Старая тетрадь - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" (книги без сокращений txt) 📗
Остальное рассказывать не стоит. Единственное, что еще интересно: мы взяли эту женщину в работу. Она не только дала нам много полезных сведений, но работала у нас в тылу.
Как она выглядела?.. Что-что, а это я мог бы описать достаточно точно. Ведь бывает так, что поглядишь на человека всего разок — и на всю жизнь запомнишь не только черты лица, но и цвет глаз, и рисунок рта, и даже, пожалуй, манеру презрительно щуриться… Что меня удивило в пленнице: она, безусловно, не была крестьянкой или работницей, но пальцы руки, которой она придерживала у подбородка завязки шапки, были, несомненно, крепки, и самая кисть казалась сильной, хорошо развитой, как рука спортсменки или музыканта… Да, так я тогда и подумал: «Какие сильные руки! А ведь сама… да, сама будто и ростом невелика, и сложение так себе… Не для здешних мест, не для жизни в лесу. В общем, то, что принято называть „барышня“.
Я не терял ее из виду. При первой возможности отыскал. О, она стала человеком! Да, да, настоящим человеком! Жизнь у богатой мамаши представлялась ей смешной и ненужной. Могу поручиться: если нам придется еще раз воевать, она будет неплохо перевязывать наши раны, Да, да!»
Гуннар умолк, мечтательно улыбаясь.
— Уж не на ней ли ты собираешься жениться? — спросил я.
Он молча кивнул и бережно положил трубку на столик.
— Будем спать?
Я потушил свет.
— Завтра я вас познакомлю, — сказал он.
Я был рад, что в темноте он не может видеть моего лица.
— И все-таки, — сказал я утром Гуннару, когда он плескался в тазу, — я бы не женился… В нашем возрасте…
Он погрозил мне намыленным кулаком.
— Не вздумай уверять меня, будто решил окончить жизнь анахоретом.
— Ты угадал: я никогда не женюсь. Вчера с этим покончено.
— Вчера?!
Гуннар рассмеялся, а я все ощущал в руке клочья разорванной фотографии Анни.
Когда мы были одеты и собирались уже спуститься к завтраку, Гуннар сказал:
— Я должен вас познакомить.
Он потянулся было к телефону, но, словно кто-то толкнул меня под локоть, я удержал его руку.
— Она здешняя?
— Ну конечно. Ты, наверно, в прежнее время слышал ее имя…
Он назвал фамилию Анни…
Под первым попавшимся предлогом я покинул его и ушел на берег. Море помогло мне привести в порядок растрепанные мысли. Вернувшись в гостиницу, я заказал билет на вечерний пароход. Узнав, что Гуннар все еще не получил отдельной комнаты, я не поднялся в номер. Велел собрать мои вещи и прислать их к пароходу вместе с билетом.
К вечеру снова собрался дождь. Спокойный, безобидный дождь, какие бывают в наших краях и действуют подобно хорошей дозе брома. С борта парохода было видно, как блестят омытые дома. Огни города дробились в ниспадающей завесе дождевых капель. Я смотрел на город, на пристань и думал, что, может быть, вижу все это в последний раз. Но мне было весело. Несколько дней назад я так же смотрел с борта парохода на огни другого города и с нетерпением ждал отплытия на родину. А сейчас мне казалось, что именно теперь-то я и уезжаю на родину. Ведь я ехал в СССР. Мне было весело.
Навстречу струям дождя взлетел пышный ком пара: пароход дал гудок. Рабочие на пристани взялись за сходню. Я снял шляпу и подошел ближе к борту. И тут я увидел, что к сходне приблизилась женщина. На ней был плащ с поднятым капюшоном. Красная клеенка, облитая дождем, словно неоновая, горела в свете пристанского фонаря. Женщина легко взбежала по сходне и откинула капюшон. Я узнал.
— Это вам, — сказала она и протянула маленький конверт.
