Остров Ифалук - Бейтс Марстон (бесплатные версии книг TXT) 📗

День, когда должен был появиться «Метомкин», прошел, а корабль еще не возвращался. Наконец, почти в сумерки показались огоньки за Элангалапом, и к ночи корабль стал на якорь за Эллой. Мы осветили место причала фонарями. Катер, скользя по воде прожектором, установленным на носу, быстро пересек лагуну. Мы погрузили оборудование. Вожди принесли груду зеленых кокосовых орехов и немного мара в качестве подарка от населения атолла на случай, если когда-нибудь микронезийские пассажиры поедут на борту «Метомкина». Последовало беспорядочное прощание, и вот катера больше нет — от него остался только одинокий огонек и постепенно смолкающий над черной водой шум.

В довольно грустном настроении мы вернулись в Фан Нап и уселись вокруг старой корзины, которая служила столом в нашей укромной столовой. Мы разговаривали, допивая маленькую бутылку тубвы, которую нам принес Том. Дом казался пустым без Джоша и Арноу, так же как в свое время после отъезда Бейтса и Барроуза. Мы завели патефон, однако нелегко было развеять гнетущую атмосферу этой ночи.

Наверно, есть такая поговорка у женщин: «Когда тяжело на сердце — берись за уборку дома». Нам необходимо было что-то изменить, чтобы снова начать нормальную жизнь. Следующий день был великолепным воскресеньем. Теплое сияние исходило от расплавленного солнца, а бриз в беззаботном танце вздымал легкие юбки пальм. Мы отметили этот день, перевернув в Фан Напе все вверх дном.

Началось с того, что Боб и Тед перенесли свои спальные принадлежности из палатки в дом. Боб занял кровать, на которой раньше спал Барроуз, а затем Арноу. Тед Байер унаследовал койку Марстона, которую Джош в целях экономии места передвинул в самую переднюю часть дома. Рабочие столы были освобождены от остатков геологического инвентаря и снова загружены предметами, необходимыми для морских работ. Мы подмели в спальне и сдернули старые кокосовые циновки с западного фасада, рассеяв царивший здесь неделями мрак. Маролигар, проходя мимо, одобрительно улыбнулся. Он сказал, что дожди скоро кончатся и подуют восточные ветры.

Солнечный свет, заливающий опрятную переднюю часть дома, только подчеркивал беспорядок в дальнем конце его. Я уже привык к нему. В самом начале еще был порядок, иногда в дождливые дни делалась не очень тщательная уборка, но, по правде говоря, у пас не было ни таланта, ни желания заниматься хозяйством. Например, картонные коробки с консервными банками, когда-то аккуратно разложенные в плетеных корзинах Тедом Барроузом, сейчас были перепутаны. Мы уже использовали так много банок, что коробки смялись, провалившись одна в другую, и то, что требовалось найти, всегда оказывалось почти на самом дне, как раз над кислой капустой. Теперь стало ясно, что все съестные припасы могут уместиться на пространстве, вдвое меньше прежнего. Энергично взявшись за дело, Боб и Тед скоро навели полный порядок. Консервы они рассортировали так, что с первого взгляда можно было видеть, что у нас осталось, и достать любую банку, не двигая коробок. Старую огромную корзину из-под овощей вынесли; таким образом около моего стола освободилось место для рабочего стола Теда.

Затем наше усердие распространилось на остальную часть дома, и постепенно логический порядок заменил мнемоническую систему расположения. В темном углу Боб нашел три новых фонаря. Обнаружили запас сухофруктов, лежащих в жестяном ящике, который, как мне казалось, ранее содержал лишь несколько коробок карамелевого пудинга, захваченных специально для Боба Рофена. Но вот их-то мы и не нашли.

Во время уборки мы все время помнили об искусственных зубах Барроуза, которые однажды, уже к концу его пребывания на Ифалуке, куда-то исчезли. Тед разработал сложную гипотезу относительно этой утраты: вероятно, крыса украла челюсть, а потом, внезапно атакованная вараном, уронила зубы в нору земляного краба. Зубы так и не нашлись, и мне доставляет удовольствие думать, что они будут спокойно лежать в земле вместе с древними орудиями труда, сделанными из раковин, готовые ошеломить какого-нибудь археолога далекого будущего.

