Нас вызывает Таймыр? Записки бродячего повара. Книга вторая - Вишневский Евгений Венедиктович (серия книг .txt) 📗
23 июля
Как и следовало ожидать, проснулся я совершенно здоровым, проспав почти двенадцать часов.
Сегодня Лев Васильевич с Натальей Ивановной, а также Валера с Люсей собираются на выселки, где полагают пробыть не меньше недели. Правда, Лев дня через два-три обещает вернуться назад, с тем чтобы вместо него на выселки ушел Эдик.
Собирались они очень долго — весь день. Наконец, часов около девяти вечера, пошли. Фрам скулит, рвется у меня с поводка, очень ему не хочется расставаться с хозяином.
Часа через полтора после того, как наши геологи ушли и Фрам, как мне показалось, успокоился, я спустил его с поводка. Он с отсутствующим выражением на морде вылез из мужской палатки, сделал несколько как бы безразличных шагов по склону, скосил на меня глаза и как вдруг припустит вслед за хозяином! Он летел стрелой вверх по склону, вынюхивая следы наших ребят, не обращая внимания на осыпь и курумник, летел изо всех сил, и остановить его у меня, разумеется, не было никакой возможности. К счастью, из-под самого носа у нашего героя вдруг вылетел заяц и кинулся в сторону. Этого Фрам, разумеется, вынести не мог — он оставил след хозяина и кинулся за добычей. Гнал он зайца долго, давным-давно потеряв и след хозяина, и наш лагерь, а затем и самого зайца. Примерно через час, измученный, с разбитыми лапами, полузадохшийся от бега в ошейнике, он виновато приплелся назад и сунул нос к нам в кухонную палатку. Здесь ждал его необыкновенный сюрприз: возле стола стоял и запихивал примус в мешок... Лев Васильевич собственной персоной. Фрам взвыл от радости и кинулся к хозяину на грудь.
Лев вернулся назад минут через сорок после выхода группы. Оказывается, он забыл ни много ни мало — примус! Единственный источник тепла и горячей пищи в тундре. Все взяли они с собой: примусные иголки, запасную головку для огненного аппарата, керосин, а вот сам примус забыли. Хорошо, что вспомнили об этом вскорости, так что возвращаться пришлось недолго.
Теперь-то уж я крепко-накрепко привязал Фрама к каркасу палатки и продержал на привязи до самого утра. Итак, мы остались втроем (не считая Фрама). И с примусами возиться придется только мне самому. Прежде мне в этом здорово помогал Лев Васильевич. Был он большим виртуозом в примусном деле, в руках у него исправно гудели самые привередливые аппараты.
— Вся моя жизнь, — рассказывал он, бывало, примусной иглой копаясь в головке аппарата, — прошла под гудение примуса. Ведь это он, неизменный герой коммунальной кухни, был источником горячей пищи и тепла в тяжкие военные и послевоенные годы. Да, длиннопламенные примуса навсегда останутся в моей памяти и, может даже, в памяти наших потомков символом коммунального благополучия тех лет. Да и потом, всю мою жизнь, когда я стал геологом и для работы своей выбрал Арктику, примус был самым верным моим другом и помощником. А также капризным и зловонным недругом. Ах, как непостоянен его нрав, от чего он только не зависит: от погоды, грязи, пыли, качества керосина, настроения человека и вообще черт знает от чего, может, даже от каких-нибудь магнитных полей, бурь в ионосфере или наводок из космоса! Ах, как неверен он, как непостоянен и неустойчив! Сколько раз кастрюля с горячим супом перед самой подачей на стол летела наземь от одного неосторожного движения или даже от легкого порыва ветра! Но надо отдать ему справедливость, чаще он все-таки кормил и согревал нас!
Изобрел примус Альфред Нобель. Тот самый, что потом завещал все свои капиталы на знаменитые Нобелевские премии. А капиталы эти Нобель нажил не только за свои военные изобретения, но и за разные сугубо гражданские изобретения, как то: форсунка, устройство для выкачивания нефти из-под земли и т. д. и т. п. И в том числе за изобретение примуса. Так что Иван Бунин, Борис Пастернак и Михаил Шолохов за свои труды получили как раз «примусные» деньги. Прежде самые лучшие примуса делали шведы и экспортировали их во все страны мира (к нам, разумеется, в том числе). Шведский примус в те давние годы был самым дорогим и заветным подарком для домашней хозяйки. Сейчас, правда, шведы нам примусов не поставляют — иссяк рынок. Но зато мы сами стали делать теперь примуса на экспорт. Кстати, один такой экспортный экземпляр у нас в отряде как раз имеется. Кто желает, могу ознакомить. Правда, работает он почему-то значительно хуже тех, что выпущены на внутренний рынок.
