Собрание сочинений в 12 т. Т. 4 - Верн Жюль Габриэль (читаем книги TXT) 📗
- Здесь вы хозяин, - отвечал я, пристально глядя на него. - Но разрешите задать вам один вопрос?
- Ни единого, сударь!
Спорить было бесполезно. Приходилось подчиниться.
Я вошел в каюту, отведенную Неду Ленду и Конселю, и объявил им волю капитана. Предоставляю вам судить, какое впечатление произвел на канадца этот приказ! Впрочем, рассуждать не было времени. Четыре матроса ожидали у двери. Нас отвели в ту же самую каюту, в которой мы были заключены в первый день нашего пребывания на «Наутилусе».
Нед Ленд пытался протестовать. Но в ответ захлопнулась дверь.
- Не угодно ли господину профессору объяснить, что все это означает? - спросил Консель.
Я рассказал о всем случившемся. Они были так же удивлены, как и я, и терялись в догадках. Разгневанное лицо капитана не выходило у меня из головы. Мысли мои путались, и я строил самые нелепые предположения. Из раздумья меня вывел возглас Неда Ленда:
- Ба! Завтрак на столе!
В самом деле, стол был уставлен яствами. - Распоряжение было, видимо, сделано в тот момент, когда капитан отдавал приказ развить большую скорость.
- Не пожелает ли господин профессор выслушать небольшой совет? - спросил Консель.
- Пожалуйста, мой друг, - отвечал я.
- Господину профессору нужно позавтракать из благоразумия. Ведь неизвестно, что может случиться.
- Ты прав, Консель.
- Увы, - сказал Нед Ленд, - нам подали рыбные блюда!
- Друг Нед, - возразил Консель, - а что бы вы сказали, если б вовсе не было завтрака!
Этот довод пресек жалобы гарпунера.
Сели за стол. Завтракали молча. Я ел мало, Консель «насиловал себя» из того же благоразумия, один Нед Ленд не терял времени попусту! Позавтракав, прикорнули по уголкам.
Но тут матовое полушарие у потолка погасло, и мы остались в полной темноте. Нед Ленд сразу же уснул. Но меня удивило: дремал и Консель! Что могло вызвать у него столь внезапную сонливость? Однако и меня самого неодолимо клонило ко сну. Я боролся со сном. Но веки тяжелели и непроизвольно смыкались. У меня начинались галлюцинации. Очевидно, в кушанья было подмешано снотворное! Неужто капитану Немо мало было посадить нас под замок, ему понадобилось еще усыпить нас?
Я из последних сил пытался побороть сонливость. Но нет! Дыхание становилось все затрудненнее. Смертельный холод сковывал, как бы парализовал, мои конечности. Веки, словно налитые свинцом, сомкнулись. Я не мог открыть глаз. Тяжелый сон овладевал мною. Меня мучили кошмары. Вдруг видения прекратились. Я потерял сознание.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Коралловое царство
Я проснулся утром со свежей головой. К моему немалому удивлению, я лежал в постели, в своей каюте. Несомненно, и мои спутники тоже были перенесены в их каюту. Стало быть, они не больше моего могли знать, что произошло минувшей ночью. Оставалось лишь уповать, что какая-нибудь случайность раскроет в будущем эту таинственную историю.
Мне захотелось подышать свежим воздухом. Но могу ли я выйти, не заперта ли каюта на ключ? Я толкнул дверь. Дверь отворилась, и я узким коридором прошел к трапу. Люк, запертый накануне, был открыт. Я вышел на палубу.
Нед Ленд с Конселем уже ожидали меня там. Я спросил, как они провели ночь. Но они ничего не помнили. Заснув вчера тяжелым сном, оба друга очнулись только нынче утром и, к своему удивлению, в своей каюте!
«Наутилус» нем и таинственен попрежнему. Мы шли в открытом море с умеренной скоростью. На борту не чувствовалось никакой перемены.
И напрасно Нед Ленд впивался глазами в горизонт. Океан был пустынен. Канадец не заметил на горизонте ни паруса, ни полоски земли. Дул крепкий западный ветер. «Наутилус» переваливался с волны на волну.
Запасшись кислородом, «Наутилус» опять нырнул под воду метров на пятнадцать. В случае необходимости судно легко могло всплыть на поверхность. Кстати сказать, в тот день, девятнадцатого января, маневр этот, против обыкновения, повторялся неоднократно. И всякий раз помощник капитана выходил на палубу и произносил традиционную фразу.
