Томек в стране фараонов - Шклярский Альфред Alfred Szklarski (книги онлайн .txt) 📗

За день до прибытия в Аль-Фаюм стало ясно, что кризис миновал, и сын проводника будет жить. Его отец не знал, как выразить Смуге свою признательность.

— Пусть Бог будет к тебе всегда милостив и позволит жить в райских садах. А твоим детям пошлет удачу и любовь к нему, Богу.

— Хорошо, что здесь нет Новицкого, — смеялся Смуга. — Он бы мне припомнил эти пожелания.

Тем временем караван подошел к озеру Биркет Хуаран. Прямо из пустыни они вступали в «край роз и вина». Прежде чем они расстались с караваном, проводник пригласил их погостить. В знак благодарности он подарил Смуге одного из своих верблюдов. Это был поистине королевский дар. Смуга же оставил ему на память кожу убитого им сахбана.

Аберу хотелось еще побыть с мальчиком, который очень к нему привязался. А Смуга с Вильмовским решили прогуляться по берегу озера.

— Где ты только не был, Ян… Оказывается, и Египет прекрасно знаешь.

Смуга невесело рассмеялся.

— И всегда за мной следом идут самые необычайные события, ты это хочешь сказать? А я уже от них устал.

Они долго шли молча, вслушиваясь в голоса природы.

— Временами мне приходит в голову, что жизнь дается человеку, как миссия, и ему не остается ничего другого, как только взять ее на себя, — проговорил Вильмовский.

Они присели на берегу озера, в укромном уголке, в тени пальм. Смуга, прищурившись, всматривался в горизонт:

— Может, ты и прав… А в Египте я бывал уже несколько раз. В последний раз как раз в период напряженности между англичанами и местными жителями. Это было между экспедицией Томека и Новицкого в Мексику и тем сообщением, которое заставило меня срочно поехать в Индию. Я тогда зарабатывал на жизнь как следопыт и охотник. У английских офицеров и дипломатов я пользовался популярностью, поскольку поддерживал хорошие отношения с местными жителями. До сих пор я помню эту охоту… Я должен был ею руководить. В последнюю минуту мне пришлось на несколько дней уехать, и я попросил знакомого заменить меня. Когда я вернулся, здесь был ад. Один из офицеров застрелил жену феллаха из деревни Даншавай, неподалеку от которой шла охота.

Смуга умолк. Вильмовский незаметно наблюдал за ним, размышляя, каких же усилий стоит этому могучему человеку сохранять внешнее спокойствие. Он знал Смугу уже много лет. Знал, что в трудную, опасную минуту лицо его становилось неподвижным, а взгляд — холодным, стальным. Так было и сейчас. С той лишь разницей, что сейчас он не смотрел в лицо опасности, а вглядывался в самого себя.

— В ответ феллахи напали на охотников. По обе стороны оказались раненые, а один человек — к несчастью это был англичанин — скончался от ран. Друзья говорили, что если бы я не уехал, до схватки бы не дошло. Может, они были правы. Я хорошо знал феллахов, они мне верили. Ценили меня и англичане. Впрочем, что уж, прошлого не вернуть. Но это еще не все. Еще раньше было известно, что в определенных египетских кругах распространяется национализм. Англичане очень этого боятся. Поэтому этот инцидент расценили как бунт. И я ничего не смог сделать, хотя и пытался разубедить их.

Смуга замолчал. Казалось, он еще раз мысленно рассматривает аргументы, которые мог бы тогда использовать.

«Я знаю, что погибший был офицером, но это все же был несчастный случай. Трагическое стечение обстоятельств. Престиж армии не будет ущемлен, если приговор окажется мягким. Я хотел бы предупредить о тяжелых последствиях, если будет наказана вся деревня. Сколько же еще трупов вы хотите?»

Помолчав, он снова вернулся к теме:

— Потом говорили что, если бы не усилия отдельных людей, в том числе и мои, приговор был бы более суров. А так… Ну, повесили четырех феллахов… «Всего четырех», как было сказано. Остальных выпороли… Это было в июле 1906 года.

Смуга не спеша достал трубку, предложил табак Вильмовскому, оба закурили. Вдали прогремели два выстрела. Взлетели стаи птиц. Кто-то, видимо, охотился. Проскользнули две фелюги, мимо медленно проплыл рыбак.

