Лед и пламень - Папанин Иван Дмитриевич (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
Телеграмма Шмидта мгновенно облетела весь мир. Где-то стучали телетайпы, прерывались радиопередачи, чтобы сообщить сенсационную новость — русские на льдине!
Но нам было не до того. Нас на льдине было тринадцать. Кренкель возился с радиостанцией, Трояновский как угорелый носился с киноаппаратом и снимал, снимал, снимал. Мы же, одиннадцать, — всемирно известный академик О. Ю. Шмидт тоже был тягловой силой — быстренько разгрузили самолёт.
В награду за труды каждому дали право на телеграмму из 25 слов.
Никто не лёг спать, пока наш крупногабаритный ледяной лагерь (3 километра в длину, 5 — в ширину или наоборот) не приобрёл вполне жилой вид. Выросло шесть палаток. В одной — рация, в другой — и продовольственный склад, и кухня, и столовая. В третьей — вещевой склад и инструментальные мастерские, а также запчасти. Четвёртая — наша. Один угол мы сдали квартиранту — Марку, который проявил за это самую чёрную неблагодарность: потребовал киноплёнку. В дополнение к своим обязанностям я ещё в Москве подрядился быть и кинооператором; освоил элементарный курс наук по этой части, попрактиковался. Взял я с собой киноаппарат, а к нему, само собой, и плёнку. На полюсе обнаружилось, что у Марка осталось всего метров триста плёнки. У меня же, как он стороной узнал, — около 5 тысяч метров. Что было дальше, судите по его дневнику: «Плохо у меня с плёнкой. Думаю, что удастся получить у Ивана Дмитриевича». Это 27 мая. А вот 28-го; «С плёнкой у меня совсем плохо стало. Но Папанин подкинул около тысячи метров. Я живу! Ура!» 6 июня: «Я в панике. Надо ещё кое-что отснять в лагере. Отснял Ширшова с его лебёдкой. Выпросил у Папанина ещё четыре катушки плёнки для „Аймо“».
Он естественно, не знал причины моей щедрости. А я нет-нет да и ловил себя на мысли: пусть побольше снимет. Он улетит, а мы останемся. Всякое может быть.
В пятой палатке жило руководство: Шмидт, Водопьянов, Бабушкин и Спирин, в шестой — механики Бассейн, Морозов, Петенин и радист Сима Иванов.
Наступили будни. Три самолёта дежурили на острове Рудольфа, ждали вызова. Марк и Петя долбили лунку. Я занимался хозяйственными делами. Кренкель, как обычно, колдовал у рации, вдруг подозвал меня:
— Дмитрич! Дмитрич! Всех сюда!
Я по лицу понял: что-то важное. Позвал Марка, попросил собрать всех ребят.
— Зачем?
— Давай скорее, не разговаривай!
Собрались. Шмидт открыл журнал раций, начал читать:
«Правительственная № 2768, 106 сл. 23.V. 20 ч. 12 м.
Начальнику экспедиции на Северный полюс товарищу О. Ю. Шмидту.
Командиру лётного отряда товарищу М. В. Водопьянову.
Всем участникам экспедиции на Северный полюс.
Партия и правительство горячо приветствуют славных участников полярной экспедиции на Северный полюс и поздравляют их с выполнением намеченной задачи — завоевания Северного полюса.
Эта победа советской авиации и науки подводит итог блестящему периоду работы по освоению Арктики и северных путей, столь необходимых для Советского Союза.
Первый этап пройден, преодолены величайшие трудности. Мы уверены, что героические зимовщики, остающиеся на Северном полюсе, с честью выполнят порученную им задачу по изучению Северного полюса.
Большевистский привет отважным завоевателям Северного полюса!»
И — подписи всех членов Политбюро.
Что тут началось! Падал тихий, мягкий снег нам на головы: шапки полетели вверх.
Сразу составили ответную телеграмму руководителям партии и правительства.
«С непередаваемыми радостью и гордостью выслушали мы слова приветствия руководителей партии и правительства. Это гордость советских людей за свою изумительную страну, за свои великолепные самолёты, за невиданные условия расцвета науки и роста людей»…
Напутствие мы получили из самого Кремля. Это накладывало особую ответственность. Это было, как живая вода!
Хотелось побыстрее начать работу.