Когда работа была закончена, жены наших помощников принесли свежие зеленые циновки из кокосовых листьев, чтобы покрыть ими земляной пол взамен старых. Мы старательно разостлали их и отошли в сторону, чтобы полюбоваться эффектом. Заполненный светом и легким ветерком, аккуратный и чистый, Фан Нап снова стал тропическим дворцом, и самое приятное было то, что практически всю работу сделали Боб и Тед. Солнечное сияние, лечебное действие «новой метлы» и новый вид дома явились тонизирующим толчком для нашего настроения. Было такое чувство, будто мы заново начинаем экспедицию.

Мы искупались, закусили, а потом, посидев часа два над записями, я немного отвлекся, размышляя о проделанной работе и о планах на будущее. Маленькие часы, стоявшие около меня, тихо тикали, и каждый удар напоминал мне, что время идет и драгоценные минуты навсегда уходят в прошлое.

Драгоценные минуты? Из-под крытой пальмовыми листьями крыши я мог видеть, как мужчины, удобно устроившись в тени лодочного сарая Ролонг, наслаждались навевающим дремоту теплом, бездумно болтали, ловя случайную муху или копрового клопа. Где же у них ощущение неотложности дел, упущенных возможностей, ускользающего времени? И почему я сейчас этого не ощущаю? Мы чудесно провели здесь время, и 10 ноября, день, когда нас увезут, казался неимоверно далеким. Здесь не было другого времени, кроме настоящего, а настоящее — это вечность!

Это дало моим мыслям другое направление. Вероятно, там, где дни и поколения сменяются, неизменно повторяя друг друга, прошлое и будущее имеют тенденцию слиться с настоящим, чтобы создать в воображении мир без времени. Ифалук имел прошлое, но за пределами одного поколения о нем мало говорили; у него есть будущее, но о нем тоже никто не беспокоился.

Я достал монографию об Ифалуке, написанную Барроузом и Спиро, и прочитал раздел «Внешние сношения». Несколько минут спустя пришел Яни, и мы пошли с ним к Тому и Тороману. Я особенно не стремился получить новые факты, так как Барроуз нашел немало их в песнях, легендах и человеческой памяти, а также в отчетах европейских путешественников. Скорее мне хотелось узнать, сохранилось ли чувство прошлого, то есть понимание истории" Ифалука, которая, казалось, всегда существовала в настоящем. Ведь мы сами нередко думали об Ифалуке как о нетронутом микрокосме, изолированном и самостоятельном, гордом и независимом, горизонт которого и есть граница бытия.

Надо признаться, что этот приятный ход мыслей был просто неверен. Даже у Ифалука существовали связи с внешним миром, хотя наши сведения о них, основанные только на материалах современных антропологов и более ранних исследованиях, очень отрывочны.

Никто не знает, сколько времени Ифалук был маленькой единицей «империи Яп» [57], как называют ее антропологи. Господствующее положение занимало япское селение Гатчепар, которое играло роль отца в семье населенных атоллов, раскинувшихся на необъятных голубых просторах от Япа до Трука. Далекая империя была непрочной: четырнадцать коралловых крупинок общей площадью меньше чем в дюжину квадратных миль на пространстве в двести тысяч квадратных миль открытого всем ветрам океана, причем только утлые каноэ и стойкие, выносливые люди связывали воедино эти разбросанные части. Удивительно то, что эта «империя» вообще когда-то возникла и составила единое целое. Ее коммуникации служили главным образом для того, чтобы направлять поток даров, дани и религиозных жертвоприношений от подчиненных островов к правящим вождям Гатчепара. Меньшие дары шли в обратном направлении. Внешнего контроля над чисто внутренними делами, по крайней мере на Ифалуке, не было.

В рамках «империи» действовала цепочка власти, передаточными звеньями которой были определенные семейные группы. Эта цепочка простиралась от Япа до атолла Улити, а оттуда по беспорядочным линиям сообщений достигала островов, расположенных далее к востоку. Приказы вождей Гатчепара с Япа сначала передавались на Улити, оттуда — на Волеаи и, наконец, на Ифалук, который в свою очередь сообщал их на Ламотрек — следующий атолл в цепи. О механизме действия всей системы мы узнали благодаря исследованиям антрополога Уильяма Лесса, который работал на Улити, и Теда Барроуза.