Путешествия никогда не кончаются - Дэвидсон Робин (серия книг .txt) 📗

Неведомо откуда появились два необычайно дружелюбных молодых человека. Как выяснилось, они приехали забрать старый «джип», давно примеченный на местной свалке. Они тоже не знали, что в Карнеги не осталось ни одного жителя. Поселок, видимо, обезлюдел совсем недавно. Новые знакомые поразили меня добротой и отзывчивостью. Один из них смастерил кожаный башмак для Дуки, они щедро снабдили меня продуктами. Я попыталась им заплатить, но они не хотели брать денег. Только когда я пригрозила, что использую деньги вместо туалетной бумаги или сожгу, они неохотно согласились. Тогда я набросилась на них с упреками и произнесла гневную речь о гибели страны. Земля здесь вокруг была так не похожа на ту, другую землю, что, на мой взгляд, доказательств не требовалось. Но они, оказывается, даже не заметили разницы. Я онемела от изумления. Неужели они не видели? Нет, не видели. Пелена еще не спала у них с глаз, потому что, не увидев той, другой земли, нельзя увидеть убожества этой. Шестью месяцами раньше я тоже, наверное, не увидела бы.

Такого поворота событий я не ожидала. Мне казалось, что на следующем участке пути нам уготованы одни только радости. Я рассчитывала пересечь скотоводческий район и выйти прямо к Уилуне. Теперь от этого плана пришлось отказаться, и я принялась изучать карты. В результате я решила повернуть на север и дойти до фермы «Гленейл», а потом выйти на скотоперегонную дорогу, где, как я надеялась, не будет скота и, что еще важнее, людей. Я слышала страшные рассказы об этой дороге. Она была заброшена несколько лет назад, потому что здесь погибло слишком много скота и верблюдов. Дорога проходила через одну из самых безжалостных австралийских пустынь. Правда, там было несколько колодцев, но, так как о них давно никто не заботился, большинство из них наверняка высохли. И все-таки я хотела попытаться пройти по самому южному и самому легкому участку дороги, тем более что вокруг нее, как мне говорили, лежала фантастически красивая земля. Мы отправились в «Гленейл».

К этому времени и я, и верблюды уже выбились из сил. Хотя в окрестностях «Гленеила» земля была не так обезображена, как в Карнеги (из чего я поняла, что его владелец лучше представлял себе, как жить в согласии с землей и как стать ее настоящим хозяином), верблюдам по-прежнему не хватало корма. Моя тревога за их жизнь стала, увы, вполне обоснованной, и, хотя верблюды выживают там, где не выживает никто, Зелейка превратилась в мешок с костями. От ее горба не осталось ничего, кроме жалкого хохолка, венчавшего выпиравшие из кожи ребра. Я разделила ее ношу между Бабом и Дуки, но это ровным счетом ничего не изменило. Она совершенно потеряла голову из-за Голиафа. А Голиаф жирел на глазах и наглел так же быстро, как жирел. Чем хуже выглядела Зелейка, тем суровее я относилась к ее ненаглядному сыночку. Никакими силами я не могла отучить этого паразита от материнского молока. Я прятала вымя Зелейки в мешок собственной конструкции, но Голиаф все равно умудрялся добираться до ее сосков. Особенно много молока Голиаф высасывал по ночам, на какой бы короткой веревке я его ни привязывала. Во время дневного привала я давала верблюдам часок полежать где-нибудь в тени и отдохнуть. Они нуждались в отдыхе, радовались ему и обычно, улегшись, устремляли глаза в пространство и, пережевывая жвачку, погружались в глубокие раздумья о смысле своей верблюжьей жизни. А я не знала ни минуты покоя, так как должна была отгонять Голиафа от матери. Стоило мне зазеваться, как он подкрадывался к Зелейке, толкал и тормошил ее, требуя молока. Если она отказывалась встать, он дергал ее носовой повод, забрав его в рот. Зелейка с криком вскакивала, а маленький негодяй с быстротой молний оказывался у ее сосков. Совести у этого дьяволенка не было ни на грош, но сообразительности хватало на троих. Появилась у него еще одна милая привычка: на всем скаку пронестись мимо верблюдов, выбросить ногу вбок и ударить меня. Но я выбила из него эту дурь: запаслась толстой веткой акации и изо всех сил огрела его по ноге, когда он после очередного нападения презрел опасность и решил пощипать травку недалеко от меня; внезапный удар полон жил конец этой его забаве, но зато он задумался о мести Самоотверженность Зелейки восхищала меня, и все-таки я осуждала ее за то, что она слишком уж расстилается перед своим первенцем.

