Запах серы - Тазиев Гарун (лучшие книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
Вплоть до 1967 года я вынужден был сам финансировать экспедиции. Вулканология все еще оставалась бедной родственницей, хотя представители наук о Земле уже не так ее презирали. Кстати сказать, положение изменилось лишь частично, поскольку выделяемых правительством с 1967 года средств не хватает на осуществление даже наших скромных программ. Тем не менее во Франции сейчас четыре получающих зарплату вулканолога. Раньше, когда у меня заводились деньги, со мной ездили друзья добровольцы, если у них высвобождалось время. Двое из них, химики с мировым именем, более других способствовали созданию нашей группы. Я имею в виду Франко Тонани, профессора Палермского университета и руководителя лаборатории геохимии во Флоренции, и Ивана Эльскенса из Брюссельского университета. В эту «героическую эпоху» несколько раз с нами ездил Эли Петершмит, геофизик из Страсбурга. Да, требовался настоящий героизм, чтобы вот так упорствовать в работе, которую никто не поддерживал, а кое-кто и чернил. Но она была столь увлекательна и так много обещала, что геройство нам скорее потребовалось бы, чтобы ее бросить!
Само собой разумеется, мы изучали в первую очередь газы, основной фактор извержений. Требовалось выяснить их состав и температуру в момент эмиссии, а главное — зафиксировать изменения последних во времени. Все это делалось в надежде вскрыть связь между ними и другими параметрами вулканической деятельности. В Японии или Соединенных Штатах, Советском Союзе или Италии, на островах Новой Зеландии или Новой Британии вулканологи большей частью изучают толчки, сопутствующие активности. На наше счастье во Франции нашелся один сейсмолог, готовый «терять время», иногда занимаясь с нами вулканологией.
Трудности с финансированием работ не позволяли мне завозить своих товарищей дальше Сицилии. Когда выпадал случай посмотреть более удаленные вулканы, мне приходилось ездить туда одному — на Суртсэй в Исландии, Сакурадзиму в Японии, Тааль на Филиппинах. Постепенно наша группа начала пользоваться за границей большим признанием, чем у себя в стране, и руководители разных государств, обеспокоенные поведением своих вулканов, стали обращаться к нам за помощью. Так мы попали в Коста-Рику, где уже год продолжалось извержение Ирасу.
Костариканское правительство послало мне запрос сразу же после начала извержения, но я отклонил приглашение по двум причинам. Первая была несущественна — нехватка времени. Уж и не помню чем, но занят я был изрядно… Второй была почти полная уверенность, что я разочарую тех, что просил меня приехать и сказать, как долго еще продлится извержение, будет ли его интенсивность расти вплоть до катаклизма и какие защитные меры следует предпринять.
Я, как мог, противился настойчивости костариканского посла. Дошло до того, что он приехал ко мне и, не достигнув цели, пригрозил подать на меня в суд за неоказание помощи терпящему бедствие. Мне не удалось убедить его в своем невежестве, и расстались мы очень холодно.
Спустя год мне передали просьбу ООН принять новое приглашение Коста-Рики, обратившейся в самые высокие международные инстанции за экспертной помощью. Кстати, сам я давно горел желанием отправиться в эту страну и увидеть там извержение непривычной «окраски»: Коста-Рика входит в знаменитый Огненный пояс Тихого океана, чьи лавы (чаще всего андезитовые или дацитовые) намного более взрывные, нежели обычно встречаемые нами на вулканах. Профессиональная этика заставила меня отклонить первое предложение, но на сей раз я четко определил свои возможности, и меня нельзя было обвинить впоследствии в злоупотреблении доверием; раз они так настаивали, не стоило долее отказывать себе в удовольствии посетить эти места. Я только потребовал, чтобы моя группа была достаточно многочисленна, на случай если потребуются серьезные измерения. Вот почему мы поехали вшестером: химик Эльскенс, три молодых геофизика — Дусэн, Дюваль и Саваньяк — с портативной системой новейших сейсмографов и геолог Алегр. Я еще верил в вулкано-сейсмологию, поскольку все авторитеты вулканологии считали ее первостепенной дисциплиной, но уже начинал понимать, что одна она не могла много дать: слушать толчки вулкана, не имея возможности установить связь между ними и другими точно измеренными параметрами, то же самое, что судить о болезни исключительно по пульсу пациента…
К моменту нашего прибытия в Сан-Хосе, столицу Коста-Рики, извержение Ирасу длилось уже более года, и тонкий пепел падал на город легким серым снегом. Улицы беспрестанно подметались, еще чаще очищали крыши, которые могли обвалиться под слоем пыли в два с половиной раза тяжелее воды. В сельской местности эти городские неудобства оборачивались настоящим бедствием: сотни тысяч гектаров кофейных и банановых плантаций, пастбищ, кукурузных и пшеничных полей были уничтожены.
