Южнее Сахары - Леглер Виктор Альбертович (мир книг txt) 📗
Бригадир закончил тем, что происшествие очень серьезно, и надо принять самые решительные меры к выявлению похитителя и возвращению похищенного. Это необходимо сделать, потому что (см. сначала). Если даже Андрей этих решительных мер не примет, то они, рабочие, предпримут их сами, потому что (см. сначала). Андрей с любопытством спросил, какие серьезные и решительные меры рабочие имеют в виду, и получил ответ, что они имеют в виду марабутаж. Следует пригласить сильных марабу, которые и выявят преступников, и они, рабочие, настаивают, что это надо сделать, потому что (…). Андрей решил согласиться.
Сильные марабу жили в одной из деревень на той стороне реки. За ними послали гонца на лодке, и к вечеру следующего дня они прибыли вдвоем, один пожилой и один молодой. Они выглядели точь в точь, как американские индейцы из вестернов: замшевые самодельные куртки из шкур антилопы, обшитые повсюду бахромой из тонко нарезанных замшевых же ленточек, и такие же штаны. Они носили замшевые самодельные мокасины, это были первые сельские сонгайцы на памяти Андрея, обутые не в тапочки на веревочках. На головах возвышались кожаные шляпы, формой напоминающие ту, что носит Робинзон Крузо на иллюстрациях к старым книгам, у молодого шляпа была с пером. За плечами у обоих висели ружья, настоящие музейные экспонаты доколониальной и допромышленной эпохи, оба ружья заряжались с дула, у одного дуло на конце расширялось наподобие воронки, как у аркебуз времен Луи Тринадцатого. Одно имело огромный витиевато выкованный курок, второе, кажется, и не имело курка и стреляло от фитиля. Оба колдуна были перепоясаны ремнями, увешаны кожаными сумками, мешочками, пороховницами или табакерками, ножами, замысловатыми амулетами, браслетами, бусами. Словом, выглядели они впечатляюще.
Марабутаж остался в Африке как часть языческого прошлого, не искорененная исламом или христианством. Все известные Андрею сонгайцы в марабутаж свято верили, независимо от уровня образования, включая атеистически воспитанных выпускников советских университетов. В деревнях профессия марабу обычно совмещалась с профессией охотника, как воспоминание о временах первобытной магии, когда все мужчины были охотниками и ежедневно имели дело с духами и ритуалами. В центре Сонгвиля, между Парламентом и главной мечетью, находился рынок марабутажных товаров, нечто среднее между выставкой охотничьих трофеев и ожившим фильмом ужасов. Там висели и лежали шкуры шакалов, гиен, диких кошек, леопардов, даже львов – всех тех, кого, если верить речам политиков и журналу «Нейшэнел джеографик», строго охраняют и берегут – невыделанные, грязные, засохшие, с вылезающей клочьями шерстью. Грудами лежали рога и черепа с рогами, клыки и черепа с клыками, вернее, не черепа, а отвратительные сгнившие головы. Хорошо смотрелся на прилавке ряд отрубленных обезьяних голов, в полусгнившем состоянии неотличимых от человеческих, и такой же ряд отрубленных полусгнивших рук. А еще были дохлые ежи, сушеные ящерицы, крокодилы, клубки засохших змей и рулоны змеиных шкур, грязные и вонючие хвосты, копыта, кости, засохшие внутренности. Ава как– то рассказала ему, случайно, без намерения удивить, что для особо сложных случаев марабутажа требуются части человеческого тела, но они не лежат свободно на прилавках, а заказываются индивидуально, для чего существует специальная профессия ночных раскапывателей могил на кладбищах. В самых выдающихся случаях, когда требовалась человеческая кровь и свежие органы, по ночам происходили убийства, обычно бездомных бродяг или придорожных проституток.
В России Андрею попадались адепты славянского язычества, представляющие себе дохристианские культы чем-то вроде костюмированного спортивного праздника. Может, язычество у славян и было таким веселым, спортивным и гигиеничным, но от африканского язычества веяло диким первобытным ужасом.
