Ошибки в путеводителе - Айзенберг Михаил (читать книги полностью TXT) 📗
Как-то сразу образовалась небольшая группа поддержки – молодые люди, очень славные и решительно все (и всех) читавшие. Во мнениях о завтрашнем дне они сразу разделились: кто-то только предупреждал, что заявленное мероприятие будет нелегким, а кто-то прямо уговаривал от него под любым предлогом отказаться. В программе это значилось как Творческая мастерская (мастер-класс) в Доме офицеров. Есть там, оказывается, свое литобъединение, оно обязательно придет и обязательно будет читать, никто не остановит, а обсуждать эти стихи невозможно. Я все-таки решил не отказываться.
И на чистом вдохновении так выстроил вступительную часть, что читать свои произведения было как-то не вполне уместно. Две пожилые женщины все же прорвались с заветным и выношенным (одну из них все время подталкивал локтем супруг: «ну, прочти, прочти!»). «Мне семьдесят лет, стихи пишу пять лет. Скажите: имею я право этим заниматься?» – «Мы живем в свободной стране», – солгал я.
Еще при первом посещении Калининграда я усвоил откуда-то, что город при штурме разрушен нашей артиллерией, но это не подтвердилось. Да, артиллерия тоже делала свое дело, но скорее только закончила то, что до нее уже сделала авиация. Английская, разумеется, чья ж еще.
В те короткие заезды мне показалось, что город просто сравняли с землей, а на его месте стоят теперь одни страшноватые новостройки. Но это просто первое, что бросается в глаза.
Требуется какое-то время, чтобы зрение перестроилось, и тогда за советским городом начинаешь видеть немецкий. Поначалу он как-то таится. Общие для двух стран конструктивизм и псевдоампир не сразу выдают свое немецкое происхождение (очевидное, если задуматься о времени строительства). Рядовая застройка без специальных опознавательных знаков тоже по большей части немецкая, только соседняя блочная бестолочь путает показания. А там и крепостные башни замечаются, и кирхи кое-где краснокирпичные, с гранеными шпилями. Земляные валы, городская зелень, старая брусчатка.
Но даже не это главное. Архитектура изменилась, но пространство осталось, а пространство и есть архитектура (верно и обратное): созданный именно этим местом общий план города, его структура, характер и направление улиц. А еще – скорость их течения.
Неторопливый город и почему-то все еще европейский. Распознается это очень просто: в воздухе нет агрессии. Городской шум спокоен, и даже в разворотах улиц есть что-то благожелательное.
(Наверное, показательно, что, прилетев во Внуково, я несколько секунд недоуменно искал глазами паспортный контроль.)
На следующий день я часов семь колесил по области, и не в машине, а в большом и полностью заполненном автобусе. День был яркий, солнечный, местность холмистая и какая-то неопределенно-ухоженная. На крышах и телеграфных столбах гнезда аистов. В небе кружат орланы. Мы ехали по обаятельно ровненьким немецким дорогам, обсаженным с двух сторон старыми дубами. В таких дубах еще совсем недавно – в тринадцатом веке – пруссы поселяли своих богов.
Везли меня в город Краснознаменск (Лазденен) на областной праздник «Гумилевская осень». Езды было часа три, это другой конец области, почти у литовской границы (корчмы не проглядывались). Меня мучило похмелье, и крепкие духи соседки его не облегчали. Моими спутниками были несколько писателей, группа краеведов, двое с гитарами и десятка два неясных немолодых женщин. Все они оказались разного уровня чиновницами. Никогда я так массово не общался с официальными лицами и теперь только удивлялся их бурной, насыщенной жизни. Заинтересованно обсуждалось, кто из вышестоящих начальников стоит крепко, а кто уже пошатнулся. Еще, как я понял, там идет постоянная борьба, встречающая сопротивление ретроградов: за правильный гимн города; за переименование улицы; за установку памятного знака (см. ниже) или памятной доски (см. ниже).
