Зоопарк в моем багаже - Даррелл Джеральд (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
Глава первая
Строптивый питон
Я решил, что по пути в Бафут мы задержимся на десять дней, в городке под названием Мамфе. Здесь кончается судоходная часть реки Кросс, и дальше простирается безлюдный край. Во время своих двух предыдущих приездов в Камерун я убедился, что Мамфе – очень удобная звероловная база.
Мы выехали из Виктории внушительной колонной в три грузовика. На первом – Джеки и я, на втором – наш молодой помощник Боб, на третьем – Софи, моя многострадальная секретарша. В пути было жарко и пыльно, и на третий день, когда наступили короткие зеленые сумерки, мы добрались до Мамфе, измученные голодом и жаждой и покрытые с ног до головы тонким слоем красной пыли. Нам посоветовали обратиться по прибытии к управляющему "объединенной Африканской Компании", и вот наши грузовики, рыча, одолели подъездную аллею, взвизгнули тормозами и остановились перед великолепным, сияющим огнями домом.
Ничего не скажешь, этот дом занимал лучшее место во всем Мамфе. Его воздвигли на макушке конического холма, один склон которого круто падает к реке Кросс. Когда стоишь на краю сада, обнесенного непременной живой изгородью из кустов гибискуса, и с высоты четырехсот футов смотришь в ущелье, внизу виден густой кустарник и деревья, прилепившиеся на тридцатифутовых гранитных скалах, покрытых плотным ковром дикой бегонии, мха и папоротника. У подножия этих скал, среди сверкающего белого песка и причудливых полосатых плит, словно тугой коричневый мускул, извивается река. На противоположном берегу вдоль реки тянулись маленькие возделанные участки, а за ними стеной возвышался лес. Поражая глаз обилием оттенков и форм, он простирался в дальние дали, где расстояние и знойное марево превращали его в мглистый, трепещущий зеленый океан.
Но когда я вылез из раскаленного грузовика и спрыгнул на землю, мне было не до красивых видов. В эту минуту я больше всего на свете хотел пить, купаться и есть, все в указанной последовательности. А еще мне был нужен деревянный ящик для нашего первого зверя. Речь шла о чрезвычайно редком животном, детеныше черноногой мангусты, которого я приобрел в деревне в двадцати пяти милях от Мамфе, где мы останавливались, чтобы купить фруктов. Я был очень рад, что наша коллекция начинается таким редким экспонатом, но моя радость поумерилась, после того как я два часа промучился с мангустой в кабине грузовика. Малыш решил непременно обрыскать все уголки и закоулки, и, боясь, как бы он не застрял в рычагах и не сломал себе ногу, я посадил его к себе за пазуху. Первые полчаса мангуста, фыркая носом, сновала вокруг моей поясницы. В следующие полчаса она пыталась прокопать своими острыми коготками дырочку у меня в животе, когда же я убедил звереныша прекратить это занятие, он захватил пастью кожу на моем боку и принялся упоенно сосать, орошая меня нескончаемым потоком горячей, остро пахнущей мочи. Весь в пыли, мокрый от пота, я от этой процедуры не стал краше, и, когда шагал вверх по ступенькам дома управляющего OAK с болтавшимся из-под застегнутой на все пуговицы мокрой рубахи мангустовым хвостом, вид у меня был довольно эксцентричный. Сделав глубокий вдох и стараясь держаться непринужденно, я вошел в ярко освещенную гостиную, где вокруг карточного стола сидели трое. Они вопросительно посмотрели на меня.
– Добрый вечер, – сказал я, чувствуя себя не совсем ловко. – Моя фамилия Даррел.
Кажется, после встречи Стенли и Ливингстона такая реплика не очень-то звучит в Африке. Все же из-за стола поднялся невысокий человек с черным чубом и, дружелюбно улыбаясь, пошел мне навстречу. Мое внезапное появление и странный вид как будто ничуть его не удивили. Он крепко пожал мне руку и серьезно посмотрел в глаза:
– Добрый вечер. Вы, случайно, не играете в канасту?
– Нет, – оторопел я. – К сожалению, не играю. Он вздохнул, словно оправдались его худшие опасения.
– Жаль... очень жаль. – И он наклонил голову набок, изучая мое лицо.
– Как вы сказали, ваше имя? – спросил он.
