Аку-аку - Хейердал Тур (читаем книги онлайн без регистрации txt) 📗
Не могу сказать, чтобы я что-нибудь уразумел в мудреных речах бургомистра, но все же мне стало ясно, что я нечаянно натолкнулся на нечто чрезвычайно щекотливое. Этот тесть Эстевана творит какие-то подозрительные дела…
Я знал Эстевана как человека простодушного, отзывчивого и доброго. И когда он на третий вечер опять пришел к палатке, я решил выяснить, что же все-таки происходит. Усадил гостя на кровать и приготовился начать длинный разговор, но ему не терпелось показать свой «товар». На этот раз он высыпал из мешка на мою постель три изделия, увидев которые, я онемел. На одном камне по кругу искусно высечены три головы, трое бородатых усачей, причем борода одного переходила в волосы следующего. Второй камень изображал палицу с глазами и ртом, третий — стоящего человека с громадной крысой в зубах. Мотивы и исполнение совсем необычные не только для острова Пасхи: я не видел ничего подобного ни в одном из музеев мира.
Никогда не поверю, чтобы эти вещи сделал тесть Эстевана! В них было что-то сумрачное, что-то языческое, и парень с явной робостью смотрел на камни и прикасался к ним.
— Почему мужчина держит крысу в зубах? — В эту минуту я просто не мог придумать более толкового вопроса.
Эстеван оживился, сел поближе ко мне и начал вполголоса объяснять, что у предков был такой обычай: когда у мужчины умирала жена или ребенок, — словом, кто-то из близких, он должен был поймать киое (крысу съедобного вида, обитавшую на острове до появления корабельных крыс) и, держа ее в зубах, один раз пробежать без остановки вдоль всего побережья, убивая каждого, кто преградит ему путь.
— Так воин показывал свое горе, — заключил Эстеван с явным восхищением в голосе.
— Кто же сделал этого скорбящего воина?
— Дед моей жены.
— А остальные — ее отец?
— Не знаю точно, один — отец, другие — дед. Несколько раз она видела, как отец работал над такими камнями.
— Он сейчас работает у нас на раскопках?
— Нет, он умер. Это священные камни, очень важные. Чем дальше, тем загадочнее! А Эстеван уже говорил о том, что он с женой опять слышал в деревне: дескать, я прислан на остров высшими силами. Какой-то вздор, да и только!
— А где вы хранили эти камни после смерти отца твоей жены? У себя дома?
Эстеван поежился, помялся, наконец сказал: — Нет, в пещере, в родовой пещере.
Я встретил эти слова молчанием и услышал целую исповедь. Дескать, пещера битком набита такими камнями. Но найти ее никто не сумеет, никто. Только его жена знает, где вход. Она одна может туда войти. Он сам никогда не видел этой пещеры. Хотя примерно представляет себе, где она находится, потому что стоял по соседству, пока жена доставала там камни. Жена и сказала, что пещера набита ими.
Теперь, когда Эстеван посвятил меня в свою тайну, разговаривать об этом было легче. И когда он пришел в следующий раз, то вызвался попробовать уговорить жену, чтобы она взяла меня с собой в пещеру. Тогда я сам смогу выбрать, что мне больше понравится, а то ведь камней так много, всех ему просто не принести. Но главная трудность, продолжал он, очень уж она, жена его, непреклонна в этом вопросе, прямо кремень. Даже его ни раду не пускала в пещеру. И если она теперь согласится, нам надо будет ночью тайком прийти в Хангароа — пещера находится где-то прямо в деревне.
Эстеван рассказал, что жена, прежде чем послать камни мне, чистила их песком, мыла и сушила над кухонным очагом: боялась, как бы кто-нибудь из местных, увидев их, не догадался, что она берет старинные вещи из родовой пещеры. Но раз уж я об этом прошу, он ей скажет, чтобы больше их не мыла. А вообще-то она спрашивала, что именно мне хочется получить.
Но о чем ее попросить, если даже Эстеван не может мне сказать, что там есть? Одно — было ясно: из тайного хранилища на острове появляются чрезвычайно ценные для этнографии произведения искусства.
