Вкус листьев коки - Мюллер Карин (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt) 📗
Лучо поехал в ближайший город в поисках запчастей, а мы остались ждать.
От жары даже москиты разомлели и летали, как в замедленной съемке, однако мы и сами слишком обмякли, чтобы воспользоваться их нерасторопностью. Мое мокрое белье, развешанное на ближайшем кусте, сохло на глазах. Мы таяли, как шоколад, лежа в полотняных шезлонгах.
Я приставала к Рикардо, пока тот не поддался моим уговорам и не рассказал о том времени, которое он провел в Боливии в обществе монаха-трапписта.
– День Страстной пятницы в боливийских Андах имеет совсем другой, специфический смысл, – начал он. – Местные верят, что, поскольку Христос вроде как временно умер, люди могут делать что хотят и не нести ответственности за это. Однажды я видел, как деревенские жители в Страстную пятницу поймали человека, укравшего овцу, и разрезали его на сто пятьдесят кусков. – Он на секунду замолк. – Жестокое правосудие в жестоком краю. Когда я жил в монастыре, то любил гулять в одиночестве по ночам, порой до рассвета. Как-то раз я решил исследовать руины довольно далеко от монастыря. Взял с собой лишь лопату и старый колокольчик, мой талисман. Я был одет, как полагается монаху, в простое белое одеяние, и, – он потер подбородок, – у меня была борода. На полпути я остановился переночевать в доме старой монахини, которая держала приют. Почти сразу после моего ухода у нее заболел живот, началась рвота. Через два дня она умерла, – Он замолчал, а потом вдруг спросил: – Знаешь, что такое карасири?
Я не знала.
– Злой дух. Он накладывает на людей заклятие, а потом крадет жир из их животов и продает изготовителям церковных свечей или на смазку для швейных машин. Карасири можно узнать несколькими способами. Это религиозный человек со светлой кожей. Он всегда одевается в один и тот же цвет, например белый. Носит с собой трость и маленький колокольчик, при помощи которого гипнотизирует своих жертв…
Вскоре после смерти монахини пошли слухи. Две девочки рассказали, что видели Рикардо в ту ночь, и у них тут же отнялись ноги. Позднее их нашли без чувств, с пеной у рта. Одна женщина утверждала, что от него забеременела ее душевнобольная дочь.
До Страстной пятницы оставалось совсем недолго.
– Я знал, что мне предстоит умереть в ту ночь, и решил, что от судьбы не убежать, – продолжал Рикардо. – Я просто занимался своими делами, ходил по улицам, со всеми здоровался. Думаю, это моя уверенность помешала им расправиться со мной. Они ждали, что я буду напуган.
Несмотря на то что линчевания удалось избежать, в городе на Рикардо по-прежнему подозрительно косились. Он не был женат, не занимался ручным трудом – два признака колдуна.
Вскоре все изменилось.
– Нам сообщили, что через двадцать пять дней должен был приехать епископ и благословить новый медицинский центр, строительство которого вряд ли удалось бы завершить и через четыре месяца. Я с головой окунулся в работу, трудился днем и ночью, нещадно загонял строителей – но на каждые два кирпича, что они несли на плечах, я сам тащил четыре. В последнюю неделю я почти не спал, красил стены, доделывал оставшиеся мелочи. – Рикардо перевел дыхание. – И мы успели. Епископ приехал, пробыл два часа и был таков. После этого, – улыбнулся он, – ко мне все стали относиться с уважением. Одна женщина даже вывела двоих своих детей на улицу, чтобы те поздоровались со мной.
Приехал Лучо в облаке пыли. Оказалось, мотор с усилителем можно было найти только в Лиме. Он отцепил усилитель, сказал, что все «работает», и мы поехали.
Оказавшись на скалистом мысу Сан-Фернандо меньше чем за час до заката, мы принялись высматривать кондоров в бинокль. Это были самые крупные птицы в мире: размах крыльев – девять футов, вес – более двадцати фунтов. Их часто видели в этих краях – они питались детенышами, плацентой и трупами водившихся здесь морских львов. Когда Рикардо проходил здесь три года назад, он видел кондоров двадцать четыре раза. Однако то было до урагана Эль-Ниньо; теперь пляжи были усеяны не загорающими тушами львов, а их выбеленными солнцем черепами и сломанными зубами. Местные рыбаки сказали, что девяносто процентов морских млекопитающих погибли или покинули эти места и кондоры улетели вслед за ними. Мы тщетно продолжали смотреть в небо.