– Даррел... Джеральд Даррел.
– Силы небесные, – воскликнул он, озаренный догадкой, – это вы тот одержимый зверолов, о котором меня предупреждали в правлении?
– Очевидно, да.
– Послушайте, старина, но ведь я вас ждал два дня назад. Где вы пропадали?
– Мы были бы на месте два дня назад, если б наш грузовик не ломался с таким нудным постоянством.
– Да, здешние грузовики чертовски ненадежны, – сказал он, словно поверяя мне секрет. – Выпьете стопочку?
– С превеликим удовольствием, – пылко ответил я. – Можно, я схожу за остальными? Они ждут там в грузовиках.
– Ну конечно, ведите их, что за вопрос. Я всех угощаю!
– Большое спасибо. – Я повернулся к двери.
Хозяин поймал меня за руку и потянул обратно.
– Скажите, дружище, – произнес он хриплым шепотом, – я не хочу вас обидеть, но все-таки: это мне из-за джина мерещится или ваш живот всегда так колышется?
– Нет, – спокойно ответил я, – это не живот. У меня мангуста за пазухой.
Он пристально посмотрел на меня.
– Вполне разумное объяснение, – вымолвил он наконец.
– Да, – сказал я, – и притом это правда.
Он вздохнул.
– Что ж, лишь бы дело было не в джине, а что у вас под рубашкой, мне все равно, – серьезно заявил он. – Ведите остальных, и мы до обеда раздавим стопочку-другую.
Так мы вторглись в дом Джона Гендерсона. В два дня мы превратили его в самого, должно быть, многострадального хозяина на западном побережье Африки. Для человека, дорожащего своим уединением, приютить у себя четверых незнакомцев – поступок благородный. Если же он не любит никакой фауны, даже относится к ней с какой-то опаской и тем не менее предоставляет кров четверым звероловам, это героизм, для описания которого нет слов. Через двадцать четыре часа после нашего приезда на веранде его дома кроме мангусты были расквартированы белка, галаго и две обезьяны.
Стоило Джону выйти за дверь, как его тотчас хватал за ноги молодой бабуин. Пока он привыкал к этому, я разослал письма местным охотникам, своим старым знакомым, собрал их всех вместе и объяснил, какие звери мне нужны. Теперь нам оставалось только сидеть и ждать результатов. Они последовали не сразу. Но вот в один прекрасный день на аллее показался охотник Огастин. Он был в красно-синем саронге и, как всегда, подтянутый и деловитый. Его сопровождал один из самых рослых камерунцев, каких я когда-либо видел, здоровенный хмурый детина шести футов, черный, как сажа, в отличие от золотисто-смуглого Огастина. Он тяжело ступал огромными ножищами, и я даже решил сперва, что у него слоновая болезнь. У крыльца они остановились. Огастин расплылся в радостной улыбке, а его товарищ пытливо оглядел нас, словно старался определить наш чистый вес глазом кулинара.
– Доброе утро, сэр, – сказал Огастин и поддернул свой яркий саронг, чтобы он лучше держался на тощих бедрах.
– Доброе утро, сэр, – подхватил великан. Голос его звучал подобно далекому раскату грома.
– Доброе утро... Вы принесли зверей? – с надеждой спросил я, хотя у них не было в руках никаких животных.
– Нет, сэр, – скорбно ответил Огастин, – зверей у нас нет. Мы пришли просить масу, чтобы маса одолжил нам веревку.
– Веревку? Зачем вам веревка?
– Мы нашли большого боа, сэр, там в лесу. Но без веревки нам его никак не взять, сэр.
Боб, специалист по рептилиям, подскочил на стуле.
– Боа? – взволнованно сказал он. – Что он хочет сказать... боа?
– Они называют так питона, – объяснил я.
У пиджин-инглиш есть свойство, которое особенно сбивает с толку натуралиста, – это обилие неправильных названий для различных животных. Питонов именуют боа, леопардов тиграми и так далее. В глазах Боба загорелся фанатический огонек. С той минуты, как мы сели на судно в Саутгемптоне, он почти только о питонах и толковал, и я знал, что ему свет не будет мил, пока он не пополнит нашу коллекцию одним из этих пресмыкающихся.
– Где он? – Боб не мог скрыть своего волнения.
