Путешествия в Мустанг и Бутан - Пессель Мишель (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
Я показал Тенсингу, как класть немного «белой штуки» на сковородку, потом разбить яйца, добавить «чёрной штуки», соли и жарить. Обескураженный сложностью всех этих кулинарных манипуляций, Тенсинг сказал мне — и это была чистая правда:
— Лучше уж вам самому её делать!
Так я и поступил, а Тенсинг, передавая мне необходимые ингредиенты, заметил, что было бы хорошо запастись сушёным мясом.
По возвращении в комнату Тенсинг вытер тарелки и вилки своей рубашкой, становившейся, увы, всё грязнее и грязнее. Вопреки логике Тенсинга тарелки не стали от этой операции чище! Подбирая последние кусочки яичницы, я с умилением предался воспоминаниям о Калае, поваре-непальце, который ходил со мной в район Эвереста, а потом в Мустанг. Какие он делал пельмени, когда снаружи бушевал дождь! Какие он пёк пирожки на леднике! А его пироги — хотя первый представлял собой смесь шоколада с чесноком…
Приход старшего сына ньерчена с тибетской гитарой не очень скрасил мой обед.
Я добавил ещё немного «чёрной штуки» и, проглотив последний кусок, тотчас встал, дабы изгнать из памяти воспоминания о том, что я ел.
Следующим утром на рассвете вопреки всем ожиданиям явился крестьянин, посланный тримпоном, чтобы отвести нас в Пуна-кху. Сидя на пороге, он смотрел, как мы одеваемся, потом с удивлением стал разглядывать мой спальный мешок. Удивление его возросло ещё больше, когда он узнал, что мешок набит пухом. А когда он увидел сверкающие кастрюли, то тут же заявил, что нам придётся платить по особому тарифу.
Тенсинг стал энергично защищать мои интересы, продолжая складывать багаж. Несколько чемоданов и узлов мы оставляли на месте. Времени готовить завтрак не было. Я вскрыл банку консервированного супа и должен признать, что в холодном виде, да ещё натощак это не деликатес. Властитель закона следил за нашим отъездом с привычным безразличием.
Владелец горных лошадок громко прикрикнул на них, ибо животные осквернили священный чортен, обойдя его против часовой стрелки, а это большой грех. Мы попятились назад, и, пока мы так маневрировали, вьючная лошадь и мой пони вдруг исчезли, словно растворившись в прозрачном воздухе.
Посмотрели направо, налево, побежали туда, обратно, взобрались на холм, оглядели окрестности, спросили проходящего монаха; набегавшись вдосталь, мы уже собирались плюнуть на всю затею, как вдруг заметили позади рощицы маленький домик. У ворот амбара лежали наши сложенные вещи, стояли рассёдланные лошади, а проводник спокойно завтракал. Он прошёл ровно 250 метров.
Я устроил скандал. Жена нашего караванщика в ответ улыбнулась— это была очень красивая женщина… Вскоре подпруги были затянуты, сёдла покрыли красными ковриками, на шею животным повесили колокольцы, и через минуту мы уже трусили на север к реке. Тенсинг ехал сзади, почтительно придерживая мои камеры.
На берегу реки остановились возле монастыря с двумя деревьями фантастических размеров. Сторож позволил осмотреть изящные барельефы в нишах на внешней стене здания.
Возле лошадей нас ждал глухонемой мальчик лет семи. Дорога теперь шла по кромке берега Мачу. В разгар муссона река превратилась в ревущий поток шириной 50 метров, чьи грязно-молочные воды, переполненные илом и песком, алчно лизали берег. Солнце жарило вовсю. Каждые 100 метров берег сбегал вниз, образуя дивной красоты песчаные пляжи, напоминавшие взморье. В довершение картины жёсткая трава трепетала на песчаных дюнах, полумесяцем окаймлявших пляжи. Если не смотреть на окрестные горы, можно было вполне вообразить себя в Сахаре.
Лошади вязли в нагретом песке. В ущелье было нечем дышать, словно в печке. Пляжи созданы для отдыха и полуденной дрёмы, а не для марш-броска…
Я слез с лошади: дорога была ровной, а деревянное седло, несмотря на положенный сверху коврик, оказалось чертовски неудобным. В прежних походах по Гималаям я редко двигался верхом, и, поскольку в дальнейшем на эту роскошь рассчитывать не приходилось, надо было тренировать ноги. Уже скоро три года, как они служили мне декоративной принадлежностью, годной лишь на то, чтобы нажимать на педаль акселератора, а при случае — на тормоза. И сейчас это хорошо давало себя знать: ноги вдруг начинало ломить в самых неожиданных местах и, как обычно, не вовремя.
