Земля шорохов - Даррелл Джеральд (книги онлайн бесплатно txt) 📗
– Да, они были самыми обыкновенными неотесанными мужланами. И вы знаете, почти все они были без галстуков и никто из них не говорил по-английски.
И я отошел, чтобы выпить еще стаканчик. Я чувствовал, что заслужил его.
ОБЫЧАИ СТРАНЫ
Когда вам приходится перевозить большую коллекцию животных из одной части света в другую, вы не можете, как многие, очевидно, думают, просто погрузить ее на борт первого же попавшегося корабля и отплыть, весело помахав рукой на прощание. Хлопот бывает чуть-чуть побольше. Первым делом надо найти судовую компанию, которая согласилась бы перевезти животных. Большинство служащих этих компаний, услышав слово "животные", бледнеют, и их живое воображение рисует им примерно такие картины: капитана потрошит на мостике ягуар, старшего помощника медленно сокрушает в своих объятиях какая-нибудь гигантская змея, а пассажиров преследует по всему судну множество различных отвратительных и смертельно опасных зверей. Все служащие судовых компаний почему-то считают, что вы желаете путешествовать на их корабле с единственной целью – выпустить из клеток всех животных, которых вы с таким трудом собирали целых полгода.
Но даже если преодолеть этот психологический барьер, возникают другие проблемы. Надо получить сведения у старшего стюарда, сколько вам могут отвести в холодильнике места для вашего мяса, рыбы и яиц, чтобы при этом не заставить страдать от голода пассажиров; надо поговорить со старшим помощником и боцманом, куда ставить клетки, как обезопасить их в непогоду и сколько судовых брезентов можно взять во временное пользование. Потом вы наносите официальный визит капитану и, обычно за джином, говорите ему (почти со слезами на глазах), что причините так мало беспокойства на борту, что он даже не заметит вашего присутствия,– этому заявлению не верит ни он, ни вы сами. Но, самое главное, вам обычно приходится подготовить коллекцию для погрузки дней за десять до отплытия судна, потому что по ряду причин оно может уйти раньше или, что более досадно, позже, и вам надо всегда находиться на месте, чтобы быть наготове. Если что-нибудь, вроде забастовки докеров, задержит судно, то вы можете просидеть, постукивая от нетерпения каблуками, больше месяца, а аппетит ваших животных будет увеличиваться прямо пропорционально вашим тающим финансам. Конец путешествия – это самая бедственная, самая тоскливая, самая утомительная и страшная его часть. Когда люди спрашивают меня об "опасностях" моих поездок, меня всегда так и подмывает сказать им, что "опасности" леса бледнеют по сравнению с опасностью сесть на мель в самом дальнем конце света с коллекцией из ста пятидесяти животных, которых надо кормить даже тогда, когда выходят все деньги.
Но теперь мы, кажется, преодолели все эти трудности. Судном мы были обеспечены, переговоры с командой завершились удовлетворительно, корм для животных мы заказали, и все, казалось, шло гладко. И в этот самый момент Хуанита решила несколько разнообразить нашу жизнь, заболев воспалением легких.
Животные, как я уже говорил, жили теперь в большом неотапливаемом складском помещении на территории музея. И никого из них это, по-видимому, нисколько не беспокоило (хотя начиналась аргентинская зима и становилось все холоднее), но Хуанита решила быть оригинальной. Не кашлянув ни разу заранее, чтобы предупредить нас, она сразу сдала. Утром она жадно набила живот бобами, а вечером, когда мы пришли накрывать клетки на ночь, она уже выглядела совершенно больной. Она стояла, прислонившись к стенке клетки, глаза ее были закрыты, она часто и хрипло дышала. Я быстро открыл дверцу клетки и позвал ее. С громадным усилием она выпрямилась, неверной походкой вышла из клетки и упала мне на руки. Это было сделано в лучших традициях кинематографа, но я испугался. Держа ее, я слышал, как что-то хрипит и булькает в маленькой грудке, тельце свинки было вялым и холодным.
Чтобы сберечь наш быстро уменьшающийся запас денег, двое наших буэнос-айресских друзей предложили мне и Софи жить в их квартирах и не тратиться на гостиницу. Софи уютно устроилась в квартире Блонди Мейтланд-Хэрриот, а я занимал раскладушку в квартире Дэйвида Джонса. В тот момент, когда я обнаружил, что Хуанита больна, Дэйвид был со мной. Я завернул свинку в свое пальто и стал лихорадочно думать, как быть дальше. Хуаните необходимо тепло. Но огромный жестяной склад мне не обогреть, даже если я разожгу костер величиной с Большой Лондонский пожар. В квартире Блонди один мой больной попугай уже перецарапал клювом обои, и я чувствовал, что заведу наши дружеские отношения слишком далеко, если попрошу хозяйку приютить в ее. красиво отделанной квартире еще и свинью. Дэйвид бегом вернулся от лендровера, неся одеяло, чтобы завернуть свинку. В руке он сжимал бутылку с остатками бренди.
