В ловушке - Санин Владимир Маркович (книга регистрации .txt) 📗
Одна никчемная трещинка — всю работу!
Сизифов труд — вручную на Востоке запускать дизель. Израсходовались люди, разменяли, истратили последний рубль. Тоже чье-то: «Похоронили мы силы наши под обломками наших надежд». Двое уже так думают, усмехнулся про себя Семенов, — ты и Филатов. А может, один ты, погому что Филатов больше ни о чем думать не станет — он будет вкалывагь, пока сердце не лопнет.
— Саша, — негромко позвал Семенов, — будь другом, приготовь кофе. Покрепче.
Был уже такой случай, когда в мгновение рухнули надежды и малодушно хотелось умеречь. Ну, шурф не в счет, там умирать было стыдно — из-за собственной глупости, да еще в одиночку. Случилось это много лет назад на Льдине, под самый конец полярной ночи. Двое суток торосы давили, крошили Льдину, ушли под воду кают-компания и дизельная, поломало домики. Двое суток без сна и отдыха по мосткам, перекинутым через трещины, люди таскали ящики и мешки с продовольствием, палатки и оборудование — спасались от вала торосов. И вот наконец подвижки прекратились, все стихло. Полумертвые от усталости, кое-как установили палатки и только улеглись кто куда, как снова толчок и грохот лопающегося льда. И тут Семенов вывихнул руку. Как это произошло, он не понял, лишь почувствовал удар и дикую, непереносимую боль. А жаловаться было некому, нужно снова таскать ящики и мешки, и он, едва ли не теряя сознание, таскал одной рукой, пока не споткнулся на мостике и не упал в ледяную воду Тогда-то он и готов был умереть, но Андрей не позволил
— подцепил багром за каэшку, удержал на поверхности, вытащил. А дальше было забытье, сон с кошмарами и пробуждение в жарко натопленной палатке.
— Пей, Николаич. — Бармин протянул кружку. — Беру твой метод на вооружение, даже название придумал.
— Какой метод? — пе понял Семенов.
— Мордобой как средство прекращения истерики.
— Брось, — поморщился Семенов, прихлебывая кофе. — А то как врежу…
Они рассмеялись.
— Кофе, ребята! объявил Бармин. — Держите кружки.
— Принимайте гостя! — послышался голос Гаранина, и в дизельную тихо скользнул Золосан. Шкура его свалялась, морда вытянулась, а хвост, который Волосан всегда так гордо держал трубой, волочился по полу.
— Как это я забыл! — ахнул Бармин, доставая из кармана тюбик. — Ко мне, бедолага! Открой пасть. И не смотри на меня грустными собачьими глазами, срок твоей путевки еще не истек «О люди, куда вы меня затащили? — спрашивает Волосан. — Кончайте эту прескверную шутку!» А-а, нравится?
— Что это у тебя? — поинтересовался Гаранин.
— Сгущенное какао с молоком, любимая пища нашего гипоксированного друга. Правда, Волосан? Отреагируй!
Волосан облизнулся, тявкнул по щенячьи и снова раскрыл пасть. Все заулыбались.
— А ты так умеешь, Веня? — спросил Бармин.
Филатов продолжал молча пить кофе и шутки не принял.
— Помнишь Бандита, Андрей? — Семенов вздохнул. — Какая любовь была! До сих пор чувствую себя виноватым.
— Это на Льдине, — пояснил товарищам Гаранин. — Был у нас такой рослый лохматый пес Бандит, сибирская лайка. Фокусник и умница вроде Волосана, мог запросто выступать в цирке. И вот однажды Коля Белов, большой любитель сюрпризов, привез нам со станции Челюскин свинку по имени Пышка. Мы думали, начнутся между нашим зверьем склоки, но ошиблись — Бандит с первого взгляда в нее влюбился, целыми днями сидел у деревянной клетки и лизал Пышкин пятачок. Все-таки животное, а люди — разве они поймут все, что происходит в собачьей душе? Но время шло Пышка росла на глазах, пора ее готовить на камбуз, а никто не мог решиться — рука не поднималась. Наконец нашелся один смельчак, пристрелил из карабина. Бандита в тот день «арестовали», заперли в домике, а когда выпустили — всю станцию обегал, пока не понял, что не увидит больше своей любимой Пышки. И долго был безутешен, ничего не ел, только снег лизал…
— А ты? — упрекнул Волосана Бармин — Способен ли ты на такую бескорыстную любовь к простой, необразованной пингвинке?
Волосан попытался сделать стоику, но не смог и виновато заюлил хвостом.
— Ладно, поверим на слово. — Бармин погладил собаку и спрятав отощавший тюбик. — Укладывайся в спальный мешок здесь, нечего прятаться от коллектива.
— Масло прогрето, Николаич, — сообщил Дугин. — Можно начинать.
— А топливная система в порядке? — Семенов знал, что в порядке, только что на его глазах механики осматривали насос и форсунки, и поймал себя на том, что неосознанно хочет оттянуть начало работы. Организм не был на нее запрограммирован, что ли — не только у него, у всех пятерых людей, столпившихся у дизеля. Пока сидели, пили кофе, гнали от себя эту мысль. Дугин даже втихаря еще раз поколдовал над аккумуляторами, надеясь на чудо. Не там искал, чудо — что они дизель смонтировали и на ногах остались…
Рукоятка запуска находилась у дизеля внизу и была похожа на изогнутую ручку, какой заводят моторы автомашин. В этом положении рукоятки. Семенов видел главную трудность — чтобы ее раскрутить, нужно было многократно нагибаться всем телом почти до пола. А нагибаться было мучительно тяжело прерывалось и так сбитое дыхание, кровь бросалась в голову, и к горлу подступала отвратительная тошнота.
— Х-холодно, — Бармин передернул плечами. — Дай согреться.
— Я начну, покажу.
Дутин взялся обеими руками за рукоятку, напрягся так, что на лбу вздулись жилы, с огромным усилием провернул один раз, другой, третий.
— Масло… вязкое, — тяжело дыша, пояснил он. — Первые обороты… самые трудные…
— Отвались…— Филатов встал на место Дугина, согнулся. — Р-раз… два… три… четыре…
— Куда прешься без очереди? — прикрикнул Бармин на Дугина и сам взялся за рукоятку. Дай-ка я ее уговорю…
На десятом обороте Бармип задохнулся. Не в силах выпрямиться, так и стоял, согнувшись и с шумом втягивая в себя воздух.
Бармина сменил Семенов, его-Гаранин, потом снова Дугин, Филатов и Бармин.
Шли третьи сутки на Востоке, а ничего труднее той работы первой пятерке еще не выпадало. И делать ее пришлось тогда, когда люди перешагнули свой предел.
Первым свалился Гаранин. У него сильно пошла носом кровь, и Бармин уложил его в спальный мешок отдыхать. Остались вчетвером, но Дугина затрясло в изнурительном спазматическом кашле с кровью, А рукоятку крутили трое. Поднялся Гаранин — впал в обморочное состояние Семенов.