А что, если искупаться? Для Тенсинга это могло бы стать полезным крещением — он окунётся впервые в жизни.
После трёх часов ходьбы сделали привал на одном из уютных пляжей. Тело у Тенсинга оказалось чистым, зато на своём я обнаружил невероятное количество дорожной пыли. Вода была ледяная в буквальном смысле: поток вырывался из-под ледника километрах в пятидесяти выше. Купание прошло благополучно, хотя я лязгал зубами от холода.
Тенсинга разморило на солнце. Лошади разбрелись щипать траву, а караванщик исчез. Глухонемой ребёнок, естественно, не мог мне ответить, надолго ли. Давно пора в путь. Не за тем я приехал на край света, чтобы нежиться на пляже! И тем не менее в последующие месяцы купание в Мачу оставалось сладким воспоминанием. Название «Мачу» означает «матушка-река»: южнее, в Ассаме, индийцы называют её Санкош за ленивый бег. Я жестами пытался послать мальчонку за караванщиком. Оказалось, тот прикорнул под кустом. Да, Христофора Колумба, как видно, из меня не получится: великий капитан вряд ли допустил бы подобную расхлябанность…
Дорога поднялась на довольно широкий карниз, кое-где врезавшийся в скалу; часто встречались побелённые известью чортены и длинные молитвенные стены.
Мы двигались к Пунакхе. Сколько раз за эти десять лет я произносил это слово — первое бутанское слово в моей жизни! Во всех прежних атласах оно соседствовало с двойным кружочком, уравнивавшим Пунакху в правах с остальными столицами. Оно было выписано такими же буквами, как Париж, Лондон и Вашингтон, но мне не удалось до 1968 года раздобыть хотя бы одну фотографию этого города. Четыре года назад Пунакха перестала быть столицей, титул перешёл к Тхимпху. Но в действительности Пунакха по-прежнему оставалась зимней столицей страны, а Тхимпху делалась ею лишь на лето.
Солнце висело в зените, жара стала совсем невыносимой. Теперь понятно, почему у стен Вангдупотранга могли расти кактусы и почему пунакхские монахи приводили лето в Тхимпху. Разница в температурах между двумя столицами зависит не только от перепада высот. Мачу в верхнем течении бежит по своего рода «долине смерти», природной печи, глинистые берега которой поглощают солнечные лучи и накаляют воздух настолько, что там не собираются дождевые облака даже во время муссона. Зимой же Вангдупотранг и Пунакха превращаются, как мне рассказывали, в дивный рай, окружённый со всех сторон сугробами. В этой климатической аномалии возле снежных полей растут бананы!
Долина начала расширяться. Мы по-прежнему шли по песку, пляжи манили прилечь отдохнуть на берегу пенистой Мачу. Внезапно за поворотом словно поднялся зелёный занавес — и возникла Пунакха.
Передо мной расстилалась плоская долина, покрытая нежной зеленью рисовых полей, среди которых были разбросаны редкие домики, в общей сложности пять-шесть, не более. Конечно, иную картину ожидаешь от столицы государства с населением почти в миллион человек.
Только подойдя ближе, я различил необычное великолепие дзонга. Он походил на какой-то фантастический каменный ковчег. Воды Мачу омывали фундамент. Дзонг был выстроен на холмистом мысу, маленький рукав Мачу огибал его с тыла, так что стены со всех сторон были защищены водной преградой.
Чем ближе я подходил, тем грандиознее становилась твердыня. Она поднималась на высоту десятиэтажного дома над рекой и вытягивалась на 300 метров в длину. Пунакха казалась каким-то архитектурным наваждением. Город-чудовище вырастал без перехода посреди пасторального пейзажа. Стены, слегка отклонявшиеся назад, делали крепость очень естественной, будто она была продолжением холма. Строгие линии всей массы лишний раз доказывали, что бутанцы и тибетцы, пожалуй, самые умелые архитекторы Азии.
Ни в Китае, ни в Индии, ни в Юго-Восточной Азии нет сооружений с такими строгими пропорциями. Как правило, храмы и здания там представляют собой нагромождение скульптур и украшений, не подчинённое потребностям внутреннего жизненного пространства и общему рисунку. Если проводить различие между украшением и формой, то бутанская и тибетская архитектура окажутся в ряду самых изысканных и гармоничных в мире.
