Сафари под Килиманджаро - Вагнер Йозеф (первая книга .txt) 📗

В тропическом лесу серо, душно и влажно. По телу беспрерывно струится пот. Ни одна его капля не испаряется. Всюду вас преследует запах гниющего дерева, прелых листьев, а через несколько часов ходьбы легким перестает хватать воздуха. Ноша, которая весит всего десять килограммов, становится невыносимо тяжелой.

— Господин, у вас хорошие ботинки? — спросил меня Амбасадор, когда мы еще собирались в дорогу.

Я утвердительно кивнул головой. Хорошая обувь — ведь это залог успеха в путешествии. Я был вполне удовлетворен обувью, которую выпускает наш комбинат в Готвальдове, и вообще, я не боялся путешествия в тропический лес. Но Амбасадор еще не раз повторил свой вопрос. Африканцы любят говорить одно и то же. Я к этому привык и поэтому не обратил внимания на слова Амбасадора. Но вскоре я их вспомнил — в первый же день нашего путешествия в джунглях. Один переход в тропическом лесу обессиливает человека полностью. Порой мы двигались, как лунатики, шатаясь из стороны в сторону, цепляясь за кусты и заросли чертополоха, до крови раздирая кожу. Но мы не хотели думать ни о чем другом, кроме тех нескольких метров, которые были видны нам в этом полумраке. Когда нам на пути попадалась речка, мы переправлялись через нее вброд, по пояс в грязи, нам казалось, что мы идем по асфальту. Чаще всего дорогу в зарослях нам приходилось прорубать мачете, оставляя за собой своеобразный туннель.

В первый день мы шли восемь часов и сделали только одну остановку. На привале Амбасадор сказал мне:

— Господин, а ваши ботинки не были хорошими.

Я был так измучен, что не сразу понял слова Амбасадора.

— Господин, ваши ботинки не были хорошими, — сказал он снова.

Постепенно прихожу в себя и начинаю понимать, что он говорит. Но почему он говорит «были»?.. Почему в прошедшем времени?

Смотрю на ноги — ботинок нет.

Черт возьми, я даже не заметил, когда потерял их. Так я оказался среди тропического леса босым. Такая же участь постигла моих сыновей. Что же делать? Выручили наши африканские проводники. Они пожертвовали нам свою запасную обувь. Правда, обувь была нам немного маловата, так как строение ноги у африканцев несколько иное, чем у нас: немного ниже подъем, шире пальцы, расстояние между подъемом и пяткой — тоже другое. С помощью охотничьего ножа пришлось их немного «перешить». Не лучше обстояло дело и с нашей одеждой. От рубашек остались одни клочья, джинсы от бесконечных переходов по горячей грязи сели до колен. Одежда быстро изнашивалась, а вокруг были мириады мух и комаров, готовых накинуться на оголенную часть тела.

Однако пожертвованные мне ботинки через два дня я тоже потерял, а одежда превратилась в грязные лохмотья… Можете себе представить мой вид. Поэтому я был крайне удивлен, когда Джером сделал мне глубокий поклон и учтиво спросил:

— Господин, есть хочешь?

Я уже рассказывал вам, что мой слуга Джером был той неизбежностью, которой я должен был подчиниться, чтобы не потерять уважение африканцев. Когда в первый раз я сказал ему, что в джунглях буду готовить себе сам, он закивал головой, заулыбался, но продолжал делать по-своему. Джером ведал моим меню, но все обычно заканчивалось тем, что я тайком за деревом съедал свои консервы. Мне не хотелось обижать Джерома.

— Господин, есть хочешь?

— Хочу, — сказал я и в душе тяжело вздохнул.

Джером поплелся за едой. Он был невероятно ленив, и, наверное, это путешествие в джунгли будет вспоминать до конца жизни. Спустя довольно длительное время он появился снова. Тарелку с едой он нес осторожно, держа ее на расстоянии.

— Что это? — спросил я с ужасом. На тарелке была горка чего-то кудрявого и зеленого. И вдобавок ужасно пахло.

— Что это? — повторил я вопрос. Я уже знал, что никакая сила не заставит меня съесть этот деликатес. Я думал, что Джером принес мне на завтрак свое очередное «фирменное блюдо», приготовленное из неизвестного лесного зверя. Оно напоминало ежа с аккуратно уложенными иголками.

