Перекресток: путешествие среди армян - Марсден Филип (читаем книги онлайн .TXT) 📗

Многие ученые склоняются к мысли, что дуализм взял свое начало не только от павликиан, но и от мессалиан и других. Однако характерно, что из многочисленных названий, используемых в Западной Европе для обозначения еретиков, единственным со специфически восточным уклоном стало «публикани», что является латинизацией термина «павликиане». В 1167 году в Везели семь публикан были сожжены заживо. Даже в Англии были обнаружены публикане, которым затем заклеймили лбы.

Однако расцвет еретических течений длился недолго. Богомилы, балканские дуалисты, происходившие от павликианских и отчасти мессалианских корней, были сокрушены турками. Рим успешно избавился от катаров, патаров и альбигойцев. Но павликиане сохранились на Балканах, так же как и в самой Армении. Они выжили тем же образом, каким всегда выживали армяне и за который постоянно подвергались преследованиям: при помощи упорного отказа принять другую веру. Не далее как в 1717 году леди Мэри Уортли Монтегю совершила путешествие в Пловдив, откуда писала домой, что обнаружила «секту христиан, называющих себя паулинцами». А в середине девятнадцатого века русский консул в Пловдиве сообщал о находившихся в городе павликианах. Возможно, что затюканныи женой козопас действительно был последним уцелевшим дуалистом.

Я вернулся в Пловдив в тот же вечер. Он был теперь не рассадником ересей, а вторым по значению городом Болгарии. Я прошел через старую часть города, разыскивая Акопа Варданяна. Вечер был темный и сырой, и свет, струившийся из маленькой галереи, дробился и разбивался на камнях. Два армянских художника, братья-близнецы Григор и Магардич Касапьяны, выставили свои работы. Они были похожи друг на друга как две капли воды. Братья носили одинаковые пиджаки, одинаковые серые свитера, серые туфли, у них были одинаковые проницательные карие глаза. Их произведения главным образом представляли из себя гравюры, и работа над каждой из них, как они объяснили, отнимала не меньше месяца. Сейчас стало немного легче, но при коммунистах им приходилось самим смешивать краски в поисках нужного оттенка и работать с помощью переделанных инструментов дантиста. Одна из гравюр — «История монеты» — получила премию и высокое признание в Болгарии.

Гаспар и Мкртыч Гаспаряны, армянские художники, Пловдив, Болгария.

Я беседовал с близнецами об их работе и о том, как их родителям удалось бежать во время резни из-под Бурсы, когда Акоп Варданян ворвался в галерею.

— Замечательно! Значит, вы их нашли! — Он с видом заговорщика взял меня под руку и отвел в сторону. — Они хороши, эти картины, очень хороши, как вы думаете?

— Да. И очень армянские.

— Почему вы так говорите?

— Деталь — микроскопическая подробность. Это как хачкары на армянской чеканке в Каире или Бейруте. Как вы считаете, почему армянское искусство так любит мельчайшие подробности?

— Чтобы запутать демонов и помешать им проникнуть внутрь!

— Совсем как у павликиан.

— Да, — улыбнулся он, — как у павликиан.

11

Из Пловдива я отправился поездом в Софию. Проснувшись там в первое утро своего пребывания, я был так поражен окружавшей меня тишиной, что мне показалось, будто я глохну. Не было больше слышно ни скрежета транспорта, ни бесцеремонного многоголосия базара, ни голосов многоэтажного перенаселенного дома — всего этого пестрого беспорядочного и живого шума, сопровождающего вас на Востоке. Столица выглядела присмиревшей, дисциплинированной. Посты регулировщиков высились над светофорами, и трамваи мерно двигались по своим маршрутам. Однако вместе с ощущением упорядоченности столичной жизни пришло смутное чувство беспокойства. Рядом с бульварами шириной во взлетную полосу величественно взирали вниз фасады правительственных зданий, выдержанные в стиле неоклассицизма: сотни помпезных окон на сотнях хмурых фронтонов. И под их взором, крошечные рядом с этими суровыми громадами, фигурки в пиджаках и голубых беретах сновали по улицам, суетливо пересекая их в разных направлениях.

Но я полюбил Софию. Мне понравилась ее серая меланхоличность. Не важно, что она, казалось, навсегда осталась в каком-то вечном сонливом полудне конца сороковых годов. Если здесь присутствовали гнев и напряженность — а они не могли не присутствовать, — их удавалось надежно скрыть под пальто. Чуть утомленные лица были по-старомодному обаятельны.

Армянский Дом не был исключением. Армянская община в Болгарии, сократившаяся примерно до двадцати тысяч, была достойно представлена в небольшом четырехэтажном здании. Церковь каким-то образом разместилась на первом этаже, на втором этаже производился благотворительный обмен одежды, на третьем — клуб (тяжелые деревянные стулья, армянские трехцветные знамена, исторические карты Армении), а на верхнем этаже расположилась редакция армянской газеты, распространявшейся во всех пятнадцати болгарских городах, где еще жили армяне.

Сотрудники редакции вывели меня на Севду Севан, армянскую писательницу, и я договорился о встрече с ней в баре пресс-клуба в центре города. Пресс-клуб был выдержан полностью в стандартных восточноевропейских коричневых тонах. Стены темно-коричневого мореного тика, занавески цвета печеного картофеля, стулья и скатерти табачного оттенка. Даже красная кайма ковра казалась коричневой. Какой-то журналист сидел в одиночестве за столиком в этом салоне цвета жженого сахара. Глядя на него, видя, как его подбородок медленно опускается между лацканами коричневого костюма, я представил себе, как вся Центральная Европа от Балтики до Балкан в тяжелой полудреме медленно погружается в грязно-коричневые мутные волны посткоммунистического оцепенения.

Однако за коричневым периодом скрывались века национальной вражды, и армянский гнев Севды Севан был порожден ими. Она как будто освещалась изнутри горькой скорбью изгнанничества и, приведя меня к себе, тут же показала рукопись своей трилогии «Родосто, Родосто».

— Родосто — родина моего деда. Он владел двадцатью двумя фермами, но в 1915 году турки вынудили его бежать.

— В Болгарию?

— Нет, на юг. Его этапировали на юг вместе с семьей. Первой умерла его жена, и он нес ее тело три дня, прежде чем смог похоронить. Ему пришлось рыть ей могилу голыми руками. Трое его детей умерли по дороге, выпив грязной воды.

— Они добрались до Сирии?

— Они добрались до Дейр-эз-Зора. Когда он пришел туда, у моего деда осталась лишь одна дочь. Она нашла себе работу в одной арабской семье, но умерла, съев зараженное яйцо. Моему деду больше нечего было терять. Он бежал вместе с двумя друзьями, которых знал по Родосто. Они шли по ночам, пробираясь назад, к Евфрату. Сначала первый, затем и второй друг умерли. Но мой дед всегда был крепким — когда он родился, у него были все зубы, — все мужчины в их семье рождались такими. Он прошел весь путь назад в Родос то и, когда добрался туда и вошел в свой прежний дом, впервые заплакал. «Этот дом снова будет полон детьми». У него родились две дочери, и когда одна из них еще ждала рождения ребенка, его первого внука, он умер. Этим ребенком была я…

Севда говорила не переводя дыхания. Во время своего повествования, перечисляя все ужасы, постигшие ее семью, она сидела спиной к письменному столу, глаза ее горели, иногда она слегка ударяла по ножке стула, а в длинных пальцах правой руки был зажат череп.

Она скользнула по нему взглядом, словно держать в руке череп было самым будничным делом.