Весёлая дорога - Арро Владимир Константинович (книги бесплатно без .txt) 📗
Конечно, у овцы есть и свои враги, например кобры. Тот совхоз, в котором мы находились, по кобрам был самым опасным в районе. К счастью, в то время они ещё спали и не обратили бы внимания, если б я даже вздумал поддать их ногой.
Бывает, что прибегают с гор голодные волки, но тогда в дело вступают огромные собаки, вроде той, что выбежала к нашей машине. Она и сама-то как волк.
Есть враги и похитрее, это микробы. Но чуть только намёк, что они появились, в отару сразу приезжает ветеринар.
В общем-то у овец жизнь довольно спокойная, сытная.
Они жуют себе и не подозревают, сколько на них работает людей в совхозе.
Сорок шофёров ежедневно заводят свои машины и мчатся куда-то по степи.
Двадцать восемь трактористов пашут землю и сеют рожь и люцерну.
Десятки людей косят нежные травы с нежными названиями тарапоз и ялтырбаш.
Ещё десятки собирают грубый корм, который так прямо грубо и называется: швак.
Стучат на четвёртом отделении пять дробильных машин, измельчающих этот швак, чтобы он хоть был не таким уж грубым.
А на центральной усадьбе трещат арифмометры, заботясь о том, чтобы всё было правильно: и овцы и корм.
А всего в совхозе на этих овец работает 750 человек!
Не считая шестисот школьников, которые сидят в своих классах и тоже готовятся кем-то работать, как, например, дочь Турсуной Авезовой — Ульбика, которая хочет стать ветеринарным врачом, или как, например, сын Турсуной Авезовой — Худайберды, который хочет стать зоотехником.
Но главный человек возле овец — это всё-таки тот, кто их выращивает, — чабан. Их в совхозе, по всей степи, четыреста человек.
Наш среднерусский пастух каждое утро выгоняет скот на пастбище, а к вечеру возвращается в деревню, в свой дом. В степи на одном месте долго не засидишься: травы и колючек не так уж много. Вот и приходится чабану раза три или четыре в год складывать свою юрту, грузить всё имущество на машину и перебираться туда, где получше корм.
Юрта для этих мест, на мой взгляд, очень удобное и гигиеничное жилище. Зимою там тепло, летом прохладно, воздух свежий, потому что верх юрты — чангарак — всегда открыт. Правда, костёр посреди жилища, может быть, и не для всех покажется приятным, но это уж кто к чему привык.
Зато порядок такой в юрте, какой не всегда встретишь и в ленинградском доме. В уличной обуви внутрь никто не проходит, потому что на полу лежат кошма и ковры. Всё на своих местах: и посуда и спальные принадлежности. А если пришёл гость, то тут уж просто чаем не отделаешься, тебе подадут каурму, лепёшки и бешбармак.
Турсуной Авезова, наша хозяйка, сдержанна и нетороплива. Муж её, Клич, и вовсе молчун. Но оба приветливы, улыбаются, встречаясь со мной глазами. Говорить о себе много не умеют и не хотят.
— Хотите, дам факт? — говорит секретарь парткома Хенджа Ширматов. И он рассказывает, что Турсуной обязалась дать в этом году сто пятьдесят ягнят от каждой сотни овец и своё обязательство выполняет.
— Я тоже хочу дать факт, — говорит управляющий отделением Бахри Ахмедов. — Вы знаете, Турсуной и её муж Клич Авезов вместо трёх раз в году кочуют пять раз! Это о чём говорит? Это говорит о том, что и приплод у неё в отаре будет лучше, и шерсть длиннее, и мяса больше…
— Можно, — вмешивается работник районной газеты Балтабай Мамаросулов, — можно и я дам факт?
Он рассказывает, как однажды в декабре повалил снег, поднялся буран. Овцы Турсуной Авезовой были в степи, далеко от тёплой кошары. Самых сильных она повела по снегу сквозь пургу. Со слабыми остался Клич и ещё один чабан — Измаил. Напуганные овцы молча стояли за скирдою колючки, а когда буран утих, мужчины принялись рыть полуметровый снег. Навстречу им двигалась Турсуной. Через несколько часов была прорыта траншея. Местами она была глубиною до двух метров. По ней и погнали замёрзших овец. Снег бушевал в том году до 15 марта, но в отаре не погибла ни одна овца.
