Ледяной сфинкс (с иллюстрациями) - Верн Жюль Габриэль (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗

Однако для меня и для метиса цель состояла не только в этом. Впрочем, при виде земли нужно причалить к ней, а там будет видно…

Заслышав крик «Земля!», я мигом забыл об исповеди метиса; возможно, и сам он забыл о ней, ибо тут же ринулся на нос шхуны и впился глазами в горизонт. Что касается Джэма Уэста, которого ничто не могло отвлечь от службы, то он настоял на исполнении отданной команды. Гратиан встал к штурвалу, а Хирна заперли в трюме. Наказание было заслуженным — из-за невнимательности и нерасторопности Хирна чуть было не погибла наша шхуна. Пятеро-шестеро матросов, завербовавшиеся на Фолклендах, не удержались от недовольного шипения. Одного жеста старшего помощника хватило, чтобы они умолкли и поспешили по местам.

Нечего и говорить, что, заслышав крик с мачты, Лен Гай выбежал из каюты и теперь не спускал взгляд с полоски земли, до которой оставалось еще десять — двенадцать миль.

Я и думать забыл о тайне, которую только что открыл мне Дирк Петерс. Пока она остается лишь нашей с ним тайной — а ни я, ни тем более он никогда не выдали бы ее, — нам нечего опасаться. Но что получилось бы, если бы по случайности Мартин Холт прознал о том, что несчастный не утонул вместе с «Дельфином», а по воле судьбы был обречен на гибель, ставшую спасением от голодной смерти для его товарищей, и что Дирк Петерс, которому он, Мартин Холт, был обязан жизнью, сразил его собственной рукой?.. Так вот почему метис упрямо отказывался принимать благодарность Мартина Холта — брата человека, чьей плотью ему пришлось насыщаться…

Боцман отбил три часа. Шхуна шла вперед как бы ощупью, ибо плавание в незнакомых водах требует осторожности. Впереди могли оказаться мели и рифы, скрытые водой. А всякая авария, даже пустяковая, сделала бы невозможным возвращение назад до наступления зимы. Рисковать было нельзя.

Джэм Уэст распорядился убавить паруса. Боцман велел матросам убрать брамсель, марсель и топсель, оставив бизань, косой фок и стаксели, которых было достаточно, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее нас от суши, за несколько часов.

Капитан велел бросить лот. Глубина под днищем составила сто двадцать морских саженей, и дно было гладкое.

Погода оставалась ясной, лишь на юго-востоке и на юго-западе небо начали затягивать облака. Из-за них было трудно разглядеть очертания берега, напоминавшего скорее пар, плывущий по небу, появляющийся в разрыве облаков и снова исчезающий за тучами. В конце концов мы сошлись во мнении, что суша поднимается над морем на высот у двадцать пять — тридцать саженей — по крайней мере в наивысшей части.

Трудно поверить, что мы поддались галлюцинации, однако волнение заставляло сомневаться в очевидном. Разве не естественно для сердца сжиматься от сотен страхов, когда оказывается близка желанная цель?.. Эти берега сулили нам столько надежд или разочарований, что нам легче было бы, если бы перед нами оказался всего лишь призрак земли, всего лишь тень, которая вот-вот ускользнет из-под носа. От волнения у меня кружилась голова, мне представлялось, что «Халбрейн» уменьшается в размерах, превращаясь в крохотную шлюпку, затерявшуюся в океанских просторах…

Имея на руках морские карты, даже простейшие компасные, с очертаниями берегов, заливов и бухт, мореход может смело идти вперед. В любом ином районе мира капитан не явил бы никакой доблести, поспешив причаливать к берегу. Однако здесь от него требовалась осторожность и еще раз осторожность, пусть даже перед нами не было никаких препятствий. Несмотря на наступление ночи, видимость не ухудшилась: ведь солнце еще не заходило за западный горизонт и продолжало освещать косыми лучами бескрайние антарктические просторы.

