Старый патагонский экспресс - Теру Пол (читать онлайн полную книгу TXT) 📗

— Ливерпуль, — сказал мистер Торнберри. — Забавно.

Это был неукротимый поток сознания: мистер Торнберри в роли Леопольда Блума, я с некоторой натяжкой мог сойти за Стефана Дедалуса. Мистеру Торнберри исполнился семьдесят один год. Он сказал, что живет один и сам себе готовит. Он пишет картины. Не исключено, что это и было причиной. Столь уединенное существование создает привычку говорить с самим собой: он просто озвучивал свои мысли. И он живет один уже много лет. Его жена умерла в двадцать пять лет. Но разве он не говорил о каком-то неудачном опыте с женщиной? Явно это не могло относиться к трагической судьбе его жены.

Я спросил его об этом в надежде отвлечь от мелькавших в окне деревень, одна за другой сносивших бедняге крышу. Я спросил:

— Так вы больше не были женаты?

— Однажды я заболел, — поведал он. — И в больнице познакомился с медсестрой, ей было уже около пятидесяти, но она была очень милая женщина. Во всяком случае, мне так показалось. Но вы не узнаете человека по-настоящему, пока не поживете вместе. Она никогда не была замужем. О, вот и наш водопровод. Я хотел сразу с ней переспать: ведь я был больным, она сиделка, и все такое. Это случается сплошь и рядом. Но она заявила: «Нет, пока не поженимся!» — Он скривился и продолжал: — Это было то еще торжество. Потом мы поехали на Гавайи. Не в Гонолулу, но на один из меньших островов. Там было замечательно — джунгли, пляжи, цветы. Она чуть с ума не сошла. «Слишком тихо!» — вот что она сказала. Сама родилась и выросла в каком-то заштатном городишке в Нью-Гемпшире — наверняка вы видели такие, в одну улицу, — и приехала на Гавайи, и там ей показалось слишком тихо. Она желала ходить по ночным клубам. Но там не было ночных клубов. У нее были просто огромные груди, но она не позволяла мне к ним прикасаться: «Ты их помнешь!» Я чуть не взбесился. И еще у нее был пунктик насчет чистоты. На протяжении всего медового месяца она каждый день отправлялась в прачечную, и я снаружи торчал с газетой, пока она стирала. Она каждый день меняла простыни на кровати. Может, так полагается делать в больнице, но для дома это уж слишком. Видимо, я был не очень рад всему этому… — Он затих на минуту, потом выпалил: — Телеграфные столбы. Свинья. Снова водопровод… — и продолжил: — Это был настоящий провал. И когда мы вернулись домой, я сказал: «Похоже, ничего у нас не получится». Она не возражала и в тот же день съехала от меня. Ну, она и въехать-то толком не успела. А потом я узнал, что она подала в суд на развод. Она хотела компенсацию, алименты, все такое. И она подала в суд.

— Позвольте мне кое-что уточнить, — сказал я. — Вы успели только съездить в медовый месяц, верно?

— Десять дней, — отвечал мистер Торнберри. — Предполагалась поездка на две недели, но она не вынесла тишины. Там было слишком тихо.

— А потом она захотела алименты?

— Она знала, что моя сестра оставила мне приличные деньги. И решила, что по суду сумеет получить их для себя.

— А вы что сделали?

Мистер Торнберри улыбнулся. Я впервые увидел, как он улыбается по-настоящему. Он сказал:

— Что сделал я? Я подал встречный иск. За измену. Понимаете, у нее был дружок — один мужчина. Он названивал ей на Гавайи, а она говорила, что это ее брат. Вот так.

Он по-прежнему не отрывал взгляда от окна, но мыслями витал где-то в другом месте. Он даже хихикнул.

— После этого мне уже ничего не пришлось делать. Ее вызвали в суд. Судья спросил у нее: «Почему вы вышли замуж за этого человека?» А она и говорит: «Он сказал, что у него много денег». У него много денег! Она сама себя утопила, понимаете? Над ней потешался весь зал. Я дал ей пять тысяч и был рад, что так дешево отделался, — и практически без перехода он забормотал: — Пальмы. Свинья. Забор. Доски. Снова ипомеи. Их очень много растет на Капри. Черный, как пиковый туз. Американский автомобиль.