– Это ей не вредно? – спросил он, пока я заворачивал Хуаниту в одеяло.
– Нет, это великолепно. Слушай, вскипяти, пожалуйста, на спиртовке немного молока и влей в него чайную ложку бренди.
Пока Дэйвид делал это, Хуанита, почти утонувшая в своем коконе из одеяла и пальто, тревожно кашляла. Наконец молоко с бренди было готово, и мне с большим трудом удалось влить Хуаните в горлышко две ложки этой смеси. Свинка была почти без сознания.
– Что бы нам еще такое сделать,– сказал Дэйвид: он тоже очень любил маленькую свинку.
– Ей нужна огромная инъекция пенициллина, много тепла и свежего воздуха.
Я с надеждой взглянул на него.
– Возьмем ее домой,– ответил он на мою безмолвную просьбу. Мы не стали терять времени. Лендровер мчался по блестевшим от дождя улицам с такой скоростью, что мы просто чудом добрались до дому целыми и невредимыми. Я поспешил с Хуанитой наверх, а Дэйвид помчался к Блонди. Там у Софи в аптечке были пенициллин и шприцы.
Я положил уже окончательно потерявшую сознание Хуаниту на диван, открыл все окна, которые можно было открыть, не создавая сквозняков, и в дополнение к центральному отоплению включил еще электрический рефлектор. Дэйвид вернулся невероятно быстро, еще быстрее мы прокипятили шприц, и я сделал Хуаните самую большую инъекцию, на какую только осмелился. Это должно было либо убить ее, либо поставить на ноги. Мне никогда не приходилось лечить пенициллином ни одного пекари, но я знал, что эти животные не всегда хорошо переносят пенициллин. Потом целый час мы сидели и наблюдали за свинкой. В конце концов я убедил себя в том, что Хуанита стала дышать лучше. Но она по-прежнему была без сознания, и я знал, что поправляться она будет долго.
– Послушай,– сказал Дэйвид, когда я прослушивал грудь Хуаниты в тысячу четырехсотый раз,– разве мы ей помогаем, так вот сидя возле нее?
– Нет,– неохотно ответил я,– я не думаю, чтобы в ближайшие три-четыре часа произошли какие-либо изменения. Но сейчас ей лучше. Думаю, ей помог бренди.
– Ну,– деловито произнес Дэйвид,– тогда пойдем и немного поедим у Олли. Не знаю, как ты, а я голоден. У нас уйдет на это не более сорока пяти минут.
– Ладно,– неохотно сказал я,– пожалуй, ты прав.
Убедившись, что Хуаните будет удобно и рефлектор не подожжет одеяло, мы поехали в бар Олли на улицу Мэйо, 25. На этой улице выстроились маленькие заведения с такими, например, восхитительными названиями: "Мое желание", "Дом грустных красавиц", "Ужасы Джо".
На такой улице не увидишь респектабельных людей, но я уже давно перестал заботиться о респектабельности. Мы уже посетили большинство этих маленьких, полутемных, прокуренных баров, где за колоссальную цену пили крошечные порции спиртного и наблюдали, как "хозяйки" занимаются своим древним ремеслом. Но больше всего нам нравился "Мюзик бар" Олли, и в него мы заходили всегда. Тому было много причин. Во-первых, нас привлекали сам Олли, с лицом, сморщенным, как скорлупа грецкого ореха, и его милая жена. Во-вторых, Олли не только наливал в стаканы по справедливости, но и сам частенько выпивал с нами. В-третьих, у него было светло, и вы хоть могли видеть лица своих собутыльников; в других барах, чтобы разглядеть что-нибудь, пришлось бы превратиться в летучую мышь или сову. В-четвертых, "хозяйкам" здесь не разрешалось все время приставать к посетителям с просьбами заказать им чего-нибудь выпить, и в-пятых, здесь были музыканты – брат и сестра, которые прелестно играли на гитарах и пели. И, наконец, последнее и, быть может, самое важное – я видел, как "хозяйки", закончив вечернюю работу, целовали на прощание Олли и его жену так нежно, словно это были их родители.
