Архипелаг исчезающих островов - Платов Леонид Дмитриевич (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

3. Крен — тридцать градусов

…И снова пологая морская волна упруго ударила в скулу борта, едва лишь остался за кормой белый с черными полосами маяк на Соленом Носу. Справа потянулась по борту однообразно серая, чуть волнистая черта берега. А спустя несколько дней, пройдя остров Врангеля, капитан круто повернул на северо-восток. Знакомая, хоженая морская тропа!

В этом году к кромке льдов мы подошли на три дня раньше, чем в прошлом. О том, что кромка близко, узнали еще накануне. Нас оповестил Вяхирев.

— Калянусы [8] на ушко шепнули? — спросил Сабиров.

Мы с удивлением смотрели на нашего гидробиолога. Не было никаких признаков льда впереди. Небо над горизонтом было типично «водяное», темно-серое.

— Калянусы, правильно, — ответил Вяхирев. — Разговорчивым оказался зоопланктон.

Утром гидробиолог заметил, что количество зоопланктона в море резко увеличилось. А известна закономерность: чем ближе к кромке льда, тем больше встречается мельчайших, взвешенных в воде живых организмов.

— Увидим плавучие льды завтра или послезавтра, — уверенно объявил он. — «Разговорчивый» планктон не подведет.

И он не ошибся.

Почти ничего не изменилось на борту «Пятилетки» с прошлого года. Можно подумать, что впервые идем к «белому пятну». По-прежнему сутулится на ходовом мостике спокойный и немногословный Никандр Федосеич, а коротышка Сабиров грозно потрясает рупором или приглядывается к солнцу с секстантом в руках. По-прежнему Вяхирев трудолюбиво склоняется над своими калянусами и офиурами, добытыми со дна моря. Неукоснительно, четыре раза в сутки, проводит метеорологические наблюдения Синицкий, как будто бы еще больше раздавшийся в плечах. Из радиорубки в каюту начальника носится суетливый Таратута, оглушительно стуча сапогами по трапу. И как раньше, подолгу простаивает у борта Союшкин — в позе неподкупного судьи, скрестив руки на груди и гордо глядя вдаль через пенсне.

Андрей и я знали, что он не хотел отправляться во вторую экспедицию, старался увильнуть под любым предлогом. Но было решение — по-моему, очень правильное — обязательно идти в том же составе.

Сейчас, понятно, уже не могло быть и речи о каком-либо сочувствии нам или же о воспоминаниях весьегонского периода, «когда мы совместно под ферулой незабвенного…». Бывший первый ученик держался холодно и замкнуто, видимо, осознав свое новое предназначение. Хотя он числился научным сотрудником экспедиции, но, по существу, был ревизором нашей мечты.

Тогда-то и возникло в кают-компании шутливое прозвище, прочно приклеившееся к нему: «наш штатный скептик». Подбадриваемый воспоминаниями о мираже над полыньей, он ежевечерне подвергает изничтожению все гипотетические земли подряд.

— Вереница миражей! — упрямо твердит он. — Ну как же не мираж? Мелькнут, подразнят и опять исчезнут… У чукчей сказка есть о Земле Тикиген, которая якобы перемещается по морю под влиянием ветра. Подует с севера ветер, пригонит к материку — все видят ее. Подует с юга — уплывает Земля…

— Пример неудачен, — резко говорит, будто отрубает топором, Вяхирев. — Пример с Землей Тикиген неудачен, — повторяет он. — Вам должно быть известно, что Земля из сказки, передвигающаяся по морю, оказалась в действительности островом Врангеля!

Ого! Наша молодежь стала зубастая, потачки никому не дает!

Население кают-компании увеличилось. За длинным столом, по левую руку от капитана, сидит крепыш сибиряк Пестрых, летчик полярной авиации. В разговоры о гипотетических землях он не встревает, только приглядывается к спорщикам маленькими медвежьими глазками да загадочно поигрывает желваками. Пусть спорят! Землю Ветлугина, во всяком случае, он увидит одним из первых!