Кое-кто, оказалось, успел побороться и за меня, – чем и объяснились расхождения в двух приглашениях, начальном и окончательном. Прогрессивная (но маломощная) партия, подученная пишущей молодежью, задумала начать торжественное открытие фестиваля в концертном зале калининградской филармонии с двух выступлений – моего и Быкова. Непросвещенное начальство (о, как я ему благодарен) этот проект зарубило, и праздник открывали поэт В. Вишневский и прозаик Трушкин. Последнее имя мне было не известно. «Ну, этот – из “Кривого зеркала”», – напомнили мне. Боясь показаться лицемером, я не стал спрашивать, что такое «Кривое зеркало».
В знак протеста прогрессивная партия на открытие не явилась.
А «Гумилевская осень» оказалась очень интересным предприятием со своей историей и предысторией. Предысторию мне не рассказывали, я о ней догадался сам. Только не уверен, что смогу внятно объясниться.
Меня удивляло одно обстоятельство: казалось, что все, с кем я здесь общаюсь, по совместительству увлеченные краеведы и историки, возможно, даже экскурсоводы. Стройные, профессиональные лекции по истории края с именами, датами и цифрами звучали со всех сторон и почти без перерыва. Иногда одновременно. Такая вот необычно доскональная любовь к своей малой родине.
Только своей ли? В самой этой скрупулезности чувствовалось что-то зыбкое, сомнительное. Знают все имена наперечет, только имена все какие-то чужие.
А тут вдруг такое дело: один из краеведов с уклоном в военную историю, сам полковник в отставке, находит в архивах упоминание, что осенью 1914 года в боях за Шилленин (ныне поселок Победино) участвовал не кто иной, как Н. Гумилев. Победино! Вот вам и русское присутствие. Но только как его утвердить? А вот как: устроить литературный праздник и поставить мемориальный памятник.
Памятник (большой красноватый валун) стоит теперь в Победине у здания школы. Школу, правда, второй год как закрыли, но здание пока цело. Мы возложили цветы и сделали общую фотографию.
Праздник проходит не в Победине, а в соседнем городе Краснознаменске, уже десятый год. Этот год, ясное дело, юбилейный. Когда мы туда наконец доехали, в большом здании Дворца культуры, молодежи и спорта уже накрывали столы. Но до столов дело дошло очень, очень не скоро.
Официальная часть началась с хореографического этюда. С двух сторон сцены навстречу друг другу двинулись, вальсируя, юноша в белой рубашке и девушка с зонтиком (Ахматова?). Потом появились еще четыре девушки. Все закружились, замелькали бежевые юбки, открывая реальность в интересных подробностях.
Интересное на этом, в общем, закончилось, на сцену повалило разного рода начальство, стало друг друга поздравлять с замечательным юбилеем и вручать почетные грамоты за патриотическую работу в виде «Гумилевской осени». Потом выступили с речами писатели и главный виновник торжества – полковник-краевед. Тот закончил свою речь стихами, правда, не Гумилева, а Твардовского, из «Василия Теркина» (связь – военная тема).
Кроме меня стихи Гумилева читали только школьники трех местных школ. Некоторые из этих стихотворений были мне незнакомы и как-то подозрительны, а одно – вне подозрений: «Желтый пар петербургской зимы…» и далее по тексту (Анненского, если кто запамятовал).
Солист с ужасающе громким голосом спел романсы на стихи Мережковского, а камерный хор города Гусева – «Белеет парус одинокий» (пели, впрочем, неплохо). Две местные поэтессы прочли свои произведения («Я пока всего лишь только книжник / И поэту вовсе не родня. / Я хочу, чтоб маленький булыжник / Положили рядом для меня»). Девочка сыграла на пианино. Оставалось пережить еще двух бардов и трио учительниц.
Все сошлись во мнении, что праздник удался как никогда, но в кулуарах кое-кто высказывался в том смысле, что все же немного затянуто (длилось больше трех часов). Один из писателей высказался более определенно: «Когда дети читали Гумилева, то очень хотелось кончить именно на них». Думаю, это голос подсознания: все старшеклассницы были красотки, как на подбор.
Но вот пригласили к столу. Одновременно объявили и «свободный микрофон» для всех желающих. Желающих оказалось много, и все как один поэты. Я быстро выпил водки, стало несравненно легче. Даже полковник-краевед и мэр города, откровенно бритый наголо, показались чем-то симпатичны.
