Запах серы - Тазиев Гарун (лучшие книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
Надо сказать, что в то время еще не было ни одной приличной карты Афара. Редкие путешественники, отважившиеся забраться в пустыню, оставили лишь приблизительную картину местности. Ни один топограф не рискнул шагнуть в сторону от столбовой дороги, проложенной от порта Асэб до Аддис-Абебы. А нам требовались точные топографические документы: ведь для создания геологической карты необходимо привязывать точки геологической структуры к пунктам на местности. Отсутствие точного топографического фона лишало геологическую разведку края всякого смысла! Мы совсем было приуныли, но тут оказалось, что существуют документы аэрофотосъемки, и при содействии знакомого министра удалось их достать.
Удалось мне и облететь Афар на маленьком двухмоторном самолетике. Рекогносцировку организовал молодой американец Боб Цитрон, работавший на станции слежения за искусственными спутниками Земли. Боб вообще прирожденный организатор. Вернувшись в Штаты, он создал бюро по сбору информации об эфемерных природных явлениях — от землетрясения до ящура, от циклона до нашествия саранчи, от наводнения до падения метеоритов. Он, кстати, намеревался посетить меня в Париже, поскольку извержения вулканов «подходили» ему по профилю. Мое неожиданное появление в Аддис-Абебе избавило его от лишних расходов, и в знак признательности, он предложил мне слетать в Афар.
Первое знакомство вышло незабываемым. Я прочел к тому времени об Афаре все, что удалось достать, и горел желанием побывать там. Чтение, конечно, вещь прекрасная, но бреющий полет еще прекраснее! С неба пустыня производит куда более грандиозное впечатление, чем с земли: безлюдное пространство тянется на протяжении нескольких часов лета, а мозг не без тревоги переводит эти расстояния на дни и недели тернистого пешего пути.
Особенно прекрасно раскрывающееся зрелище для геолога. С неба прослеживаются таинственные следы земной «арматуры». Профессия позволяет нам читать в линиях слоев судьбу Земли куда более отчетливо, чем гадалкам по линиям руки. Это не значит, что мы ошибаемся реже, чем они, но сам вид понятной (или кажущейся понятной) круговой структуры, системы трещин, складчатости на голой, изъеденной эрозией поверхности — все это каждый раз дарит нам радость узнавания, коей лишены непосвященные пассажиры.
Мы поднялись в воздух в семь утра, а привемлились в шесть вечера. День был насыщен впечатлениями. Самолет с трудом пробился сквозь густую завесу дождевых облаков, окутавших Эфиопское нагорье, и понесся над саваннами южного Афара — впадина там не очень глубока, а, следовательно, климат не такой сухой. Внезапно я заметил впереди гору в форме совершенно правильного усеченного конуса — перевернутое ведро… Я попросил пилота обойти ее кругом, и, чем ближе мы подходили, тем больше во мне поднимался трепетный восторг открытия.
Подобный тип рельефа практически не встречается на земной поверхности. Зато многие сотни подобных гор, как свидетельствуют вычерченные эхолотом контуры, лежат на дне океанов. Американцы, первыми открывшие и описавшие их, окрестили эти конусы «гюйо» — по имени швейцарского геолога. Известны громадные гюйо — высотой 3000 метров и шириной 200 километров, но есть и совсем маленькие. Загадочные образования вызвали немало дискуссий, и в конце концов было признано, что это поглощенные морем бывшие вулканические острова, предварительно обезглавленные эрозией. Погружение их могло быть следствием подъема уровня морей во время таяния великих ледников четвертичного периода, общего опускания океанского дна или просто результатом местного вдавливания земной коры тяжестью вулканического острова.