На шканцах «Пятилетки», прочно закрепленный тросами и прикрытый брезентом, стоит самолет, наше новое ценное приобретение. Уроки прошлой экспедиции не прошли даром. Кроме того, весной, за несколько месяцев до отправления «Пятилетки», советская полярная авиация отлично показала себя при эвакуации челюскинцев. Это было первым массовым применением самолетов в полярных условиях. Вот почему пилот восседает на почетном месте в кают-компании.

Место для якорной стоянки во льдах мы выбирали так же осмотрительно, как и в прошлом году.

Наконец приткнулись к широкому торосистому полю площадью в один квадратный километр. Лед был довольно толстым, по-видимому, многолетним.

Сабиров хвалил льдину.

— Выгодная конфигурация, — говорил он. — Треугольник. Острым углом он будет таранить, расталкивать льды. Дополнительный ледяной форштевень!

Однако выбранное поле было с подвохом. Едва задули ветры северо-восточных румбов, как корабль стал оседать на корму. Это было странно. Тюлин с Сабировым опустились на лед и обошли корабль. Особенно долго пробыли они у форштевня, заглядывая вниз, качали головами. Выяснилось, что под льдиной подсов — вторая косо стоящая льдина, ранее не замеченная. Теперь корабль сидел на ней и раскачивался при подвижках.

Андрей приказал уменьшить дифферент [9], перебросив грузы с кормы на нос. Корабль выровнялся. Но вечером произошла новая подвижка, и льдина-подсов опять неудачно повернулась.

Я выскочил на палубу. Ее перекосило набок — идти приходилось, держась за переборку. Сабиров, стоявший у кренометра, поднял озабоченное лицо.

— Крен — двадцать градусов!

Следом за мной выбежали Вяхирев и Синицкий, спустя некоторое время — Андрей. Лицо его было еще более серьезно, чем лицо Сабирова.

— Я из машинного отделения, — сказал он ровным голосом, каким говорил всегда в минуты опасности. — Запасной холодильник дал течь.

Сабиров опрометью кинулся из рубки, я — за ним.

Машинное отделение ярко освещено.

В трагической тишине аварии слышно было только тяжелое дыхание механиков, суетившихся подле крышки холодильника, и тонкое, певучее журчание. Из-за крена отливное отверстие холодильника очутилось под водой, прокладку у крышки пробило, и вода тоненькой струйкой начала поступать внутрь судна.

Спеша, догоняя друг друга, зазвучали удары била о рынду. Тревога! Тревога! Общий аврал! Над головой по трапам и палубе, как дождь, застучали быстрые шаги.

Андрей приказал проверить, хорошо ли закреплены аварийные запасы. Я поспешил наверх.

Крен увеличивался с каждой минутой. Вдобавок палуба обледенела, и ходить по ней стало очень трудно. Льды вокруг были спокойны, но под этим спокойствием таилась угроза. Они медленно кружились как в хороводе. Видимо, льдина, на которую сел дном корабль, тоже двигалась, ерзала вместе с другими льдинами.

Я вернулся вниз.

За те несколько минут, что я пробыл вне машинного отделения, напор воды увеличился. Струи воды, пробиваясь в разрывы в прокладке, били с размаху в противоположную переборку.

Вот где сказался опыт прошлогоднего плавания! Наш коллектив был на редкость сплочен, сбит. Люди работали споро, без суеты, по какому-то наитию, почти без слов понимая Андрея и Тюлина, командовавших авралом. Если существует передача мыслей на расстоянии, то, вероятно, она проявляется именно во время аварий.

Часть команды подтаскивала к холодильнику доски и цемент. Несколько матросов бегом приволокли брандспойт, мгновенно собрали его и протянули шланг за борт. Тотчас же произошла перемена в зловещей какофонии: журчание струй заглушили мощные всхлебы заработавшего брандспойта.

Воду откачивали с яростью. Всех охватило какое-то вдохновение, азарт борьбы со стихией. Никогда моряк не чувствует себя до такой степени связанным со своим кораблем, как в минуты опасности. Каждый понимал, что судьба корабля — это его судьба!

А стрелка кренометра продолжала неудержимо двигаться. Она подходила уже к тридцати.