Так у меня скопилось много фактов. Но главные-то факты я уже знал.
Что Турсуной — одна из первых женщин-чабанов в Узбекистане.
Что чабаны и все люди района выбрали её в Верховный Совет.
Что у неё есть орден за отличную работу.
И между прочим, что Турсунуй не так уж молчалива, как может показаться. Когда нужно, она выходит на трибуну перед тысячей людей и говорит от имени чабанов.
Теперь, когда я вижу каракуль, я знаю, как много и трудно нужно работать, чтобы получить эту маленькую шкурку, которая переливается антрацитовым блеском сказочных чёрных озёр.
Золотые нити
Рабия Шариповна на золотошвейной фабрике в Бухаре — и директор, и «министр иностранных дел».
Посудите сами: нет ни одной зарубежной туристской группы, которая бы приехала в Бухару и не знала бы, что здесь, где-то рядом, узбекские девушки шьют по бархату золотом и серебром.
И просятся туристы!
И не хотят ничего слышать! Вот и приходится Рабие Шариповне принимать по пять — шесть делегаций в день.
Гости войдут за нею в просторный зал и поначалу застынут на пороге от изумления. И непременно подумают: с чем бы этот цех можно сравнить — с ковром или с цветником. Двести разноцветных платков, двести ярких платьев, но сама-то красота под руками у мастериц!
— Ну вот, дорогие гости, — скажет Рабия Шариповна, — в прежние, но не такие уж давние времена золотошвейное искусство было монополией мужчин…
А в это время то одна, то другая вышивальщица поднимет на миг смуглое лицо и улыбнётся гостям.
— Бухарские мастера делали чудеса из золотой нити, в этом вы могли убедиться в музее, но носить их изделия имели право только эмир и его приближённые. А сейчас редкий юноша придёт свататься, не принеся в подарок девушке шитые золотом туфельки и тюбетейку — замен-дузи…
Гости будут рассматривать прекрасные узоры и записывать названия тюбетеек: дильбар — сердце, лола — цветок, хавтудузу — барк — семьдесят два листа.
Но всего ведь, что сделали руки этих девушек, не покажешь. Например, занавес, который шестьдесят человек расшивали полтора года, для театра имени Алишера Навои. Или сюзане Рахимы Кульдашевой, которое на выставке в Нью-Йорке получило серебряную медаль.
— Наша фабрика существует с тысяча девятьсот тридцать девятого года, — сообщит Рабия Шариповна. — Сейчас мы выпускаем в месяц продукции столько, сколько тогда в год.
Но подробно ведь не расскажешь гостям, как возрождали угаснувшее было древнее золотошвейное производство. Это была скорее швейная фабрика. Не было ни бархата, ни золотой, ни серебряной нити. Вышивали жёлтой ниткой по «диагонали» защитного цвета и шили из этого тюбетейки. Скучали и жаловались старые умелые мастера.
А осенью 1951 года Рабия Шариповна сказала им:
— Соберите-ка дома у кого что есть — бархату или мишуры.
И они собрали. И сделали несколько настоящих золотошвейных тюбетеек, туфелек, кошельков. Рабия Шариповна уложила всё в чемодан и отправилась в Москву, на съезд промысловой кооперации.
Прямо с трибуны она передала в президиум съезда всё, что привезла с собой, и сказала:
— Вот какие изделия могут делать бухарские мастера!
С тех пор и замелькала у девушек весёлая золотая нить.
Гости подойдут к замечательной мастерице Максуме Ахмедовой.
— Она у нас всё может, — скажет Рабия Шариповна, и Максума опустит глаза. — По её эскизам делают сюзане и новые тюбетейки. Максума — истинная художница. Своим секретам она обучила уже тридцать восемь учеников.
И познакомятся гости с другими вышивальщицами. И будут они пожимать тонкие руки девушек, разглядывать их ордена и следить, как превращается в золотой цветок сверкающая драгоценная нить.
