Фату-Хива. Возврат к природе - Хейердал Тур (читать книги полностью .txt) 📗
Несколько дальше Пахо показал нам холодный источник. Всего-навсего заполненная водой ямка в красной земле, а название внушительное: Те-умукеукеу — «Козий очаг». Решив остановиться здесь, мы принялись развьючивать коня, а Тиоти и Пахо поспешили проститься с нами и двинулись в обратный путь; И вот мы разбиваем лагерь среди ландшафта, живописнее которого нельзя себе представить. Для палатки выбрали место под осыпанным алым цветом, отдельно стоящим деревом и стали рвать косматый папоротник для подстилки. Неподалеку тянулась опушка горного леса с незнакомыми нам деревьями и цветами, а над лесом возвышалась гряда, делящая остров на две части. В другой стороне простирались луга, зеленели гребни, поросшие древовидным папоротником, дальше обрывались отвесные скалы долины Ханававе, в просвете голубело море.
Вечером и впрямь похолодало. С немалым трудом разожгли мы костер; наконец над котелком поднялся душистый пар. Чашки из скорлупы кокосового ореха согрели руки и глотку чаем из сушеных апельсиновых листьев.
Когда понадобился стол для печеных плодов хлебного дерева, которые Лив выгребла из золы, я перевернул плоской стороной вверх большой камень. Под камнем притаился единственный змей этого рая — ядовитая тысяченожка длиной с мою кисть, блестящая, как золотой браслет. Она отчаянно извивалась, защищая свое сокровище — гроздь яичек. Я постарался поплотнее застегнуть замок палатки, и мы хорошенько встряхнули одеяла, прежде чем ложиться спать. Молодой месяц заступил на пост, охраняя сказочную страну Фату-Хивы.
Вскоре выяснилось, что мы не единственные обитатели этой страны. Нас разбудил топот. Кто-то мчался галопом, и, судя по звуку, не дикая свинья, а животное покрупнее. Может быть, к нам скачут островитяне? Наши лошади дергали привязь и ржали, то ли от испуга, то ли от возбуждения. Топот прекратился. Дикий скот? Одичавшие лошади? Или охраняющий свое стадо бык?.. Нам говорили, что горы кишат одичавшим скотом. Есть лошади, даже ослы. Мы лежали с колотящимся сердцем, готовые в любую секунду выскочить из палатки. Но никто не задевал растяжки. Наконец мы уснули. Когда утреннее солнце нагрело палатку, Лив выбралась наружу и раздула костер из вчерашних углей, а я сходил с котелком к роднику. Сколько мы ни смотрели кругом — никого. И все же немного погодя мы обнаружили наших ночных гостей. Три коня, три красавца, хвост почти до земли, стояли неподвижно на опушке и глядели на нас.
Не одно поколение лошадей бродило на воле в безлюдных горах. Подобно встреченным нами в лесу собакам и кошкам, они происходили от домашних животных. Когда европейцы впервые пришли на Маркизы, они застали только косматую меланезийскую свинью с клыками, как у дикого кабана. Согласно преданиям, первые здешние поселенцы не знали свинью, но потом им даровал ее мореплаватель Хаии, который доставил на Маркизские острова свиней и кур по меньшей мере за триста лет до того, как европейцы начали осваивать Тихий океан.
Поскольку маркизцы изо всех домашних животных знали только свинью, они были немало поражены, когда первые европейские парусники привезли неведомых четвероногих. Новых животных полинезийцы приняли за странные разновидности свиньи. Коза здесь стала называться «свинья-с-зубами-на-голове», лошадь — «свинья-которая-быстро-бегает-по-тропе».
После того, что мы наблюдали во время эпидемии гриппа, нетрудно было представить себе, почему домашние животные уходили в лес и дичали. Двуногие хозяева исчезали, и голод заставлял скот ломать ограду и рвать путы.
Мы спасались только встречи с дикими собаками. Большие и малые псы всевозможных пород и разных мастей охотились стаями. Лая и подвывай, они гонялись за овцами и козами, не гнушались и теленком, Если в схватке с дикими свиньями одна из собак погибала, распоротая острыми клыками, другие псы тотчас набрасывались на нее.