— Вот те раз, — в волнении воскликнул я. — Кто же, интересно, за какой-такой границей станет покупать у нас примуса да еще и платить за них валюту.
— Монголы, — просто ответил Лев Васильевич, — очень охотно их у нас покупают. У них же там степи, им наши примуса — в самый раз!
Постепенно разыгрался сильный ветер, а следом за ним случился дождь с мокрым снегом. Да, несладка, должно быть, нынче у наших геологов дорога на выселки. Мы с Эдиком забрались в спальные мешки, пригласили к себе на жительство Наташу, которая теперь осталась одна. Но Наташа от этого предложения отказалась. Правда, она не захотела оставаться и в женской палатке, а перебралась в радиорубку. Радиопалатка стоит на отшибе, метрах в двухстах от основного лагеря, и жить там Наташе одной, должно быть, страшновато.
— Смотри, — грозит ей пальцем Эдик, — придут ночью волки и съедят тебя там, а мы и не узнаем.
— Чего это они станут меня есть? — пожимает плечами наша бесстрашная радистка. — Кругом оленей полно, зайцев, гусей ленных. Да и потом я Фрама с собой возьму. Пойдешь ко мне, Фрамчик?
Фрам скулит, заглядывает Наташе в глаза и виляет хвостом.
24 июля
Весь день нынче мы с Эдиком меряли у образцов какие-то геофизические параметры, а под вечер, оставив Наташу хозяйничать в лагере, отправились за рыбой.
Пошли новой, короткой дорогой: сперва нашей долиной, потом, немного не дойдя до ее конца, взобрались по очень крутому распадку на перевал и оттуда свалились в соседнюю долинку, откуда и вытекал ручей, в устье которого стоит наша «авоська».
С перевала отчетливо видна старица (а может, протока?) Хутуду-Ямы, которая, судя по всему, полна дичью, по равнинной тундре небольшими стадами гуляют, жируя, олени (мы уже знаем, что к ним не подобраться, а потому и не соблазняемся на охоту), по самой Хутуду-Яме плавают во множестве ленные гуси, свистя крыльями проносятся стаи уток, куликов, гагар. Словом, весь мир буквально кишит живностью. И вся она непрерывно ест, набирая вес и силы, с тем чтобы за оставшийся месяц успеть стать на крыло и набрать жира для долгой зимы. Нигде, ни в каких краях не видал я такого изобилия птиц, рыб и животных, как в Арктике. И дело не в том, наверное, что тут какой-то особенный, благословенный край; просто здесь нет человека (или почти нет) с его неуемной жадностью, страстью к убийству (сколько зверья погублено людьми просто из охотничьего азарта!), хитростью, умом, технической оснащенностью. Здесь чисты воздух и вода (пока еще!), в неприкосновенности сохранены гнездовья и нерестилища, здесь пока еще мир таков, каким он был в дни своей молодости (по выражению Р. Киплинга). Однако идут уже сюда вездеходы, плывут катера на воздушных подушках и конечно же летит крылатая техника, неся с собой гибель и разорение всему живому (в Арктике же раны, нанесенные природе, заживают особенно медленно, а иногда и не заживают вовсе). И предвестники, так сказать, разведчики и пионеры этого несчастья — мы, геологи.
Идя вдоль ручья к Хутуду-Яме, пытаемся ловить хариуса на мушку, но безуспешно. Нет даже ни одной поклевки. Странно, мы же знаем точно, что хариус в ручье есть, мы же ведь уже ели его! Тем временем погода меняется у нас на глазах: в мохнатой, низкой, грязно-серой пелене, которая второй день покрывает небо, образовалась вдруг голубая дыра, которая непрерывно расширяется. Верховой ветер гонит с неба эту грязную муть на запад, вглубь Тулай-Киряки, туда, к нашим выселкам. Эта муть клочьями оседает на вершинах гор, ползет в распадки, и небо над тундрой постепенно становится чистым и голубым. Внизу же, возле земли, стоит совершенно невозможная в этих местах тишина — ни ветерка, ни дуновения. Такой Хутуду-Яму мы не видели ни разу и, похоже, уже и не увидим: вода совершенно черна и неподвижна, как стекло (пока еще над нею черное небо); постепенно же стекло это начинает светлеть и окрашиваться в пронзительно-яркие голубые тона. Солнце посылает свои лучи косо, с востока, и они, отразившись от воды, наполняют воздух каким-то необыкновенным, ярким светом. Красота, да и только!