Подобное объяснение, принятое сообществом океанографов, геологов и геофизиков, меня не удовлетворяло. В частности, третье предположение представлялось совсем уж нелогичным: масса вулканического острова в результате смыва надводной части должна была бы уменьшиться, и, если речь идет о некоем гидростатическом (изостатическом, как принято именовать его на нашем жаргоне) равновесии, оно вызвало бы по мере эрозии не опускание, а, наоборот, поднятие островов. Некое общее опускание океанического дна никак не объясняло горизонтального выравнивания верхушек гор: как бывшие острова могли достичь равной степени эрозии одновременно? То же замечание действительно и при анализе гипотезы о повышении уровня моря при таянии ледников после великого оледенения…
Мы продолжали кружить, как коршуны вокруг добычи, над горой в форме фески, и я все больше убеждался, что ее удивительная на суше конфигурация возникла не в результате эрозии. То, что мы видели, явно было не остатком плато, а вулканом, причем вулканом в начальной стадии образования. Я без колебаний узнавал красивые золотистые гиалокластиты — прямые порождения подводных извержений. Форма «крыши» в виде широкого, слегка вогнутого круга была первозданной, а не возникла вследствие вымывания исчезнувшей вершины.
В реве моторов и свисте ветра, врывавшегося через открытые иллюминаторы, было невозможно объяснить все это моему спутнику, так что, к сожалению, приходилось таить растущее возбуждение в себе… Происхождение гюйо становилось очевидным во всей своей простоте: они возникли из наслоений пепла и лапиллей, выброшенных подводным взрывом, происшедшим на такой глубине, что обломки не смогли достичь поверхности. Извержение подбрасывало их вертикально вверх, и они падали, скапливаясь вокруг жерла, а когда извержение прекращалось, закрывали зияющее отверстие грязевыми лавинами и оползнями. Очевидность и простота объяснения переполняли меня. Лишь бы удалось, твердил я, проверить это на самом «камне преткновения»…
В полдень мы сели для заправки в Асэбе. Жар раскаленного добела солнца исходил от покосившихся ангаров, огнедышащий ветер шевелил ржавые листы жестяной кровли; влажный воздух, казалось, можно было резать на куски; одежда мгновенно прилипла к телу. Солончаковые болота, трое исхудавших людей с просмоленной кожей, в белых тюрбанах, несколько понурых пальм, а дальше — свинцового цвета с оловянным отливом Красное море.
Мы поднялись на несколько сот метров, с облегчением глотнули свежего воздуха и взяли курс на северо-запад, к Дубби. Этот вулкан извергался в последний раз в 1860 году, и я уже лет двадцать лелеял мечту «пощупать» его. Слева убегала вдаль серо-черная пустыня, усеянная охряными полосами; справа тянулся берег, окаймленный изумрудно-бирюзовыми и сапфировыми коралловыми рифами. Дубби оказался на месте, в нескольких километрах от побережья; его неправильный конус величественно возносился на километр. В вершине открывались два небольших кратера, вокруг которых, свиваясь кольцами дракона, лежали застывшие потоки лавы. Странно, но этот вулкан, столько времени казавшийся недоступным, сейчас разочаровывал, как всегда разочаровывают меня потухшие вулканы. Занимайся я вулканическими породами, а не механизмами извержений, все было бы, конечно, наоборот.
Держа курс на северо-запад, мы в несколько минут перевалили через Данакильские Альпы — горный хребет, не превышающий тысячи метров, но тем не менее выглядевший весьма впечатляюще. Этот хребет упирается одним концом в море, а другим — в лежащую ниже уровня моря котловину. Данакильская котловина… Она представлялась мне ужасающей. Не знаю, чему больше был я обязан этим чувством — подспудному страху от прочитанного ранее или враждебности белого ландшафта, сливавшегося, на горизонте с белым же небом? Соляная долина наводила на парадоксальную мысль о полярной льдине в удушающей жаре тропического сезона дождей.
Мы решили приземлиться посреди этой пустыни в Далоле, на разработках калийной соли.
Летчик круто повел машину вниз. Я с интересом смотрел на альтиметр: еще бы, впервые в жизни приходилось лететь на самолете ниже уровня моря! Стрелка прибора продолжала ползти вниз, и столь же неумолимо полз вверх ртутный столбик термометра, укрепленного снаружи у иллюминатора. Когда мы пересекли нулевой уровень высоты, температура за бортом была +52 °C. На высоте «минус 100 метров» столбик пересек отметку 57° (а ведь термометр, как и положено, находился в тени!).
