Фату-Хива. Возврат к природе - Хейердал Тур (читать книги полностью .txt) 📗
Удивительное собрание черепов с разнообразными характеристиками явилось для меня первым практическим подтверждением принятой большинством ученых гипотезы, по которой до прихода европейцев в Полинезии обосновались люди разных расовых типов.
Самозванный сторож глядел на нас приветливо, кроме тех случаев, когда я поднимал с земли череп, чтобы лучше рассмотреть форму костей и зубы. Отцы и скорее всего деды нынешних островитян были погребены в долине на деревенском кладбище, основанном миссионерами полстолетия назад, но и здесь, на выжженной солнцем культовой площадке, тоже лежали их родичи, обезглавленные после смерти. Не знакомые нашему спутнику, дальние родичи, судя по тому, что он не мешал мне как угодно перекладывать черепа с места на место.
— Хотя шаманы выбрали эту сухую площадку, потому что здесь разложение шло медленнее, чем в сыром лесу, всем уцелевшим черепам грозила участь тех, которые уже истлели и рассыпались на зеленые осколки. Спасти бы хоть некоторые из них и сохранить для антропологических исследований… Но наблюдателю из деревни было неведомо, что существует физическая антропология. Зато и понятие о равенстве мужчины и женщины ему тоже было неведомо, в его глазах женщина была всего лишь вахина, существо, нужное для ведения хозяйства и продолжения рода, а мужчина — человек. Поэтому я оставил Лив с пустым мешком на площадке, а сам пошел дальше вверх по гребню. И молчаливый шпион зашагал за мной.
Когда мы вернулись на культовую площадку, Лив сидела в той же позе. Но я заметил, что мешок словно набит кокосовыми орехами.
Прежде чем уходить, мы осмотрели челюсти всех черепов на этом доевропейском кладбище, изучили также отдельные зубы, выпавшие из истлевших челюстей. Ни малейшего намека на кариес! Зубы некоторых стариков стерлись почти до корня — вероятно, из-за примеси песка в пище. Но кариеса не было.
Попади сюда череп нашего друга, пономаря Тиоти, его не стоило бы труда опознать. Невольно мы сопоставляли увиденное на старинном кладбище с тем, что наблюдали на Таити. В Папеэте, цивилизованный центр Французской Океании, каждый месяц заходило рейсовое судно, следующее из Европы в Нумеа. На берег сгружали муку и другое продовольствие. Излюбленным завтраком на Таити стал белый хлеб, размоченный в густом от рафинированного сахара кофе. Зубы таитян находились в ужасающем состоянии, у многих остались только черные пеньки. Совсем иную картину застали мы на уединенных атоллах Туамоту. Местные жители, как и прежде, обходились рыбой и кокосовыми орехами. Сахар здесь тоже употребляли, но не рафинированный. Старые и молодые жевали сахарный тростник, и зубы у них были жемчужные — совсем, как у черепов в нашем мешке.
Пришло время возвращаться. Солнце, как всегда в тропиках, быстро опускалось отвесно вниз, и тени заметно удлинились, когда мы подошли к деревне. Здесь молчаливый спутник отстал. Мы прошли почти всю деревню и приготовились нырнуть в чащу, когда нас окликнули из последней хижины.
— Хемаи те каикаи!
Голос принадлежал деревенской красавице Тахиапитиани. Согласно нашему самодельному словарику, ее призыв означал приглашение зайти и перекусить.
— Она просто так, — прошептал я, поправляя мешок на плече, чтобы не бросался в глаза. — Обыкновенная формула вежливости.
— Вене манжер! — повторила она, к нашему удивлению, на ломаном французском языке.
Кажется, всерьез зовет. Как быть? Во-первых, у нас мешок с черепами, во-вторых, в хижине Тахиапитиани недолго подхватить какую-нибудь заразу. Среди мужчин, сидевших на корточках перед дверью, нам бросился в глаза один с разбухшими от слоновой болезни ногами. А что еще нас подстерегает? Но отказаться — значит, обидеть. И мы подошли к дому.
Едва мы ступили на паэ-паэ — каменную платформу, служившую фундаментом бамбуковой хижины, — как нам стало ясно, что приглашение было всего лишь вежливой фразой вроде наших «здравствуйте» или «добрый вечер». Следовало ответить: «Спасибо, мы сыты!» — и шагать дальше.
