Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья - Вишневский Евгений Венедиктович
Стоило только утихнуть ветру, как на нас сошла (как главная северная благодать) теплынь. Впрочем, гордый Леша заявил, что лично ему совершенно наплевать, тепло ли, холодно ли:
— А мне все равно... Знаете, как я одеваюсь, когда на обнажение иду работать? Значит, так: сперва толстая нижняя рубаха с начесом, потом простая фланелевая рубаха, потом верблюжий свитер, потом куртка-энцефалитка из брезентухи, а поверх всего — меховой полушубок. И мне плевать — в холод не мерзну, в жару не потею.
Весь вечер слушали радиопрограмму «Маяк». Передавали погоду в республиках Закавказья (двадцать семь — двадцать девять градусов тепла), а потом репортаж про уборку персиков в Туркмении.
10 августа
С утра на озере полный штиль, воздух неподвижен, стоит теплынь, и сеет мелкий моросящий дождичек. Эта погода на всех (и даже на железного Константина Ивановича!) навеяла невообразимую лень. В маршрут геологи не пошли. С утра и до обеда всем отрядом лепили пельмени, потом варили и ели их, потом опять лепили, опять варили и опять ели.
Петька был публично уличен начальником Сашей в неимоверно грязных ушах. По грязи они могли соперничать только с его же, Петькиной, шеей. Чтобы развязаться с неприятным разговором на эту тему, Петька (сам!) вызвался идти стирать. Надел брезентовый плащ до пят, резиновые сапоги, взял таз, мыло и полез в озеро. Впрочем, Саша утверждает, что Петьке просто не хотелось вместе со всеми лепить пельмени.
После обеда все (кроме, правда, меня) опять возились с лодочным мотором и после двухчасовых мучений все-таки завели его. Но проработал он всего пару минут, после чего заглох. Потом еще часа два он то заводился, то глох.
— Вот поганец! — возмущается Леша. — Мы же его в Игарке проверяли — работал как зверь. Нет, никакой это не «Ветерок», это скорее «Матерок». Так и предлагаю именовать его впредь.
К вечеру это Лешино предложение было всем отрядом единогласно принято.
А потом опять до глубокой ночи лепили пельмени, варили их и ели. Петька, обычно очень разборчивый и умеренный в еде, просто неузнаваем. На него напал какой-то пельменный жор.
— У тебя, однако, Петька, видать, болезнь открылась, — шутит Саша, — называется «яма желудка».
11 августа
Рано утром, едва разлепив глаза и еще лежа в мешке, Леша сделал заявление:
— Вчерашний день считаю крайне неудачным. Судите сами: в маршрут не пошли; рыбы не поймали; мотор так и не запустили; по сто граммов к пельменям не получили. Потому настаиваю, чтобы вы, Евгений Венедиктович, в своем дневнике вчерашний день окрасили черным цветом.
Нынче стоит отменная погода: тихо, тепло, сквозь тучи изредка прорываются лучи солнца, и потому всем отрядом отправляемся в маршрут. (Возможно, читателю покажется некоторым занудством то, что чуть не четверть моих записей посвящена погоде, — но я же пообещал скрупулезно и правдиво описывать нашу полевую жизнь, а погода в ней едва ли не главное.) Константин Иванович настоял, чтобы все взяли брезентовые плащи, он уверен, что нынче будет хороший дождь.
И вот мы идем пологим склоном холма к предгорьям Бырранга, собирая по дороге грибы, и беседуем.
— Опять лагерь без присмотра оставили, — укоризненно говорит Петька, — а ну как в него нагрянет кто-нибудь?
— Разве что песец, — пожимает плечами Леша, — больше некому.
— Песец нам в палатке дел понаделать столько может, что не дай бог, — вздыхаю я.
— Это точно, — соглашается Константин Иванович. — Помню, как-то на Верхоянье ушли мы вот так же на пару дней в маршрут и лагерь оставили. Приходим, смотрим, вот тебе раз — нам зайцы рацию напрочь из строя вывели: всю изоляцию с проводов обожрали. Причем травы кругом — завались, да и в самой палатке — мука, крупа, соль, — нет, им изоляция по вкусу пришлась...