Я взял его, не зная, что с ним делать. Рука моя все еще была занята шляпой. Третий гудок, проревевший над головой, привел меня в себя. Я надел шляпу и вскрыл конверт. Разорванная вчера карточка была тщательно собрана и наклеена на картон. А рядом стояла Анни; живая Анни, улыбаясь, глядела на меня.
— Вы… вы рискуете уехать! — сказал я испуганно.
— Да, да, рискую, — рассмеялась она. — На билет у меня хватит.
Я стоял, не в силах вымолвить слово.
По палубе прошла легкая дрожь. Винты заработали. Мы стояли рядом у борта и смотрели на медленно уходящие огни пристани, как вдруг, расталкивая рабочих, к самой воде подбежал Гуннар. Мы услышали сквозь шорох дождя и плеск моря:
— Я рад! Чертовски рад, что так здорово все вышло!
Он кричал еще что-то. Но винты уже работали вовсю. Слова Гуннара тонули в шуме. Я взмахнул шляпой.
Я не из растерях, но, видно, тогда был так ошеломлен, что даже шляпу держал кое-как. Порывом ветра ее вырвало у меня из рук. Описав широкую дугу над водой, уже отделявшей пароход от причала, она покатилась по мокрым мосткам. Я засмеялся, — люди часто смеются от неловкости. И Гуннар на пристани тоже смеялся, вместо того чтобы ловить мою шляпу. А она все катилась и катилась под ударами ветра. Наверно, ей оставалось уже совсем немного до края пристани, когда я почувствовал легкое прикосновение. И прежде чем я успел сообразить, что происходит, мой нож мелькнул в воздухе, пущенный рукою Анни…
Стоит мне закрыть глаза, и передо мною, как сейчас, возникают вздрагивающая черная рукоятка ножа, прищуренный взгляд Анни и еще не успевшая опуститься ее рука с разжатыми крепкими пальцами.
И еще я до сих пор помню лицо ошеломленного Гуннара. Несколько мгновений он стоял с раскрытым ртом, словно там застряли слова приветствия. А потом стал что-то кричать и весело хлопать в ладоши, приплясывая вокруг моей шляпы.
За ужином я, кажется, ни разу не поднял глаз на Анни. Мне казалось, что она непременно прочтет в них смятение, владевшее мною. А я действительно не мог разобраться в случившемся и принять решение, которое, казалось мне, должен был принять.
Расставаясь со мною у двери моей каюты, Анни с укоризной сказала:
— Ты мог бы проявить несколько больше радости сегодня.
Я долго ходил по палубе. От тумана непокрытая голова стала совсем мокрой, и холодная капелька скатилась за воротник куртки. Она была словно точкой, которой нужно было завершить мои размышления.
Я поднялся в радиорубку.
Составить радиограмму и проследить за ее отправкой было делом пятнадцати минут. Покончив с этим, я вернулся на спардек с таким ощущением, словно проснулся после освежающего крепкого сна. Даже мгла тумана не казалась мне больше наводящей тоску. А когда в проделанный ветром просвет глянули огни близкого порта, стало совсем легко. Винты парохода вращались все медленней. Я сошел в каюту, взял чемодан и, едва успели поставить сходню, первым спустился по ней на пристань чужого мне города. Впрочем, что значит «чужой»? Теперь ведь все города в этой стране были мне родными…
Я вздохнул с облегчением и машинально потянулся к голове, чтобы махнуть шляпой вахтенному штурману. И только тут вспомнил, что шляпа осталась далеко, приколотая к доскам пристани рукою метательницы ножей.
В самом конце пристани я столкнулся с двумя людьми, спокойно шагавшими к пароходу. Наметанный глаз сразу отличил их от обычных пассажиров. Мы раскланялись кивком головы, и я поспешил прочь. Пароход уже дал гудок…»
Закончив так свой рассказ, Митонен помолчал и брезгливо заметил:
— У этих молодцов из тайной полиции бывает какой-то профессионально-»независимый» вид, когда они идут на охоту.