Мы и работали, забывая и о том, что под нами океанская бездна, и об опасностях, которые подстерегали на каждом шагу. Как-то Марк Трояновский, стоявший на дне лунки, увлёкся, работая лопатой и ломом. Силушка у него была, он и старался. Удар ломом — и брызнул фонтан. Хорошо, что я стоял рядом. Мы успели вытащить Марка: оказалось, что у него под ногами оставалось всего несколько сантиметров льда.
Измерили глубину лунки до пробитой Марком «скважины»: три метра.
Шмидт удовлетворённо сказал:
— Значит, льдина не подвержена сжатию. Да и толщина три метра — факт для науки…
Несколько лет назад я получил приглашение на слёт целинников. Оно было для меня неожиданным: я не имел отношения к освоению целины. Однако в письме говорилось: «Приглашаем вас, первого целинника Северного полюса».. И я подумал, что ребята правы: все мы, прилетевшие на «СП-1», действительно были целинниками. Полюс был тогда целиной. А всякую целину обживать и осваивать нелегко.
Как-то я услышал такую точку зрения: просто делать открытия тем, кто идёт первым.
Это — ошибочное мнение. Только со стороны может показаться: действительно, что тут сложного, куда ни повернись — открытие.
Но прочтите книгу моего старого товарища Георгия Алексеевича Ушакова «По нехоженой земле». Звали Ушакова «начальником Северной Земли». Он вместе с Н. Н. Урванцевым первым составил её карту, для всего мира открыл огромные пространства, где в прямом смысле этого слова не ступала нога человека.
Открытий множество!
Но ведь это три года адского труда, поездок на собаках в полярную ночь, а в июльскую распутицу — походов пешком, три года нечеловеческого напряжения, усилий, которые может оценить по-настоящему лишь тот, кто бывал в подобных условиях. Так что не бывает лёгких открытий. Не было их и у нас. Вроде бы дело обстояло просто; куда ни повернись, находишь что-то новое. Глубину океана измерил — открытие; скорость течения льдины определил — открытие; температуру воды на уровне двести метров измерил — тоже открытие.
Но только помню, на приёме в Кремле после того, как отзвучали приветственные речи, Сталин спросил:
— Почему это Папанина в дружеских шаржах рисуют толстым? Он же худой!
Когда я прилетел на льдину, во мне было 90 килограммов. А когда, возвратившись, встал на весы, оказалось 60. И никто не взвесит (нет таких весов!), какого нервного напряжения стоила всем четверым наша жизнь на льдине.
… Свою обжитую под Москвой палатку мы ещё не установили. Она была на острове Рудольфа. Мы ждали самолёты как манну небесную: время шло, а оборудование доставлено только частично, надо выполнять план работ — приборов нет. В Москве, увидев план научных исследований, даже видавший виды, обладавший редкой трудоспособностью Отто Юльевич Шмидт усомнился:
— Тут работы на десятерых!
Но всё-таки написал: «Утверждаю». И тут ещё — задержка с аппаратурой.
Прошло 22-е, 23-е, 24-е. Водопьянов занервничал:
— Отто Юльевич, дайте команду им вылетать, а то мне, чувствую, придётся лететь туда и вести караван самому.
Михаил Васильевич в этом случае был неправ, хотя мы его понимали. Нас подстерегала опасность остаться немыми. Испортился плохонький моторчик, которым Эрнст Кренкель заряжал аккумуляторы. Энергии в них было столько, что еле-еле хватало на связь с базой на острове Рудольфа. Не хотелось и думать о многочисленных «если». Из них самым неприятным было: если самолёты заблудятся.
Эрнст сообщил наконец:
— Молоков, Алексеев, Мазурук — в воздухе!
Вылетели первые двое 26 мая в 23.05, Илья Мазурук — на полчаса позже. Мы, естественно, занервничали. Эрнст время от времени бросал:
— Молоков и Алексеев у края облачности, ждут Мазурука.
— Ждали полчаса, решили не тратить горючее, идут к нам.
— У Молокова вышел из строя «луч».
То есть Молоков потерял связь с обеими машинами.
— Молоков потерял Алексеева из виду!
А у нас вышел из строя радиопеленгатор. В шестом часу утра Бабушкин закричал:
— Вижу! Молоков!
Посадочное «Т» мы не выстлали, а закрасили. Как и договорились, зажгли дымовую шашку, ветер внезапно изменился, «Т» закрыло, Молоков пошёл на посадку прямо по дыму. Все замерли: кричать было бесполезно. Только бы не на торосы! Обошлось. Объятия, поцелуи, словно не виделись сто лет. Симе Иванову привезли умформер, и он немедленно взялся за дело.