Только поднялись мы на гребень первого холма (отошли от лагеря не более километра), как начался дождь, который вскоре перешел в настоящий ливень. Мы с Петькой бросились назад, домой (геологи все-таки решили маршрут продолжить), и как же мудро мы поступили! Вода, которой в момент пропиталась вся тундра, по вездеходным колеям хлынула к нашей палатке. Насыпанные нами дамбочки из гравия стали сочиться водой, и уже через час она вплотную подошла к стенкам палатки. Мы с Петькой, схватив тазы, стали таскать щебенку и укреплять наши хилые водозащитные сооружения, при этом Петька все норовил отчерпывать воду лодочным черпаком. Минут через двадцать стало ясно, что эта героическая работа нашу палатку не спасет: вода прибывала со всех сторон. Мы бросили этот мартышкин труд (я имею в виду ирригацию) и стали спасать наше имущество: оружие, патроны, продукты, документы, личные вещи, спальные мешки. Сперва мы пытались все это водрузить на стол, но скоро поняли, что стола нам явно не хватит. Тогда на холме (это самая высокая точка поблизости) я поставил резиновую лодку (предварительно накачав ее), укрепил камнями и сверху накрыл брезентами, увязав их крепко-накрепко веревками. Вот в этот склад мы и начали перетаскивать вещи, продукты и одежду. Часа через три изматывающей работы (все приходилось делать бегом!) мы решили отдохнуть и немного перекусить. На примусе сварили кофе, сделали бутерброды. Между тем вода в нашей палатке уже достигла щиколоток, повсюду плавает грязная посуда (Петька должен был вымыть ее после завтрака — это его прямая обязанность), грибы, пустые и полупустые банки, стельки и (а это вот самое печальное) пачки Сашиного «Беломора» (кроме Саши, никто у нас в отряде, напомню, не курит).
— Прошу в Венецию! — широким жестом пригласил меня Петька к столу.
Мы отобедали, сидя на складных стульчиках, стоящих в воде (слава богу, вода не достигала сидений), а потом вновь приступили к аварийно-спасательным работам.
Когда поздно вечером вернулись из маршрута наши ребята, мы с гордостью показали им результаты своего труда. Ничего у нас существенно не пострадало, кроме девяти пачек «Беломора» (четыре пачки мы выловили из воды — они плавали по палатке, еще пять пачек намокли во вьючном ящике — вода проникла и туда). Вода (она стоит в палатке, но прибывать перестала), хотя кое-где и касается наших раскладушек, но до спальных мешков не достает — у всех внизу надувные резиновые матрацы.
— Вот какие мы герои, — говорит с гордостью Петька, — а если бы не Саша, то и вовсе были бы молодцы.
— А я-то тут при чем? — вытаращил глаза Саша.
— А если бы ты не курил, у нас никаких папирос не было бы и тогда вообще ничего не намокло бы.
— А-а, вон ты про что... Была у меня зимой мысль бросить курить...
— Вот и бросил бы в поле, — не унимался Петька. — Очень это бы для всех было удобно.
— Э-э-э, нет, — сказал опытный Константин Иванович, — страшное дело — курильщик, бросивший курить в поле. Во-первых, характер человека портится до неузнаваемости. Это раз. Далее, ему непременно нужно что-то держать во рту, а еще лучше постоянно что-то сосать: грызть семечки или орехи (а где их возьмешь в поле?!), сосать сахар-рафинад или конфетку-леденец (напасись для него на весь сезон сахару или конфет!). В-третьих же, он начинает обвинять во всех своих тяготах остальных членов отряда... Нет, в поле лучше курить не бросать.
— И пить тоже, — ни к селу ни к городу добавил Леша и привел случай (совершенно не к месту, как мне кажется). — Был у нас один геолог, жуткий пьяница, и рабочим у него был такой же пьяница, а может, и похлеще. Вот вернулись они в Игарку с поля — надо их домой в Новосибирск отправлять. Самолет в два часа идет, а они каждый день уже к двенадцати такие пьяные, что ни «тятя», ни «мама» сказать не могут, — кто же их таких в самолет пустит? Неделя кончилась, вторая идет — каждый день та же история. Тогда мудрый Иван Филиппыч решил пригласить их к себе на осетровую уху. К трем часам. У тех главный вопрос, конечно: «Будет ли к ухе бутылка?» Иван Филиппыч даже обиделся: «Как же можно осетровую уху без бутылки употреблять?» Ну, пьяницы геологи стиснули зубы, не пьют, ухи ждут. Тут-то Иван Филиппыч их домой и отправил — в два часа пополудни.
