
На лице паромщика отразилась битва между разумом и желанием. Поколебавшись, он достал бутылку из шкафа.
"Вот, — сообщил он, — вот что они заставляют нас, бедолаг, пить. А не будем, так в тюрьму посадят".
"Что ты такое говоришь?"
"Правду говорю".
"Этого не может быть".
"Хочешь, присягну? Лавка-то — вот она, и куда нам от нее деваться? Трать денежки да пьянствуй, а потом снова трать. Лавка под рукой. Начни — не остановишься".
"Сколько деревня выпивает водки за год?" — спросил я.
"Кто его знает, должно быть, не одну тысячу бутылок. Батюшка, и тот пьет. Сегодня на крестный ход и то был пьян. Люди говорят, для того и праздник устроил, чтобы по домам ходить, пить да не платить".
"А вот ты, к примеру, сколько за год выпиваешь?"
Он ухмыльнулся, явно подозревая, что я каким-то образом заманиваю его в ловушку.
"Я бы сосчитал, кабы на трезвую голову, а сейчас — сам видишь..." Он провел двумя пальцами по красной шее пониже уха, прищурил один глаз, выкатив другой, все эти вульгарные жесты, видимо, означали какой-то намек на сильную степень нетрезвости.
"И все же, — настаивал я, — ты, ведь, наверно, часто слышал в винной лавке, как идет торговля. А что, лавочник сам никогда не напивается?"
"Нет, в монопольке никогда ни о чем таком не говорят, да и за прилавком там мужика сроду не бывало. Одни бабы. Раньше туда брали мужиков, только бабы оказались надежнее".
"Что же, бабы не пьют?"
"Ни капли. Только выпьют стакан водки и ничего в голове не остается — skonfusny (новое для меня русское словечко, видимо, означает, "смущаются"; и откуда крестьяне только его взяли!). Одни уличные пьют да в городах".
"Интересно. А вот в Англии многие женщины пьют, и сильно, особенно в Лондоне, вообще в городах. У нас говорят, что английские дети пьяны еще в утробе".
Крестьянин снова резко постучал себя пальцами по горлу, показывая, что он слишком пьян, чтобы что-то понимать.
"Вы, русские, поколение за поколением остаетесь сильными и здоровыми, хотя отцы неизменно пьянствуют, только потому, что женщины ваши живут в трезвости и чистоте. Здоровье нации зависит больше от матерей, чем от отцов".
Обязанностью моего хозяина было переправлять паром через реку туда и обратно. Он состоял на службе и потому переправлял каждого, кто попросит, в любое время дня и ночи и бесплатно. За это он получал восемь рублей в месяц от земства, местного совета. Его, очевидно, тяготила служба, поэтому он часто предоставлял крестьянам переправляться самим.
"Ох, беда, беда, — приговаривал он, — стучат в два часа ночи, и давай перевози какого-нибудь чиновника".
"Надо думать, тебе на выпивку перепадает", — предположил я.
"Когда как. Важные люди часто ничего не дают, а как с него спросишь?"
Было ясно, что чаевые сильно способствовали развитию у него привычки пить. Водка, которую он покупал на эти подачки, только разжигала его аппетит. Так он и растрачивал свою жизнь.
На следующий день после коровьего праздника паромщик был сильно угрюм, страдал похмельной тоской и заводил со мной разговоры о своей бедности, нужде, в которой живут его жена и дети, о собственном неумении жить. Строил планы, как бы, не приложив рук, получить с меня приличные деньги. "Если прикажешь", он покажет мне поповский дом, "если прикажешь", он пошлет за треской, а жена ее зажарит и так далее. У него не было и полпенни за душой, из жены ничего не вытрясти, только и оставалось выколачивать деньги из меня.
Я зашел к его шурину, щуплому веснушчатому огненно-рыжему человеку по прозвищу Икра. Очевидно, его так прозвали из-за лица. От него я узнал, что паромщик постоянно теряет свой паром. Раз в месяц паром пропадает, людям приходится переправляться на частных лодках, пока пропажу не поймают ниже по течению реки и притащат на буксире. Не далее как вчера трое крестьян, переправляясь на свой страх и риск, перевернули паром и утопили весло. А в прошлом году на пароме было тридцать человек, каким-то образом столкнули ребенка, он утонул. Были большие неприятности.
Пока я беседовал с Икрой, зашел приземистый кряжистый мужик по прозвищу Лайка, названный так по породе собак, что водятся в Архангельской губернии. Он предложил отправиться вечером на рыбную ловлю. Погода стоит жаркая и тихая, клев должен быть хороший. Я согласился.
~
Глава 19
НОЧНАЯ РЫБАЛКА
Нас было четверо мужчин и две женщины, все босиком, мужчины закатали штаны до колен, женщины — в коротких нижних юбках. Большая лодка под двумя парусами весело прыгала по мелкой волне. На борту находились сети, корзина с черным хлебом и соленой треской, чайник и горшок, два берестяных короба для пойманной рыбы, тяжелые куртки из оленьего меха для обогрева. Мужчины сидели праздно, гребли женщины. Лениво разговаривали.