Дикие кошки ловили плодовых крыс на деревьях, хватали птиц, грабили гнезда. Даже плодовые крысы воровали яйца из гнезд, забираясь на самые тонкие ветки. Словом, кошки и крысы оказались подлинной грозой маркизских птиц, и многие виды пернатых стали редкостью. Морские птицы чувствовали себя спокойнее, ведь они гнездились на отвесных скалах, куда кошки и крысы не могли пробраться.
Отсутствие археологического материала в горах возмещалось фауной, которая являла собой примечательный образец экологического приспособления. Так что без дела мы не сидели, хотя еду на первое время привезли с собой, не надо тратить время на добычу пропитания, и лошадям тоже было где пастись. Да и что тут добавить к нашим припасам? Кокосовые пальмы попадались редко, бананы — еще реже, и далеко не все они плодоносили. Мы нашли несколько огромных манговых деревьев с грушевидными плодами, которые были мельче манго в долине и без такого ярко выраженного хвойного привкуса. Плоды на многочисленных кустах гуаявы напоминали желтые яблочки с начинкой из малины, но лучшие из них раньше нас собрали дикие животные.
Мы наслаждались горным воздухом. И думали о том, что в открытой местности трудно укрыться. Правда, зато и легче заметить приближающихся посетителей.
На третий день мы увидели то, чего опасались: на склоне голого холма показалась кавалькада. Медленно поднявшись на макушку, всадники остановились четкими силуэтами на фоне неба, высмотрели нашу палатку и помчались к нам галопом через саванну.
Доскакали, снова остановились. Поздоровались, не слезая с коней. Лица были отнюдь не приветливые, однако выражали скорее любопытство, чем угрозу. Явно решили проверить, в самом ли деле мы живем в горах или затеяли какую-нибудь каверзу. Скажем, спустились в долину Ханававе в роли агентов Пакеекее. Поначалу угрюмые и недоверчивые, гости явно успокоились после того, как мы показали им банки с тысяченожками, улитками, жуками и бабочками. Они хлестнули своих коней, и мы снова остались одни.
После этого визита мы почувствовали себя спокойнее. И все же старались не отходить далеко от своих лошадей, кроме тех случаев, когда изучали какую— нибудь лощину с совсем уж непроходимыми зарослями. Жеребец по кличке Туивета родился на воле в горах и был покрупнее. Жители Омоа иногда поднимались на плато, чтобы ловить арканом жеребят. Небольшие ростом, но крепкие и норовистые, дикие лошадки обладали врожденным чувством равновесия. Горные тропы нередко следовали вдоль узких полочек над зазубренными скалами или беснующимся далеко внизу прибоем. Невольно у нас щекотало под ложечкой, когда лошадь жалась к самому краю, чтобы пощипать свисающую траву. Роль поводьев выполняла обвязанная вокруг конской морды лубяная веревка, и, когда мы пытались отвернуть от края голову лошади, она принималась дыбиться и взбрыкивать над обрывом. Лучше уж предоставить упрямому четвероногому самому следить за равновесием, хотя бы при этом одна ваша нога болталась над бездной… Мы быстро усвоили, что можно слепо положиться на горных лошадок, они никогда не оступались. Даже в безлунные ночи, когда мы не видели собственных ног, лошади смело ступали по узким полочкам. Только однажды услышали мы рассказ про островитянина, который сорвался в пропасть вместе с конем. Но тропа в тот раз была мокрая и скользкая после сильного дождя.
Да и нам довелось пережить неприятные минуты на скальной полке над долиной Ханававе. Лив шла впереди, я следовал за ней, за мной выступали обе лошади. Вольнолюбивого Туивету, который нес наши вещи, я вел на поводу, а смирная кобыла сама шагала за ним. Местами полка была меньше метра в ширину, и так как мы здесь прежде не бывали, то предпочли идти пешком. В седле нам грозила опасность защемить ногу между конским крупом и отвесной каменной стеной слева, а справа — обрыв до самого дна долины. Прижимаясь к стенке, мы продвигались не спеша и наслаждались великолепным видом. Внезапно впереди показались три дикие лошади. Ни вперед пройти, ни назад податься! Первым шел жеребец, за ним кобыла и курчавый жеребенок. Кобыла с жеребенком повернули и скрылись за поворотом, а жеребец застыл, словно бронзовая статуя, приготовившись защищать свое семейство.
