Эверест-82 - Рост Юрий (бесплатные серии книг .txt) 📗
Забегая вперед скажу, что Хомутов и Пучков сделали еще один грузовой выход на 8250, а Москальцову и Голодову не удалось продвинуться вверх. Близ лагеря IV вырвался крюк, и Голодов, пролетев восемь метров, очутился на узкой полочке, не успев даже испугаться. Но ушибиться успел, и этот ушиб, видимо, повлиял на рабочее настроение двойки. Вместо прохождения маршрута вверх, они спустились в третий лагерь и, как и другая двойка, сделали вторую ходку с грузом на 8250.
Теперь вернемся на несколько дней назад в лагерь 6500 и увидим, что Иванов неожиданно для себя встретил там Валиева. По предположению Иванова, Казбек должен был в этот день спуститься в базовый лагерь. Ничего не значащая или, более того, приятная встреча в другой ситуации сейчас предполагала некоторые сложности морального характера.
Группа Мысловского, потом алмаатинцы, потом команда Иванова, потом Хомутов с товарищами. Так сложилась очередность выходов. Теперь Иванов и Вапиев возвращались в один день, а алмаатинцы вышли на день раньше… Получалось, что пробыли на высоте они больше, и это могло послужить основанием для изменения графика.
Иванов спустился в базовый лагерь и сразу попал на тренерский разбор. Разбор был нервным. (Задним числом, — пишет на полях Овчинников, напротив слов «разбор был нервным», — думаю, что разбор был действительно трудным. Представьте себе людей уставших, еще не остывших от работы, которым предлагают вновь выходить наверх. Думаю, что разбор не следовало делать в таких условиях. Это ошибка. Не хватило выдержки. Надо было подождать, пока участники отдохнут. Мы забыли о добром русском обычае — накормить, напоить, в баньку сводить, спать уложить, а потом разговаривать о делах. Отсутствие выдержки в общем-то привело и к серьезным разногласиям. Возможно, каждый находился под впечатлением своих забот: у Тамма и Овчинникова — одни, у групп — другие.) Овчинников высказал Иванову сожаление, что группа не проработала еще день… Иванов напомнил, что база, в конце концов, предоставила четверке самой решать, что делать, но это не показалось убедительным аргументом. Никто не сказал вслух, но за каждым выступлением тренеров прочитывался упрек, что группа слишком бережно к себе относится. Что, почувствовав «запах» вершины, альпинисты начали экономить себя, не рискуя ради команды.
В этот момент еще никто, кроме четверки Иванова, не знал, сколь сложна была работа между третьим и четвертым лагерями (Хомутов, Пучков, Голодов и Москальцов еще находились в пути к 8250)…
Разговор, начавшийся вяло отчетом о работе группы Валиева, попытками Хуты Хергиани оправдать свой уход с совместной с алмаатинцами заброски необходимостью съемок, постепенно раскручивался и пришел к тому, что Тамм, видя необеспеченность лагерей главным образом кислородом для штурма, предложил вернувшейся 19 апреля команде Иванова четвертым выходом установить лагерь V и вернуться 2 мая с тем, чтобы на штурм выйти последними — пятым выходом.
К моменту возвращения команд Валиева и Иванова руководство экспедиции вызвало из Тхъянгбоче, где отдыхала четверка Мысловского, Шопина и Черного. Мера эта была вынужденной. Все команды по три раза побывали наверху (Хомутов с ребятами, правда, еще не спускался вниз), а верхние лагеря были не обеспечены кислородом для дальнейшего штурма. Еще до того, как возникли дебаты с Ивановым и Валиевым, руководитель и тренеры знали, что нужен дополнительный грузовой выход., на высоту. Кто-то, спасая экспедиционные дела, должен был обеспечить кислородом подступы к вершине.
Выбор пал на Шопина и Черного. Тренеры, объяснили его тем, что Шопин и Черный были не вполне акклиматизированы из-за своих недомоганий и перед штурмовой попыткой им нужен был еще один выход… В наших, «домашних», экспедициях практики «отрезания хвостов» никогда раньше не было, и Овчинников с Таммом, давшие обещание двойке выпустить их в конце концов к вершине, были искренни, но, думаю, Шопин с Черным понимали, сколь призрачны их шансы, учитывая все неожиданности, которые могла преподнести погода и сам ход восхождений.