— Джером, как это называется?

— Хлеб.

Действительно, это был хлеб. Все двадцать пять буханок белого камерунского хлеба через два дня превратились вот в такое зеленое чудо. С тяжелым сердцем мы его выбросили.

— Ну, ничего, — утешал меня Джером. — Вечером я тебе приготовлю что-нибудь вкусное.

Джером был возбужден, из чего я мог заключить, что вечером меня ожидает что-то необычное.

То, что произошло с нашим хлебом, повторилось и с нашими фотоаппаратами и кинокамерами. Мы взяли с собой несколько фотоаппаратов, японскую кинокамеру «Ясика» и целый набор телеобъективов. Но линзы покрылись плесенью, а фотоматериал отсырел. Счастье, что в первый день нашей экспедиции мы делали снимки почти на каждом шагу. Сейчас же я себя чувствовал глубоко несчастным человеком. Мы находились среди удивительной, фантастической природы, там, где еще не ступала нога человека, а я мог только смотреть на нее. Тогда я взял альбом и начал рисовать. Я рисовал этот прекрасный, удивительный мир, полный тайн, и это меня немного утешало. К сожалению, я никогда хорошо не рисовал, вдобавок, несмотря на все мои старания уберечь альбом от сырости, бумага намокла.

Сырость была страшная. Каждое утро, а то и до половины дня, шел дождь. Неба не видно, а сами вы находитесь в замкнутом пространстве, где нет движения воздуха, ветерка…

Ветер шевелил только кроны деревьев. Как нам хотелось глотнуть хоть немного этого свежего воздуха! Но это была несбыточная мечта.

Запасная одежда быстро износилась — разорвалась, когда мы продирались через джунгли, или отсырела, покрылась плесенью. Каждый вечер мы ее развешивали у костра и сушили. Но стоило её снять — через несколько минут она снова становилась такой же влажной.

Однако вернемся к «фирменному блюду», которое Джером обещал на ужин. Наш переход закончился примерно к пяти часам, и мы начали разбивать лагерь на ночь. Вечера в джунглях были для меня самыми томительными. Наблюдать природу я не мог — даже днем было видно всего лишь на несколько шагов, не говоря уже о вечере. Писать нельзя, читать тоже нельзя — свет был для нас таким же дорогим, как и еда. Но в тот вечер я совсем не скучал.

Со стороны костра африканцев доносился ужасный запах, напоминающий запах жженой шерсти или кости. Я не мог предполагать, что этот запах имеет прямое отношение к моему ужину и поэтому отправился посмотреть, что там делается. Амбасадор убил обезьяну, и Джером как раз опаливал шерсть. Я удивился, почему он ее не снимает, но вскоре узнал почему…

— Как ты будешь ее варить?

Я сделал вид, что меня очень интересует этот таинственный рецепт, которым я потом смог бы похвастаться у себя дома. Джером разрубил обезьяну на четыре части и бросил в горшок. Потом жены Амбасадора вынули из подолов рыбу и крабов, которых они только что наловили в ближайшем ручье. Джером их немного потер, что должно было означать, что он их помыл, и бросил в горшок к четвертованной обезьяне.

— А потрошить рыбу ты не будешь?

Джером меня не понял. Когда я ему жестами растолковал, о чем идет речь, он мне сказал, что этого делать нельзя, потому что самое лучшее — это внутренности, что они придают супу вкус и навар, и что в этом я смогу убедиться сам. Джером начал варить суп, скупо посолив его, потому что соль у нас расходовалась экономно. Вскоре по лесу поплыл одуряющий запах.

Я лихорадочно соображал, что мне делать. За время моих африканских экспедиций всякое мне приходилось есть. Каждое племя выражает свои дружеские чувства, стараясь, прежде всего вас накормить. Вы не можете отговориться диетой. Что бы ни было, съесть надо все, иначе будет страшная обида. Для таких случаев у меня существовал проверенный способ. Когда мне предстояло съесть что-то особенно отвратительное или необычное, я силой воли старался себе внушить обратное. Я себе говорил: «Йозеф, это блюдо изумительное, твоя жена кудесница, и ты сейчас ешь ее самое лучшее блюдо, которое ты так любишь, ну, возьми еще добавку»…