Капитан Немо не показывался. Из команды я видел в тот день одного лишь невозмутимого стюарда, который, как всегда, молча и внимательно прислуживал за столом.
Около двух часов пополудни в салон, где я приводил в порядок свои записи, вошел капитан Немо. Я поклонился ему. Он молча кивнул мне головой. Я снова взялся за работу, надеясь втайне, что капитан заговорит о событиях прошедшей ночи. Но он молчал. Я взглянул на капитана. У него был утомленный вид. Покрасневшие глаза выдавали, что он провел бессонную ночь. Глубокая грусть, неподдельное горе наложили свой отпечаток на это волевое лицо. Он ходил взад и вперед по комнате, садился на диван, опять вставал, брал в руки первую попавшуюся книгу, тут же бросал ее, подходил к приборам, но не делал записей, как обычно. Казалось, он не находил себе места.
Наконец, он обратился ко мне.
- Вы врач, господин Аронакс? - спросил он.
Я был захвачен врасплох вопросом капитана и в недоумении, молча смотрел на него.
- Вы врач? - повторил он. - Многие ваши коллеги получили медицинское образование: Грасиоле, Мокен-Тандон и другие.
- Да, - отвечал я. - Мне приходилось работать врачом. Прежде чем стать музейным работником, я был ординатором клиники и много лет занимался медицинской практикой.
- Отлично, сударь!
Ответ мой, повидимому, вполне удовлетворил капитана. Но, не зная, к чему он клонит речь, я ожидал дальнейших вопросов, рассудив, что отвечать буду в зависимости от обстоятельств.
- Господин Аронакс, - сказал капитан, - один из моих матросов нуждается в помощи врача. Не могли бы вы осмотреть его?
- На борту есть больной?
- Да.
- Я готов служить вам.
- Идемте.
Признаюсь, сердце у меня учащенно билось. Безотчетно болезнь матроса я ставил в связь с событиями минувшей ночи. И вся эта таинственная история занимала меня не менее самого больного.
Капитан Немо провел меня на корму «Наутилуса» и отворил дверь в кабину рядом с матросским кубриком.
Там лежал на койке мужчина лет сорока с энергичным лицом, чисто англосакского типа.
Я подошел к постели. Это был не просто больной - это был раненый. Его голова, повязанная окровавленными бинтами, лежала на подушках. Я снял повязку. Раненый глядел на меня широко раскрытыми глазами. И, пока я его разбинтовывал, не издал ни единого стона.
Рана была ужасна. В черепной коробке, пробитой каким-то тупым орудием, образовалось зияющее отверстие, в которое часть мозга выходила наружу. Сгустки запекшейся крови, в результате многочисленных кровоизлияний, превращали размозженную мозговую ткань в красноватую кашицу.
Тут наблюдались одновременно явления контузии и сотрясения мозга. Дыхание больного было затрудненным. Лицо временами искажалось судорогой. То был характерный случай воспаления мозга с явлениями паралича двигательных центров.
Я пощупал пульс. Сердце работало с перебоями. Пульс порою пропадал. Конечности уже начинали холодеть: человек умирал, и ничем нельзя было предотвратить роковой конец. Я наложил на рану свежую повязку, оправил изголовье. Обернувшись, я спросил капитана Немо:
- Каким орудием нанесена рана?
- Не все ли равно? - уклончиво отвечал капитан Немо. - От сильного сотрясения сломался рычаг машины, удар пришелся по голове этого человека. Ну, как вы находите больного?
Я колебался ответить.
- Вы можете говорить, - сказал капитан. - Этот человек не знает французского языка.
Я еще раз посмотрел на раненого и сказал:
- Этот человек умрет часа через два.
- И ничто не может спасти его?
- Ничто.
Рука капитана Немо сжалась в кулак. Слезы выступили на глазах. Я не думал, что он способен плакать.
Несколько минут я не отходил от раненого. Электричество, заливавшее своим холодным светом смертный одр, еще усиливало бледность лица умирающего. Я вглядывался в это выразительное лицо, изборожденное преждевременными морщинами - следами невзгод и, возможно, лишений. Я ждал, что тайна его жизни раскроется в последних словах, которые сорвутся с его холодеющих уст!