Мужество, с которым они приносили свои цели в жертву команде, заслуживает самой высокой оценки. И даже если бы материальная помощь их была не столь существенна, сам поступок был прекрасным вкладом в успех.
Что касается Шопина и Черного-тут все ясно. Они оделись и пошли из Тхъянгбоче. А вот почему Мысловский, отстаивая свою команду, не заставил руководство поискать иное решение? (Впрочем, прав Тамм, написавший при знакомстве с моей рукописью на полях в этом месте: «Что за ерунда! Если бы Мысловский отстаивал, Иванов отказывался, Ильинский не слушался, это была бы не экспедиция, а обреченный на гибель сброд». Но правда и то, что Иванов и Хомутов отстаивали и отказывались.)
Можно предположить, что Мысловский тоже думал о необходимости акклиматизации для Шопина и Черного. Может быть, не хотел привлекать дополнительное внимание к себе, учитывая, что Москва бесконечно пеняла Тамму за то, что он выпустил его на высоту. Возможны и другие мотивы, среди которых не самым последним может быть тот, что Мысловский вообще не любит вступать в борьбу и активно принимать чью-то сторону. Зачем портить отношения с Женей Таммом и Толей Овчинниковым? Зачем, чтобы ему, как Иванову, насмерть стоявшему за свою команду, бесконечно выговаривали и трепали нервы?..
(И вновь я обращаюсь к пометкам на полях: «Он стоял насмерть потому, что все они (Иванов, Ефимов, Бершов, Туркевич) не имели сил работать в полную нагрузку», — пишет Тамм. «Политика в группе Иванова определялась не начальником и не Ефимовым, а связкой Бершов-Туркевич, причем главным идеологом был Туркевич, — замечает на полях Балыбердин. — Политика эта совпадала с личными интересами Валентина, потому он так рьяно ее проводил. Мудрый Иванов понимал, что, останься он без группы, шансы его попасть на вершину упадут до нуля».
«Я не думаю так, — отвечает Овчинников. — Иванов всегда приносил свой рюкзак, куда требовалось, вряд ли в данном случае он проводил какую-то иную политику. Я думаю, весь сыр-бор разгорелся из-за неправильного выбора времени для разбора. Что касается Бершова, то он никогда не выступал с какими-либо негативными мнениями».)
Читавшие рукопись комментировали выражение «насмерть стоявшему за свою команду», но никто не вычеркнул его. И потому оно остается в силе.
Шопин, Черный, Хергиани и шерпы ушли на заброску. (Черный с шерпами вынесут кислород на 7500 и оставят его на веревке, а Хута поднимет его на 7800; потом Хергиани с шерпами еще раз поднимет кислород на половину веревок до лагеря III, а Шопин с высотными носильщиками донесет грузы до 7800, спустится и еще раз поднимется с грузом, а потом пойдет «Вовик» Шопин вниз с затаенной надеждой ждать часа, когда ему и такому же, как он, молчаливому трудяге Коле Черному скажут: «Одевайтесь и идите на вершину».)
Но вернемся в базовый лагерь, где страсти разгораются все сильней.
Предлагая Иванову выйти с ребятами на установку пятого лагеря, Тамм объяснил, что от первой команды остались Мысловский с Балыбердиным, что у Валиева пока тройка, которая при таком сложном выходе менее эффективна, чем четверка. Кроме того, алмаатинцы проработали на день больше четверки Иванова, следовательно, и отдыхать должны больше.
Этот последний аргумент вызвал нервную реакцию всей ивановской четверки. Она считала его по меньшей мере формальным. Иванов отказался выходить через пять дней…
В описании этих событий возможны некоторые сдвиги по времени, но они не принципиальны. Суть и характер разговоров не отвергает никто из рецензентов.
«Впечатление такое, что решили загнать группу, — говорил Ефимов. — Ребята приходили с восемь двести на рогах. Валились с ног. Выжили. И опять наверх? Без полноценного отдыха?»
Раньше Туркевич сказал Евгению Игоревичу, что он хочет, чтобы «по нашим костям Мысловский зашел на вершину». Теперь Иванов упрекнул Тамма в том, что он нарушает очередность и хочет выпустить их четверку впереди двух по очереди групп, чтобы прикрыть Мысловского.