Как-то в деревне в знак большого доверия Андрею показали старую хижину, где хранились не используемые ныне обрядовые предметы: барабаны, копья, щиты, маски. Это были не те полированные, изящные, в меру благообразные маски, которые делают для туристов на Рынке африканского искусства в Сонгвиле. Они были невыразимо страшные, зубастые, рогастые, из потрескавшегося черного дерева. Глядя на них, против воли представлялись мрачные ночные церемонии: ряд темных хижин с остроконечными крышами, костры и факелы, цепочка танцующих фигур в страшных масках, свирепое пение под удары тамтама, ритуальное убийство и пожирание врага, израненная жертва, привязанная высоко на дереве умирать. Когда ислам, не слишком либеральное по европейским меркам учение, пришел сюда, он был здесь воспринят как торжество гуманизма, культуры, справедливости и защиты прав человека. Европейские путешественники и миссионеры, достигшие языческой Африки, составили о ней самое мрачное впечатление. Они не говорили тогда о культурном многообразии, плюрализме, вкладе в цивилизацию, равенстве разных исторических путей. Они не были политкорректны. Они видели «кровавый хаос, грязь, голод, нищету, убожество, безжалостную жестокость, страх, короткую жизнь, полную болезней и опасностей».
Прибывшие марабу были представлены Андрею. Разговор начался, само собой, с оплаты. Марабу назвали цену своих услуг. Андрей резонно заметил, что за такие деньги он может гарантированно приобрести новый насос и не зависеть от неопределенностей колдовского расследования. Марабу признали справедливость аргумента и сбавили. Но и после окончания дискуссии остался непереходимый разрыв между цифрами, на которые стороны были согласны. Тут вмешались рабочие, помнящие о добром имени деревни и чувствующие, что сделка ускользает. Они обязались скинуться и доплатить разницу. Колдуны могли начинать. Андрею и самому было любопытно, как это произойдет. Для начала марабу повели себя не как полномочные представители потустороннего мира, а как нормальные следователи-оперативники. Они собрали рабочих в кружок и стали с ними свободно беседовать, задавая между делом вопросы типа: «Были ли кражи раньше в деревне? А кого подозревали? А кто-нибудь хотел купить насос? А кого ночью видели сторожа?» Потом они отобрали нескольких наиболее плодотворных собеседников и продолжили разговор в более узком кругу. Еще они послали мальчика на велосипеде в Кундугу привезти несколько бутылок сонгайского вина, жуткой дряни, производимой неизвестно где и неизвестно кем, по вкусу гораздо хуже любой советской бормотухи. У Андрея, который как то раз его попробовал, симптомы похмелья начались много раньше, чем симптомы опьянения. Колдуны делали вид, что вино имеет ритуальный смысл, хотя, возможно, это был просто способ развязать языки у людей, ни разу в жизни не пробовавших алкоголя. Уже поздно вечером марабу удалились колдовать в отведенную для них хижину, и ночью (деревня не спала в ожидании) объявили, что имя преступника им известно и что если он сам им не сдастся, они накажут его болезнью, а на его поля, сады, дом и семью пошлют различные неприятности.
Следующий день прошел в напряженном ожидании, однако, никто не пришел сдаваться. Тогда марабу усилили санкции. Вечером они принесли в жертву петуха и зарыли его на обочине дороги. Они объявил, что теперь они приговорили преступника к смерти, а его семью к различным тяжелым болезням. Рабочие натурально тряслись от страха. Они говорили: «Теперь все узнаем. Кто скоро умрет, тот и вор». Вор не стал дожидаться такого конца, и наутро насос обнаружился на дороге, ведущей из лагеря в деревню. Рабочие ликовали. Марабу с достоинством приняли награду и объявили, что снимают наиболее тяжелые санкции. Каждый мог решать сам для себя, что он видел: психологическую двухходовку или торжество мощи потусторонних сил?