Бургомистру ничего не стоило установить, кто из его людей покидает ночью пещеру Хоту Матуа. А может быть, он устроил засаду около моей палатки — кто знает? Так или иначе однажды он отвел меня в сторонку и с хитрым видом сообщил, что тесть Эстевана, умерший много лет назад, был его хорошим другом. И оп был последним на острове, кто делал «важные» камни. Такие камни, которые делали не для продажи, а для себя. — А в чем было их назначение? — спросил я. — Их приносили с собой на праздники и показывали, носили на пляски.
Больше я ничего не сумел от него добиться.
После этого у меня была новая встреча с Эстеваном, и он принес мне еще камней из пещеры. А потом его ночные посещения вдруг прекратились. В конце концов я послал за ним, и он пришел вечером в мою палатку обескураженный и огорченный: по словам жены, два духа, охраняющие ее пещеру, рассердились, потому что она вынесла столько вещей. Теперь она наотрез отказывается взять меня с собой в пещеру. И по той же причине Эстеван перестал приносить мне фигурные камни. Он-то готов для меня все что угодно сделать, по жена уперлась и ни в какую, ну прямо кремень. Недаром отец именно ей передал наследственную тайну.
В это же время, когда Эстеван приходил ко мне по ночам с камнями, на острове каждый день происходили какие-нибудь события. Археологи делали все новые неожиданные находки, и все сильнее проявлялось суеверие пасхальцев. На вершине Рано Као Эд обнаружил стены ранее неизвестного храма и начал раскопки. И когда я пришел посмотреть, как идут дела, двое рабочих из его бригады взялись за меня всерьез.
— Признайся, что ты из нашего рода и уехал с Пасхи много поколений назад, — сказал один.
— Мы всё точно знаем, так что не отпирайся, — поддержал его второй.
Я рассмеялся и ответил, что я самый настоящий норвежец, приехал с противоположного конца земного шара. Но рабочие стояли на своем: они меня разоблачили, чего уж там! Ведь говорится же в одном предании про островитянина, который в давние времена покинул остров и не вернулся. Больше того, если я никогда раньше не был на Пасхи, как это меня осенило сразу отправиться в Анакену и поселиться в том самом месте, где высаживался Хоту Матуа, когда высадился на острове?
Спорить было бесполезно, и я постарался обратить все в шутку. В этот же день по просьбе Арне рабочие перевернули показавшийся ему странным большой прямоугольный камень, который лежал у дороги возле Рано Рараку. Пасхальцы отлично знали этот камень, и многим, наверно, доводилось сидеть на нем, но тут его впервые перевернули и, ко всеобщему удивлению, увидели неведомого идола — толстогубого, плосконосого, с большими мешками под глазами. Широкое квадратное лицо не имело ничего общего с известными пасхальскими изображениями. Опять что-то новое, озадачившее пасхальцев! Кто подсказал сеньору Арне, что этот камень стоит перевернуть? Рабочие так и объявили ему: дескать, всем уже известно, что этот сеньор Кон-Тики якшается с нечистой силой.
Как-то вечером мы с Ивон снова навестили бургомистра с его «длинноухими» в пещере Хоту Матуа. Удобно лежа на подстилках, они уписывали ломти хлеба с маслом и джемом, а у входа в большом чайнике кипела вода для кофе.
— Дома мы едим только батат и рыбу. — Бургомистр с довольным видом погладил себя по животу.
Зажгли светильник в жестяной банке, и разговор опять зашел о старине, о том, как король Туу-ко-иху обнаружил два спящих привидения подле красной горы, где добывался камень для «париков». Оба привидения были длинноухие, с бородой и большим горбатым носом и до того тощие, что ребра торчали. Король тихо-тихо отступил, вернулся домой и поспешил вырезать их облик из дерева, пока не забыл. Так впервые появились деревянные фигурки моаи кава-кава, человека-призрака, которые с тех пор в точности повторяются пасхальскими резчиками.
Поужинав, «длинноухие» вытащили заготовки и принялись вырезывать свои моаи кава-кава. По неровным стенам пещеры метались беспокойные тени, а старики рассказывали страшные истории о призраках-людоедах, которые являлись по ночам и требовали кишок. Или про женщину-призрака, которая, лежа в море, длинной-предлинной рукой стаскивала людей с утесов, а другие призраки толкали одиноких странников со скал прямо в волны. У Лазаря, помощника бургомистра, коварное привидение сбросило в море бабушку. Но были и дружелюбные привидения, они помогали некоторым людям. Большинство призраков хорошо относились к какому-то одному роду, а всем остальным чинили вред.