Показания в судовом журнале свидетельствовали, что температура воздуха продолжает падать. Градусник показывал в тени не более 32°F (0°С). Температура воды равнялась всего 26°F (-7,33°С) [108]. Оставалось гадать, с чем связано это похолодание в самый разгар антарктического лета…

Так или иначе экипажу пришлось вспомнить про шерстяную одежду, заброшенную со времени прохождения припая месяц назад. Правда, шхуна шла по ветру и волны холода пока что были малочувствительны. Однако все понимали, что следовало поспешить. Застрять в этих краях и рисковать зимовкой значило бы испытывать терпение Всевышнего.

Лен Гай несколько раз проверял направление течения с помощью тяжелых лотов и пришел к выводу, что оно начинает отклоняться в сторону.

— Пока непонятно, что перед нами — континент или остров, — промолвил он. — Если континент, то придется предположить, что течение нашло себе проход на юго-востоке…

— Вполне вероятно, — отвечал я, — что твердь Антарктиды сведена здесь до размеров ледяной шапки, вокруг которой можно описать круг. Во всяком случае, следовало бы занести в журнал те наблюдения, которые вызывают наименьшие сомнения…

— Что я и делаю, мистер Джорлинг, — откликнулся капитан. — Мы накопили очень много наблюдений над этим сектором южных морей, бесценных для мореплавателей, что пойдут за нами следом.

— Если среди них найдутся такие, кто дерзнет подняться столь высоко! Чтобы очутиться здесь, мы воспользовались счастливым стечением обстоятельств: чрезвычайно ранним наступлением лета, более теплой, чем обычно, погодой, быстрым вскрытием льдов. Такое повторяется раз в двадцать, а то и в пятьдесят лет…

— Я благодарю за это Провидение, мистер Джорлинг! Теперь во мне снова ожила надежда. Раз хорошая погода держится так долго, то почему мой брат и остальные не могли высадиться на этом берегу, куда направлены и ветры, и течение? Если это удалось нашей шхуне, то могло удаться и их шлюпке. Они вряд ли стали бы пускаться в путешествие, не собрав достаточных запасов. Наверное, в их распоряжении было все то, что на протяжении стольких лет дарил им остров Тсалал… Должно быть, они захватили оружие и патроны… Здешние воды кишат рыбой и морским зверем. Да, мое сердце вновь переполнено надеждой! Как бы мне хотелось стать старше на несколько часов!..

Хотя я и не разделял безоговорочно ожиданий Лена Гая, я был счастлив, что он поборол уныние. Вдруг при счастливом завершении поисков мне удастся уговорить его продолжить их, теперь уже ради Артура Пима?

«Халбрейн» медленно скользила по поверхности прозрачной воды, кишевшей рыбой всех известных видов. Морских птиц стало больше, чем раньше, и они, уже не ведая страха, летали вокруг мачт и садились отдохнуть на реи. Матросы подняли на борт несколько белых лент длиною в пять-шесть футов, оказавшихся колониями миллионов крошечных моллюсков, переливающихся всеми цветами радуги.

Вдали показались киты, бодро вытекающие в воздух фонтаны, и я заметил, что все они плывут к югу. Оставалось предположить, что море в этом направлении простирается достаточно далеко.

Шхуна прошла еще две-три мили, не пытаясь ускорить ход. Представшая нашим взорам береговая линия тянулась с северо-запада на юго-восток — в этом, по крайней мере, не могло быть никаких сомнений. Однако и после трех часов, на протяжении которых шхуна приближалась к суше, мы не могли ничего на ней разглядеть, даже и при помощи подзорных труб. Экипаж, столпившийся на полубаке, помалкивал, не выдавая своих чувств. Джэм Уэст, проведший целых десять минут на вантах фок-мачты, откуда он наблюдал за горизонтом, не смог рассказать ничего определенного. Я стоял у левого борта позади рубки, не сводя глаз с линии, где море сливалось с небом, непрерывность которой нарушалась только на востоке. Неожиданно ко мне приблизился боцман и без всяких предисловий выпалил:

— Разрешите поделиться с вами одной мыслью, мистер Джорлинг…

— Делитесь, боцман, только не рассчитывайте, что я поспешу согласиться с ней, даже если она покажется мне верной, — отвечал я.

— Моя мысль верная, и чем ближе мы будем подходить, тем это будет яснее — во всяком случае, тому, кто наделен зрением.

— Выкладывайте вашу мысль!

— Она заключается в том, что перед нами никакая не земля, мистер Джорлинг…