— Трудно тебя винить, Ян, — сказал Вильмовский.

— Да я себя и не виню, только чувствую свою ответственность, — уточнил Смуга. — Это фатум, злая судьба… Тысячу раз она будет тебе благоприятствовать, а один раз — нет… Видишь ли, Андрей, один из повешенных был родственником самого близкого мне в Египте человека. Более близкого, чем Абер… Он сын копта и арабки, крайне редкий случай в Египте. К нему мы и едем. Он занимает почетную должность шейха, то есть старосты общины [85]. Но независимо от должности это известный и ценимый человек… Мы не виделись с ним с того самого июля, он меня во всем обвинил и не хотел видеть. Я его понимал. Ну, а потом… Потом я уехал в Индию. Казалось бы, столько лет прошло, но когда я вновь увидел Египет, все опять нахлынуло.

Почти в то же самое время те же воспоминания тяготили душу еще одного человека. Юсуф Медхат эль Хадж — шейх небольшой деревеньки неподалеку от Аль-Фаюма — тоже мысленно взвешивал на весах прошлое. Тогда он был надиром одного из округов в дельте Нила и по должности отвечал за ту несчастную охоту. Он мог бы воспротивиться ее проведению, хотя было заведомо известно, что протест ничего не даст. Однако он верил человеку, который должен был ее проводить. Позднее он решил, что человек этот не оправдал его доверия.

Это событие развело их успешней, чем могли сделать годы, а теперь он должен был посмотреть в лицо дружбе, отринутой им когда-то в порыве отчаяния и презрения. В растерянности он ждал этой встречи так же, как и Смуга, переживая давние события вновь и вновь.

Абер, Смуга и Вильмовский остановились в Аль-Фаюме в знакомой Аберу гостинице. Утром они отправились в деревню. Попали друзья в нее уже перед самой сиестой, не спеша пересекли площадь, миновали подгонявшую навьюченного осла женщину, а потом спешившего куда-то мальчика верхом на верблюде…

Они остановились у порога внушительного, более ухоженного чем другие, дома, сошли с верблюдов. Хозяин ждал их у порога. Вильмовский внимательно присмотрелся к нему. Видный, высокий, облаченный в белую галабию, с благородными чертами лица. Иссиня-черные густые волнистые волосы, седеющая узкая бородка еще усиливали впечатление спокойного достоинства. Он стоял молча.

— Здравствуйте, — обратился он к Смуге и с легкой иронией добавил:

— Эффенди! Здравствуйте, господа! — и свободным широким жестом пригласил всех в дом.

Разговор, несмотря на усилия Абера, не клеился. И Смуга, и Юсуф обходили щекотливую тему, словно боялись ее тронуть.

Первым отважился Смуга:

— Прошло уже несколько лет, как я отсюда уехал!

— Я помню, — ответил Юсуф.

— Меня вызвал брат, он умирал, — пояснил Смуга.

— Я знаю, что это такое, когда умирает близкий. И внезапно.

— Значит, это известно нам обоим.

В разговор вступил Абер.

— Ваши сердца трепещут, — торжественно произнес он. — Пусть беседа успокоит их трепетание, послужит бальзамом для ваших ран. Мы оставим вас вдвоем.

Они погуляли с Вильмовским вдоль канала, орошавшего поля конопли и льна.

— Раньше коноплю выращивали только как дурманящее средство, — пояснил Абер. — А Мухаммад Али приказал возделывать ее повсеместно, поскольку не хватало парусины для флота. А так как не было и леса для кораблей, он велел сажать акации. Вот они и перемешались здесь с пальмами и оливковыми деревьями. Только в самом Аль-Фаюме посажено тридцать тысяч оливковых деревьев.

Когда они вернулись, Смуга вкладывал в руки Юсуфа уздечку своего верблюда. В Аль-Фаюме они купили для него новую дорогую упряжь и седло. Молодое животное выглядело прекрасно.

— Пусть этот дар говорит тебе о доброте и силе дружбы, — как раз произносил Смуга.

— Старая мудрость гласит, что «верблюд никогда не забывает обид», — усмехнулся Юсуф. — Хорошо, что человек — не верблюд. Сегодня я приобрел верблюда и вновь обрел друга.

Он заставил верблюда опуститься на землю и взобрался на него. Медленно, торжественно объехал двор.