Путешествия никогда не кончаются - Дэвидсон Робин (серия книг .txt) 📗

И я металась в доме Бассо, нервничала, сходила с ума от беспокойства, грызла ногти — обгрызла их чуть не до локтей, — а в один прекрасный день кто-то из друзей привел ко мне молодого фотографа. Рик сфотографировал меня, нашего общего знакомого и верблюдов, но его появление, имевшее самые неожиданные последствия, не произвело на меня никакого впечатления, и на следующий день я благополучно о нем забыла.

Рик тем не менее пришел снова, он привел с собой несколько человек из города и остался обедать. Я была так поглощена своими делами, что и эта встреча почти полностью изгладилась у меня из памяти. Рик показался мне славным мальчиком, из тех по-детски бездумных фотожурналистов, кто вечно мечется из одной горячей точки земного шара в другую, никогда не успевает ничего разглядеть и тем более осознать. У него были поразительно красивые руки, ни прежде, ни потом я не встречала человека с такими руками, с такими длинными тонкими пальцами, о5 вивавшимися вокруг фотоаппарата, как лапки лягушки, и я плохо помню маловразумительные доводы, которые он приводил, защищая свое право делать в пересохшем русле стандартные фотографии аборигенов для журнала «Тайм», притом что он не знал об аборигенах ровно ничего и не очень стремился узнать хоть что-нибудь. И еще одна мелочь: Рик пристально меня разглядывал, ему, видно, казалось, что я немного тронулась. Вот и все, больше я ничего не запомнила.

Так вот, Рик уговорил меня обратиться с просьбой о денежной помощи в «Нэшнл джиогрэфик» [16]. Несколько лет назад я уже обращалась в этот журнал и получила вежливый отказ. Но в тот вечер, когда гости уехали, я написала блистательное, по моему предвзятому мнению, письмо и начисто о нем забыла.

До приезда в Алис-Спрингс мне ни разу не приходилось брать в руки молоток, заменять перегоревшую лампочку, шить платье, штопать носки, менять колесо или пользоваться отверткой. Всю жизнь я считала, что работа, требовавшая терпения, хороших рук, умения разбираться в чертежах, мне недоступна. Но здесь, в Алис-Спрингсе, я должна была сама сделать выкройку всех сумок и мешков и сама их сшить, не говоря уж про изготовление седел. Курт, Саллей и Деннис научили меня многим премудростям, и все равно я спотыкалась на каждом шагу. Довольно скоро я убедилась, что метод проб и ошибок является отнюдь не самым эффективным, когда хочешь изготовить нужную вещь. Тем более что я не могла позволить себе роскошь потратить лишний кусок материи, или лишний час времени, или потерять рассудок. У меня не было ни гроша, я отказывала себе во всем, чтобы скопить немного денег и купить необходимые мелочи, поэтому каждая сломанная заклепка била меня по самому больному месту — по карману. Я должна была сварить раму подходящего размера для седла Зелейки, сшить три кожаных чехла, набить их ячменной соломой и укрепить эти прокладки на раме. Надо было раздобыть подпруги, грудные ремни, подхвостники, а также различные планки и крючки, чтобы скрепить упряжь. Два других седла нуждались в переделке, а кроме того, надо было позаботиться о шести парусиновых сумках, четырех кожаных, фляжках для воды, постельных принадлежностях, покрышках для тюков, скроенных так, чтобы их можно было закрепить на поклаже, о планшете для карты и тысяче других мелочей. Я терялась и впадала в отчаяние. К счастью, Толи пришел мне на помощь. Он обладал особым даром: все спорилось у него в руках. Как я ему завидовала! Часами сидела я рядом с ним, хныкала, вертела в руках обрывки парусины, тесьмы, кожи, медные заклепки, куски пластика, еще что-нибудь, то и дело убеждалась в своем полном бессилии, громко всхлипывала и, снедаемая нетерпением, в бессильной ярости разбрасывала все вокруг себя. Однажды, когда после очередного приступа отчаяния я разразилась бурным потоком слез и рубашка на плече Толи промокла насквозь, он сказал:

— Понимаешь, Роб, все дело в том, что ты должна научиться любить эти заклепки.

