Лики Японии - Берндт Юрген (книги онлайн полные txt) 📗
Мир внешних явлений считался издавна чем-то абсолютным. В центре внимания находилась не некая абстрактная идея, а то, что можно было воспринимать чувствами, и это нередко подмечалось и с удивительной точностью воспроизводилось в литературе или в других видах искусства весьма обстоятельно, часто, однако, предельно сжато и сдержанно, как, например, в рисунках тушью или в поэзии жанра хайку (хокку). Всего семнадцатью слогами удается мастеру японских хайку — одной из самых кратких стихотворных форм в мировой литературе — выразить всеобъемлющий мир внешних явлений.
Или:
написал Масаока Сики (1867–1902), один из крупных новаторов классических японских стихотворных форм. А его ученик Такахама Киоси (1874–1959) сочинил такое хайку:
Или:
Эти художественные описания доставляют истинное наслаждение своей чувственной конкретностью. За ними стоит природа во всей своей целостности и гармонии. И природа хочет, чтобы ее рассматривали так, как она сама себя показывает, то есть во всем ее многообразии и изменчивости. За этим воспринимаемым органами чувств окружающим миром нет ничего. Стоя на такой принципиальной позиции, японцы в своих стремлениях создать какие-либо философские системы или разработать теории с их дальнейшей перепроверкой путем научных экспериментов, казалось, были обречены на неудачу.
Однако это не так, ибо необходимо основательное знание законов природы, чтобы (уже в первой половине VIII века) отлить бронзовую статую высотой 16 метров и весом более 400 тонн, а также возвести для нее строение, считающееся даже по современным масштабам гигантским.
Не подлежит также сомнению, что в научном мышлении и его техническом претворении в жизнь Япония уже в конце XVI века добилась значительных успехов, что подтверждается документами. Но нельзя отрицать и то, что в период крупных общественных переворотов второй половины XVI века импульсами нередко служили контакты с Европой, хотя предпосылки для Ренессанса, нуждавшегося в «гигантах мысли» и порождавшего таковых, имелись в это время и в Японии. Возможно, «гиганты» не выдались чересчур крупными только потому, что в них не слишком нуждались.
«Васан» — «японская математика» успешно развивалась и почти не отставала от европейской. В не меньшей степени развивались астрономия, география, медицина. Уже в конце двадцатых годов XVII века была налажена технология изготовления искусственных зубов; в 1805 году хирург Ханаока Сэйсу удалил у женщины грудь иод общим наркозом. В Европе обезболивающие средства (закись азота и эфир) стали применять лишь спустя 40 лет. И все же эти малоизвестные за пределами Японии достижения «гигантов» были немногочисленными. Их знания и заслуги не привели к научно-технической революции, как в Европе в XVIII и XIX веках.
Если задаться вопросом, почему этого не произошло, можно впасть в спекулятивные рассуждения. «Нет необходимости, — писала одна известная исследовательница дальневосточного региона, — долго находиться в Восточной Азии, чтобы убедиться, что китайцы и японцы почти всегда поступают и мыслят иначе, чем европейцы, окажись они в тех же условиях». А как часто слышишь, что японец боится внести ясность в положение вещей.
В подобной характеристике кое-что, может быть, и верно, но она ничего не объясняет и потому никак не способствует лучшему пониманию. Вполне возможно, что «японец» действует иначе. Когда, например, японская мать видит, что ее ребенку грозит опасность, она наклоняется над ним, заключает его в свои объятия и поворачивается к источнику опасности спиной. В Европе, наоборот, мать прячет ребенка за своей спиной и смотрит опасности прямо в лицо. Но всегда ли и при любых ли обстоятельствах японец поступает иначе — вот в чем вопрос. Тем более сомнительно утверждение, что он ощущает все иначе. Когда японец говорит кому-нибудь о настигшем его ударе судьбы и при этом виду не подает, что ему тяжко, и даже улыбается, это вовсе не означает, что он не испытывает такую же душевную боль, какую испытывал бы европеец, окажись он на месте японца. Европейца может удивить поведение японских детей во время прощания с отцом или с матерью. Они резко и раздраженно реагируют, если кто-либо в этот момент начинает их утешать или сделает попытку приласкать, но это еще не значит, что японский ребенок в данной ситуации меньше грустит, чем европейский.
Считается, что японец мыслит по-другому. Как же он все-таки мыслит? На эту тему была выпущена не одна научная книга. Говорят, что в то время как европеец в своих мыслях и действиях идет к намеченной цели напрямик, без колебаний, японец приближается к ней но спирали. Последний путь занимает хотя и больше времени, но в таком движении есть преимущество: из спиралеобразного движения намного легче, чем из прямолинейного, переключиться на другое направление, если цель окажется ошибочной или вовсе бесплодной. Если японец, например, во время беседы, исходя из своего понимания учтивости, избегает «внести полную ясность» в предмет разговора и отказывается что-либо представить как нечто безусловно верное с целью оставить за своим партнером право не соглашаться, это вовсе не значит, что данный японец мыслит иначе. Как ученый, он не хуже, чем ученые других стран, «внесет полную ясность» в изучаемый предмет, отказавшись от формальных сторон своей этики и обратившись к истинному творчеству.
Что было делать, если условия общественного бытия мешали человеку раскрыть свои творческие возможности, если само общество ставило перед наукой и техникой весьма ограниченные задачи, если политическая система в Японии ко времени, когда наука и техника в развитых странах Европы праздновали триумф за триумфом, заботилась в первую очередь о сохранении статус-кво, если эта политическая система рассматривала ученых как «членов преступного тайного общества», а международные связи за-за политики изоляционизма почти полностью были парализованы? Что же должно было случиться, чтобы эта система в конце концов распалась? А случилось следующее. Подплывшие к воротам японской столицы в июле 1853 года военные суда чужой державы (имеется в виду американская эскадра под руководством адмирала Перри) не оставили никаких сомнений в том, что пушки на борту смогут заговорить весьма попятным языком, если Япония откажется открыть свои порты для международного судоходства и закроет страну для свободной торговли. После чего эскадра удалилась, милостиво предоставив Эдо несколько месяцев на размышления.
В японской столице знали, что подобные угрозы — не пустая болтовня. Здесь слишком хорошо помнили о судьбе, постигшей великого соседа десять лет назад, после «опиумных войн». Знали также о судьбе других стран и народов Азии, один за другим лишавшихся независимости. В конце XVI — начале XVII века испанские и португальские «покорители мира», облаченные в монашеские рясы, откровенно поведали японцам, как поступали в подобных случаях с другими государствами. Япония очень быстро осознала всю слабость собственного вооружения, состоявшего из двух-трех пушек, по сравнению с огневой мощью американских кораблей, и у нее не оставалось другого выхода, как подчиниться требованиям американцев.
В феврале 1854 года адмирал Перри вновь прибыл со своей эскадрой. На этот раз она продвинулась на несколько миль дальше, в бухту Эдо, после чего Япония заявила о своем согласии установить торговые отношения и заключить договор с Соединенными Штатами.