Даже дикие животные не выдерживали засухи и погиба, ли. Они бродили в скотоводческих районах, где находили воду рядом с артезианскими колодцами, в запрудах, цистернах, деревянных корытах, но в окрестностях водоемов скот уже съел всю траву до последней былинки. Вечером я редко разбивала лагерь вблизи воды. В небольших чашеобразных ложбинах с водопоем земля, как правило, была покрыта толстым слоем пыли, повсюду валялись иссушенные солнцем трупы животных, обезображенные предсмертными муками, — зрелище, не способствовавшее поднятию духа… Обычно я останавливалась у воды в середине дня, чтобы передохнуть, помыться, напоить верблюдов, а потом шла еще миль десять и разбивала лагерь там, где корм был получше. Это не всегда удавалось, и однажды вечером недалеко от «Гленейла» я разбила лагерь в полумиле от водопоя.

Я никогда не наказывала Дигжити, когда она охотилась на кенгуру, так как знала, что кенгуру бегают быстрее собаки. Но в ту ночь Дигжити разбудила меня и помчалась вдогонку за бедным, исхудавшим до костей старым самцом кенгуру, вспугнутым у водопоя. Со сна я не сразу догадалась позвать ее назад, а когда позвала, она уже скрылась в темноте. Я снова провалилась в сон. Дигжити скоро вернулась, она лизала меня, пока я не проснулась, а потом заскулила, требуя, чтобы я встала и пошла за ней.

— Господи, Диг, неужели ты поймала кенгуру?

Диг скулит, Диг скребет землю, лижет мне руки. Я зарядила ружье и пошла за ней. Она привела меня прямо к своей добыче. На земле лежал огромный серый самец, готовый вот-вот отдать богу душу. Он, наверное, так ослабел, что просто не мог бежать. Дигжити не прикоснулась к нему, она, наверное, даже не знала, как это делают, беднягу, видно, хватил удар. Он лежал на боку и едва дышал. Я прикончила его выстрелом в голову. На следующее утро, проходя мимо туши, я нагнулась с ножом в руке, чтобы отрезать заднюю ногу и хвост. И окаменела. Что Эдди говорил мне про кенгуру? «Это не имеет к тебе никакого отношения, ты — белая». А вдруг имеет? Откуда ты знаешь? Я не могла унести кенгуру целиком, он был слишком тяжелый, но оставить такое нежное мясо гнить на солнце казалось безумием. Постояв в нерешительности минут пять, я убрала нож и пошла дальше.

Когда верования и обычаи людей одной культуры переводят на язык другой культуры, часто прибегают к слову «суеверие». Возможно, именно суеверие не позволило мне прикоснуться к кенгуру, но, вернее, я уже повидала так много, что не могла сказать с уверенностью, где истина, а где ее подобие. А утратив уверенность, не могла позволить себе такую роскошь, как риск.

Владельцы фермы «Гленейл» не обманули моих ожиданий. Они оказались не только настоящими хозяевами, но и симпатичными, добрыми, великодушными людьми: притворяясь, что не замечают моего безобразного поведения, они продолжали дружелюбно болтать, пока я рыгала, чесалась, жадно глотала чай и, как голодный волк, пожирала одну пшеничную лепешку за другой. Я дотащилась до ворот их фермы в конце дня. За забором я увидела седую приветливую женщину в свежевыглаженном летнем платье, она поливала цветы в саду и, взглянув на меня, даже не подняла брови, а просто сказала:

— Здравствуйте, дорогая, как хорошо, что вы пришли, заходите, хотите чашку чая?

Айлин, Хенри и их сын Лу пригласили меня погостить у них неделю. Чудесно! С ними было приятно поговорить, но они еще кормили меня и ухаживали за мной с искренним радушием австралийцев, живущих на краю света. Щедрость и приветливость входят в понятие кодекса чести в этих местах и в отдаленных уголках Австралии, я уверена, распространены повсеместно. Здесь, кроме того, в почете честность, тяжелый труд, простая жизнь и любовь к земле. Моим верблюдам очень нужно было хоть немного подкормиться, потому что их ожидала скотоперегонная дорога, и Хенри разрешил мне выпустить их на огороженное пастбище, где обычно паслись его лошади. Пастбище представляло собой около двух квадратных миль голого камня, серого несъедобного спинифекса и обратившейся в пыль земли. Но здесь еще оставались в живых одна маленькая акация, несколько сандаловых деревьев с пожухлой листвой и другая пышная зеленая акация, видимо способная обходиться без воды. Или протянувшая свои корни на сотни футов в глубь земли. Так или иначе, следующий месяц моим верблюдам предстояло существовать главным образом за счет такой пищи.