Часы тянулись, мистер Торнберри трещал без умолку.

— Бильярдный стол. Наверное, какой-то склад. Мотоцикл. Симпатичная девушка. Фонари.

У меня чесались руки выкинуть его из вагона, но после услышанной мной истории мне стало его жалко. Может, та сиделка тоже торчала возле него, как я. Может, она тоже думала: «Если он скажет еще хоть слово, я закричу».

— И давно случился этот неудачный медовый месяц? — спросил я.

— В прошлом году.

Я увидел трехэтажный дом с верандами на каждом этаже. Он был серым от дождя и ветра и так покосился, что напомнил мне вокзал в Закапе. Однако это здание скорее было призраком того вокзала. Все окна были выбиты, а во дворе, заросшем сорняками, ржавел старинный паровоз. Судя по густым банановым зарослям вокруг, это мог быть особняк хозяина плантации. Несмотря на свое плачевное состояние, остатки высокой изгороди, просторный сад, веранды и амбары служили свидетелями былого процветания и достатка. Когда-то в таком особняке запросто мог обитать богатый и надменный банановый барон из романов Астуриаса [25]. Из-за сгущавшейся тьмы и жаркого воздуха этот заброшенный дом принимал фантастические очертания: подобно сетям огромного паука, он все еще сохранял явные остатки былой симметрии.

— Этот дом, — сказал мистер Торнберри, — костариканская готика.

А я подумал: я первый его заметил!

— Буйволы, — забормотал мистер Торнберри. — Утки. Ручей. Дети играют, — и наконец: — Разруха.

Мы оказались на побережье и двигались вдоль заросшего пальмами берега. Это и был Москитовый берег, тянущийся от Пуэрто-Барриос в Гватемале до Колона в Панаме. Он был совершенно диким и казался превосходным местом для истории о жертвах кораблекрушения. Все немногочисленные поселения и порты на этом берегу лежали в руинах: они вымерли вместе с активным мореходством и стали добычей джунглей. В нашу сторону катились одна за другой огромные волны, и даже в сумерках ярко белели их пенистые шапки. Они с грохотом разбивались о берег возле самых корней высоких кокосовых пальм, растущих вдоль железной дороги. В это время суток, на закате, море темнело последним в окружающем пейзаже: оно как будто удерживало в себе остатки света, струившегося с неба, и на его фоне деревья казались совсем черными. И в этом фантастическом сиянии светящегося моря, под все еще голубым бледным небосводом, в брызгах океанского прибоя наш поезд мчался по дороге к Лимону. Мистер Торнберри все еще говорил. Он сказал:

— По-моему, мне это место нравится, — после чего доложил, что увидел дом, животное, вспышку огня… пока мы не окунулись в полную темноту, и его голос затих. Берег отдалился, жара стала еще сильнее. Я увидел между деревьями отблески ослепительных огней, и мистер Торнберри прохрипел:

— Лимон.

Лимон показался мне жутким местом. Недавно прошел дождь, и весь город источал зловоние. Вокзал представлял собой не более чем раскисшую от дождя колею вдоль гавани, и в мутных лужах отражались яркие огни и разрушающиеся здания. Воняло тухлыми морепродуктами и мокрым песком, помоями, морем, бензином, насекомыми и тропической растительностью, чьи густые испарения ассоциировались у меня с активно гниющей кучей компоста. Вдобавок это оказался весьма шумный город: оглушительная музыка, крики, автомобильные сигналы. Недавно промелькнувшие в окнах вагона пальмы на берегу и прибой ввели нас в заблуждение. И даже мистер Торнберри был разочарован, едва успев порадоваться. Я видел его физиономию, искаженную недоверчивой гримасой.

— Боже, — простонал он. — Что за дыра!

Мы прошлепали по лужам, обдаваемые брызгами из-под ног обгонявших нас остальных пассажиров.

— У меня крышу сносит, — сказал мистер Торнберри.

Я подумал, что это заметно. Я сказал:

— Пойду-ка поищу отель.

— А разве вы не хотите остановиться в моем?

«Ух ты, опять дождь. У меня крышу сносит. Кусок водопровода».

— Я немного пройдусь по городу, — сказал я. — Мне всегда хочется осмотреться на новом месте.