Свежий ветер океана - Федоровский Евгений Петрович (читать полную версию книги TXT) 📗
Сведения об авариях и катастрофах поступают в штаб-квартиру десятками ежедневно. Служащие узнают о гибели «своих» судов из радиограмм, причем весьма быстро, примерно в течение часа с момента происшествия.
А еще в страховом зале компании висит колокол — знаменитый колокол Ллойда. Удар его раздается довольно редко, не более пяти-шести раз в году. Колокол звонит только «по пропавшим без вести». Но бывают исключения. Один удар колокола раздается в зале перед объявлением о гибели какого-нибудь особого, очень большого судна или о катастрофе, унесшей много человеческих жизней, как это случилось 14 апреля 1912 года, когда погиб «Титаник».
Звонил он и перед известием о жестокой судьбе французского грузового парохода «Монблан», взорвавшегося с грузом пикриновой кислоты, тринитротолуола, порохового хлопка и другой взрывчатки в канадском порту Галифакс. В результате этого взрыва был разрушен город, погибли тысячи людей. Большинство пиротехников сходится во мнении, что до появления атомной бомбы взрыв, происшедший 6 декабря 1917 года, был самым сильным из всех, какие когда-либо знало человечество.
…Колокол настолько извел нас своим звоном, что Мишаня в конце концов не выдержал. Он привязал к поясу веревку для страховки и выскочил на палубу. Вода сразу накрыла его с головой. Цепляясь за леера, он все же подобрался к колоколу и закрепил его язычок.
Но скоро сорвалась с креплений бочка с соляркой, начала кататься по каюте, сшибая и круша все, что попадалось на пути. Искровенив руки, избив бока о переборки, мы едва изловили махину в два центнера весом, кое-как спеленали веревками.
Всю ночь мы так и не сомкнули глаз. Мы выписывали галсы в взбесившемся море, с трудом делая на карте пометки нашего примерного местонахождения. Каждую минуту чудилось, что катер вот-вот треснет и пойдет ко дну. «Бурелом» стонал, кряхтел, валился набок, но цепко держался на гремучих волнах.
Кто-кто, а уж Мишаня знал беломорские ветры. Обеденник, тот, к примеру, добрый ветер. Начнется с полудня и стихнет к вечеру. Полуночник успокаивался через сутки. Сейчас неистовствовал злой шелонник — настоящий разбойник на море.
Шторм грохотал еще день и только ночью вроде стал стихать. Посиневший от бессонницы и напряжения Мишаня смог наконец отдохнуть.
При слабом свете аккумуляторной лампочки, освещающей компас и приборы двигателя, я вел катер, стараясь не подходить близко к берегу, но и не удаляясь в море. От усталости резало глаза, болела голова, страшно хотелось спать. Я пил крепкую заварку, от нее, как от хины, горело во рту.
Перед утром меня сменил Мишаня. Волна уже была мельче, но оставалась тугой и плотной, как боксерская груша. Каждый удар ее сопровождался скрежетом бортов и водопадным шумом переваливающегося через палубу моря. Мишаня хотел было выскочить из рубки, чтобы поточнее определиться, но волна загнала его обратно. Отжимая мокрую одежду, он проговорил:
— Ложись спать. Скоро должно кончиться.
Я залез на койку, стал привязываться шкертиком, чтобы меня не вытряхнуло из постели, но так и не успел затянуть узел — уже спал…
Проснулся оттого, что не было качки. Тихо погромыхивал мотор на корме. Через иллюминаторы косо бил красноватый утренний свет.
— Приехали! — радостно сообщил Мишаня.
Я выскочил на палубу и онемел перед буйством рассвета. Море блестело, как рыбья чешуя, будто не было никакого шторма. На востоке приветно горело малиновое солнце. А из серовато-синей дали, как бы выныривая из покойной морской глади, вырастал розовый городок в зеленом окружении лесов.