Поздно. Нам уже подвинули деревянные миски. Осторожно, чтобы не гремели черепа, я опустил мешок на землю, и мы сели на корточках рядом со всеми. Я надеялся, что в сумраке черепа в мешке сойдут за кокосовые орехи или горные ананасы. Но красавица хозяйка поспешила зажечь маленький светильник. К счастью, свет от колышущегося язычка пламени не развеял тьму под хлебными деревьями. Зато он достаточно хорошо осветил содержимое одной из двух больших мисок, которые поставили между мной и Лив. В кокосовом соусе лежали куски сырой и далеко не свежей рыбы. Другая миска стояла в тени, но мы по запаху сразу определили, что она содержит пои-пои — главное блюдо большинства полинезийцев.
Маркизцы готовили особенно острый пои-пои. В глубокие ямы в земле закладывали плоды хлебного дерева и накрывали широкими листьями. Плодам полагалось гнить и бродить год, а то и больше. Получившееся липкое тесто извлекали из ямы и толкли шлифованным каменным пестом; при этом иногда добавляли немного воды и куски свежих плодов. Ели его сырым. Запах маркизского пои-пои так силен, что нормальный нос за несколько километров учует, где идет пир. Островитяне уверяли нас, что они с детства настолько привычны к этому кислому месиву, что не могут без него обходиться.
И вот перед нами общая миска с пои-пои. Оставалось по примеру остальных запустить туда три пальца и надеяться, что вкус окажется лучше запаха. Темнота нас выручила. Мы больше копались в миске, чем ели.
Несколько псов подкрались к нашему мешку и стали принюхиваться. Вот некстати… К счастью, негромкое рыгание возвестило, что трапеза окончена, и собаки, как всегда, поспешили наброситься на остатки.
Спало напряжение, в котором мы сами были повинны. Мимо нас промелькнуло несколько детей; затем мы увидели, как в темноте исчезают чьи-то толстенные ноги. Малыши улеглись на панданусовой циновке в лачуге, оставив нас одних с хозяином и хозяйкой. Красивая пара: она — стройная, с длинными черными волосами до бедер, он — высокий крепыш. Цвет кожи, как у арабов или загорелых европейцев. Губы узкие, тонкие, нос с горбинкой. Строением тела и чертами лица супруги отвечали обычному для Полинезии прототипу, заметно отличаясь от негроидных меланезийцев и низкорослых плосконосых индонезийцев на континентальных островах, отделяющих Полинезию от далекой Юго-Восточной Азии.
Неожиданно после еды первой заговорила женщина.
— Вео — охотник, — сказала она, кивком указывая на мужа. — Вео хорошо знает остров.
Они перешли на шепот. Вео обнаружил пять больших пещер в отвесных скалах Ханахоуа — необитаемой долины за горами, куда по суше пройти нельзя, слишком круто. Ему удалось подняться к двум из этих пещер; они напоминали большие дома. У входа, преграждая путь, стоят огромные деревянные тики; за ними Вео рассмотрел множество старинных орудий, украшений и мелких божков из дерева и камня. Зная, что старые погребальные пещеры охраняются табу, Вео не решился входить.
Подбодряемый женой, Вео вызвался за вознаграждение показать нам, где находятся пещеры. Дело в том, что в Ханахоуа можно попасть только с моря, да и то прибой на восточном побережье такой сильный, что на обычной рыбачьей лодке к берегу не пристанешь. С одной шхуны туда посылали шлюпку, но пришлось возвращаться, потому что волны грозили разбить ее о камни. Лишь большая морская пирога годится. А их на всем острове осталось только три. Если я смогу нанять такую пирогу с четырьмя сильными гребцами, Вео покажет путь.
Луна поднялась высоко над хлебными деревьями, когда мы завершили секретные переговоры и заковыляли вверх по долине с нашей необычной ношей. Придя в хижину, я сунул мешок под нары, но сперва пришлось вынуть три черепа и положить отдельно.
Через несколько дней Лив разбудила меня среди ночи.
— В доме кто-то есть! — прошептала она мне на ухо.
Лежа с краю, я приоткрыл один глаз и при свете яркой луны убедился, что в хижине, кроме нас, нет никого.
— Но я слышала шум, — настаивала Лив.
— Может быть, это людоеды под нарами ворочаются, — успокоил я ее и приготовился дальше спать.