Наш худо-бедно залатанный джип постепенно разваливался от езды по песчаному бездорожью и скользким склонам. Мы часто останавливались для починок, и во время этих остановок я набрала колючих кактусовых груш, которые подмигивали яркими пятнышками на фоне бесцветных песков и были похожи на красно-желтые мячики для гольфа. Иногда я забиралась на холм и смотрела, как ветер сдувает струйки песка с островерхих дюн. Я завидовала Рикардо, который неделями в одиночестве бродил в этих прекрасных краях и ночевал под звездами. Что происходит, когда девятнадцать недель проводишь наедине с самим собой? Затихают ли голоса в голове? Начинаешь ли ты забывать о налогах и о том, что можно было бы сказать или не сказать, о том, выключен ли свет в комнате? Наверняка жить становится намного проще, когда разгребешь весь этот мусор. Единственная цель – ставить одну ногу, потом другую, завернуть за тот холм, потом за следующий и тот, что за ним. Идеи жужжат в голове, как мошки в свете фонаря, вспыхивают ярким огнем и сгорают. И в то же время освобождается место для великих мечтаний, надежд и грез, забытых еще в детстве, представлений о будущем и безграничных возможностях, которые оно несет.
И все же чем больше я узнавала о Рикардо, тем меньше понимала его. Предприниматель, наделенный глубоким умом, преуспевший в делах, и монах-аскет, медитирующий отшельник, повернувшийся к миру спиной, чтобы обрести истину внутри себя.
Рикардо вел простую жизнь – так он сам мне сказал; материальные накопления его не интересовали. Он мог в любой момент отказаться от ловушек современного общества без тени сожаления и уйти жить в пустыню – но при этом в его кабинете были компьютер последней модели, факс, секретарша на полный рабочий день, и он никуда не выходил без сотового телефона на поясе.
Рикардо обладал почти сверхъестественным пониманием человеческой психологии и безгранично интересовался людьми и все же настаивал, что ему не нужна компания. Хотя за время своего путешествия по перуанскому побережью он познакомился с десятью тысячами людей и помнил их всех, в его книге не было ни одного человеческого портрета.
Загадка.
В четыре тридцать утра мы сидели на краю пустынного утеса. Я подсела к Рикардо.
– Пингвины? – тихо спросила я, не желая показаться дурочкой. – В пустыне?
Рикардо серьезно кивнул. И они действительно были там – стояли прямо, точно проглотив аршин, крепко сбившись в невеселую кучку на вершине утеса. Они неуклюже спускались вниз по скалам, а мы наблюдали за ними, как за самым драматическим моментом фильма в замедленном воспроизведении. Пингвины опирались на крылья, как на лыжные палки, чтобы не перевернуться на своих перепончатых лапках. Откуда ни возьмись появился морской лев. Пингвины сгрудились и напряженно принялись переговариваться. Льву надоело, и он уполз. Пингвины собрались с духом и попрыгали в прибой, где волшебным образом превратились в изящных балерин, ныряя и устремляясь вниз среди волн, грациозные, точно чайки, парящие на ветру.
На следующий день мы прибыли в Пуэрто-Инка, священный Грааль тропы инков, идущей вдоль побережья. Некогда процветающий рыбацкий порт был построен вокруг песчаного пляжа-полумесяца с темно-голубой лагуной. На склонах прибрежных холмов амфитеатром располагались руины. Когда мы поднялись наверх, Рикардо наконец вышел из транса, в который впал за время утомительного автомобильного путешествия. Пуэрто-Инка, рассказал он, соединялся с Куско крупной дорогой. Всего за тридцать шесть часов имперские курьеры пробегали двести восемьдесят миль и доставляли свежие морепродукты к императорскому столу. Куда важнее то, что огромное количество морских водорослей доставлялось этим маршрутом в Анды, обеспечивая горных жителей лекарством от зоба, ведь их рацион был очень беден витаминами и йодом.