На малых оборотах наш катер входил в бухту Благополучия. То тут, то там проплывали мимо маленькие островки, заросшие кустарниками и мелким березняком, по-здешнему «луды». Из воды торчали камни, покрытые водорослями. В лоции сообщалось, что в прежние времена вход в залив обозначался деревянными крестами. Они укреплялись на каменистых насыпях и служили своеобразными буями для шкиперов. А впереди увеличивался в размерах, раздавался вширь и ввысь Соловецкий монастырь с маковками соборов и церквей, крепостными покатыми башнями и стенами, не пробиваемыми никаким огнем.
Такой же восторг овладел мною, какой охватывал, наверно, в былые времена продрогших от стылой воды, позеленевших от работы и качки моряков. Прорвутся их корабли в бухту, в спокойную воду, подойдут к прибрежной, покрытой травой отмели, за которой стоят могучие стены, сложенные из каменных валунов, а за ними величавые соборы, — тут и неверующий перекрестится…
К монастырским стенам примыкал поселок. Слева от причала виднелся песчаный взгорок с разлапистыми сосенками, а дальше начинались вековые леса, выстланные мхом и лишайниками.
Или было еще рано, или попали мы в везучий день, когда еще не начался туристский набег, но на берегу никого не было. Все дышало покоем: и чистое небо, и ртутная тяжесть воды, и седые глыбы дикого камня, уложенного в стены и башни.
Древний городок был как бы высвечен таким же золотым блеском прошлого, как Московский Кремль, церковь Покрова на Нерли, Великий Устюг, былинный Муром, сказочный Ростов Великий.
Архимандрит Досифей, правивший монастырской братией в середине прошлого века, точно подметил состояние людей, которые впервые встречались лицом к лицу с этим удивительным созданием русского зодчества: «За десять верст Соловецкий монастырь начинает показываться плывущим к нему по Белому морю. Здесь представляет он множество колоссальных белых зданий, церковных и колоколенных остроконечных верхов, украшенных шпицами. Все сие, смежаясь вместе, образует в отдаленном взоре хотя не обширный, но довольно обзаведенный строением город. Приближаясь более к сему монастырю, при первом общем взгляде на его наружность, смешанно преемлет чувства приятного, странного и величественного»…
Голоса из прошлого
Константин Паустовский писал:
«Непременное качество всех путешествий — обогащать человека огромностью и разнообразием знаний — есть свойство, присущее счастью.
Счастье дается только знающим. Чем больше знает человек, тем явственнее он видит поэзию земли там, где ее не найдет человек, обладающий скудными знаниями».
Помня об этих словах, мы прочитали о Соловках множество редких книг. Мы знали Соловки и любили их еще задолго до первой встречи. И очарование овладело нами сразу, как только мы вступили на соловецкую землю.
Мы без труда перенеслись в смутные времена четырехсотлетий давности. В царствование Василия Темного, в дни великого князя Бориса Тверского и великого князя Федора Рязанского при митрополите Фотии в Белозерском монастыре пребывал некий инок Савватий… Так гласит предание. Церковники-летописцы любили покрывать далекие времена тайной и наделять сверхъестественными силами своих пророков. Говоря современным языком, Савватий был человек беспокойный, неуживчивый и крайне любознательный. То ли оттого, что опостылела ему белозерская рутина, то ли овладело иноком желание побродить по свету, но ударился Савватий в бега.
Ушел он сначала на реку Выгу.
В то время, надо сказать, русские люди усиленно заселяли северное поморье. Новгородские ушкуйники, лихие вольные люди и боярские дружинники гнали на Север весельные лодки, конные подводы, сами бежали на лыжах, брали на нетронутых, новых землях пушнину, рыбу, соль. По проторенным ими дорогам тянулся на север обычный народ — земледельцы, ремесленники. Уходили сюда из боязни снова попасть под татарскую неволю, потому что свежи были в памяти времена кровавого монгольского ига. Люди оседали на новых землях, брались за плуг, топор, острогу, добывали себе пропитание на земле и в море. Рабы на своей родине, они и здесь оставались рабами, поскольку неволя шла впереди них. Расторопные новгородские бояре уже успели поделить меж собой поморские земли, присоединить их к своим владениям.