До и после путешествия мне приходилось делать много трудных и неприятных вещей, но не было для меня ничего мучительнее, чем овладение тайнами обращения с простейшими инструментами и изготовления простейших вещей. Процесс этот протекал убийственно медленно, но постепенно туман неведения и неумения редел. Я уже не чувствовала себя полной идиоткой при виде любого механизма и могла понять, как он работает. Рычаги, шестеренки и другие таинственные предметы — царство, куда женщинам путь заказан, — мало-помалу перестали казаться мне бессмысленной грудой металлических изделий. Работа с «механическими помощниками» по-прежнему казалась мне нудной возней, требующей непомерных затрат времени, я по-прежнему выходила из себя из-за каждой неполадки, но у меня появилось ощущение, что в этом хаосе можно разобраться. За что я очень благодарна Толи. Я так и не научилась любить заклепки, но по крайней мере перестала их ненавидеть.

Чрезмерное напряжение, попытки одновременно сделать тысячу дел не прошли даром: у меня то и дело портилось настроение, я теряла надежду, жаловалась на судьбу и ломала руки. Джен и Толи считали, что мне необходима передышка, они боялись, что иначе я просто лишусь рассудка, и в конце концов уговорили меня уехать куда-нибудь, хотя бы на неделю. Несколько дней они убеждали меня, что в мое отсутствие ничего не случится и верблюды не погибнут от того, что я шесть-семь дней не буду трястись над ними с утра и до ночи. Мы поместили Зелейку в загон, Джен и Толи обещали ежедневно собирать для нее корм, я успокоилась и решила, что все устроилось. Но у меня свои счеты с судьбой: с тех пор как я поселилась в доме Бассо, я не отлучалась от верблюдов ни на день, поэтому Зелейка надумала рожать, как только я уехала. Я получила телеграмму и помчалась в Алис со всех ног, но все равно опоздала: очаровательный, прелестный, трогательный верблюжонок с черной лоснящейся шерстью, еле переставляя длинные тонкие ножки, ковылял в загоне за своей дорогой мамочкой, решительно никого не подпускавшей к своему чаду. День, а может быть, два я убеждала Зелли, что не обижу ее первенца, убедить в этом верблюжонка — мы назвали его Голиаф — было еще труднее. Он унаследовал ум своей матери и привлекательную внешность отца: Зелейка родила на свет божий драчливого, дерзкого, упрямого, эгоистичного, требовательного, вспыльчивого, самонадеянного красавца, баловня судьбы — не верблюжонка, а сущее наказание. В конце концов Голиаф немного успокоился, и мне удалось надеть на него недоуздок, изготовленный Джен, и даже приучить его носить недоуздок постоянно. Тогда я осмелела: я стала осторожно поднимать одну ножку Голиафа, потом другую, прикасаться к его телу, набрасывать куски материи ему на спину и привязывать его минут на десять к дереву, растущему в загоне. Я выпускала Зелли погулять, а Голиафа оставляла на привязи, это устраивало всех, кроме Голиафа, который оглушительно орал, пока преданная мама не возвращалась и не давала ему пососать молочка.

Каждую минуту случалось что-то непредвиденное, и возникали все новые и новые препятствия, главным образом неодолимые. Мне предстояло путешествовать зимой, и я смертельно боялась, что с моими верблюдами может случиться что-нибудь вроде того, что уже случилось с Дуки, поэтому их надо было кастрировать. Выезжать я решила в марте, в самом начале осени. Так как дом Бассо должен был вот-вот перейти в ведение Земельного совета аборигенов, а Дженни и Толи предстояло вернуться в Ютопию, мы решили доехать до Ютопии на верблюдах, чтобы проверить, в порядке ли упряжь и другое снаряжение; этот пробный марш намечался на январь, и на всю подготовительную работу у меня оставался один месяц. Саллей кастрировал верблюдов, избавив меня от этой тяжкой обязанности. Он пренебрег обезболиванием, поэтому я дрожала, ломала руки и корчилась в муках, глядя на своих любимцев. Саллей связал Дуки и Баба веревками, как ощипанных птиц перед жаркой, повалил на землю — один взмах ножа, другой, пронзительный вопль, снова вопль — и кровавое дело сделано. Через две недели стало ясно, что Дуки вот-вот отдаст богу душу, потому что у него началось воспаление. Я вызвала своего друга ветеринара, и он решил прибегнуть к помощи имаскулейтора [17]. Мы усыпили Дуки, как прежде усыпляли Кейт, а когда Дуки потерял сознание, ветеринар показал мне, что делать в таких случаях. Он вытянул наружу семенные канатики — они так раздулись, что стали похожи на яме, — и отсек их, забирая как можно выше. Боль мгновенно вывела Дуки из оцепенения. Затем начались бесконечные уколы террамицина. Ветеринар, как и я, считал, что прогулка в Ютопию поможет заживлению ран, поэтому приготовления шли теперь полным ходом.