Я был на Ирасу с Пьером Бише восемью годами раньше. Тогда вулкан был абсолютно спокоен, мы не увидели там ни одной интересной фумаролы. Зато кратер был великолепен: вырытый в золотисто-сером туфе вертикальный центральный колодец заключал в себе озеро густого красного цвета. В 1964 году я ничего не нашел от прежнего пейзажа. Как обычно, извержение все переменило. Ведшая прямо к кратеру дорога сохранилась, но не полностью: с наветренной стороны она была засыпана лишь последних сотнях метров, что позволяло подойти близко к кратеру. После того как несколько человек были убиты бомбами, подъем на вулкан был официально запрещен. Но любопытные продолжали ходить на вершину, так как на самом деле это было не опаснее езды на автомобиле; ради любования вихрями темного дыма, постоянно теснящимися у выхода из пропасти, вполне стоило рискнуть. По этой причине недели не проходило без происшествий — на постоянный выброс газов неожиданно накладывались взрывы, выстреливавшие на сотни метров куски раскаленной лавы.
Чтобы иметь шанс дать властям мало-мальски достоверный прогноз, нам нужно было наблюдать за ходом извержения и измерять то, что поддавалось измерениям. К сожалению, наши тогдашние методы определения химической природы газов в данных условиях не годились: газы выходили со дна огромной воронки, недоступной даже для тех, кого смерть не берет. Среди нас таковых не было, а уж о химике это можно было сказать в последнюю очередь. Колодец был все время доверху заполнен на редкость плотными клубами дыма. Даже на губе кратера взять пробы было практически невозможно. А если бы нам и удалось замерить на этом уровне температуры, они не имели бы ни малейшего значения. Оставалась сейсмография. Данное извержение ясно показывало, почему сейсмология шла первой в списке оборудования и забот всех без исключения вулканологических обсерваторий мира: когда нет других способов добывания информации, а прямые физические и химические замеры связаны с немалыми трудностями и риском, то отыгрываются на сейсмографе, этом планетном стетоскопе.
Власти немедленно отреагировали на мою просьбу устроить в кратере убежище для безопасной круглосуточной работы. Отдельные бомбы весили больше тонны, а потому за 2 дня по нашим чертежам было сооружено нечто основательное и функциональное: бульдозер вскрыл траншею на краю кратера, гусеничный кран уложил в нее торец в торец три бетонные трубы размером 2x2 метра, плотники выложили в них из толстых досок пол и стены, а бульдозер завалил «бункер» слоем пепла в несколько метров. Теперь нам были не страшны ни бомбы, ни землетрясения!
Я определенно знал, что сейсмографы не ответят на вопрос правительства: как долго еще продлится все это и будет ли до окончания извержения какая-нибудь катастрофическая вспышка? Я нимало не скрывал нашу некомпетентность в этом плане. Но с точки зрения фундаментальных исследований данная сейсмологическая разведка могла оказаться весьма плодотворной.
Сейсмографы были помещены в забетонированные колодцы, устроенные вокруг нашего убежища-обсерватории, а передвижные сейсмографы, связанные с нашей центральной станцией по радио, должны были в течение двух недель разъезжать на «джипах» по окрестностям Ирасу. Будучи зарегистрированми, иногда разделенными десятками километров, толчок может сообщить ценные сведения о недрах района, о глубине очага, а то и о вызвавших его причинах.
