Миллионы, миллионы японцев... - Шаброль Жан-Пьер (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗
Дальний Запад весьма популярен. Есть тиры с индейцами, лавочки, торгующие пластмассовыми револьверами, ружьями и ковбойскими аксессуарами.
В узких витринах кафе, пивных баров, японских, китайских и корейских ресторанов выставлены фарфоровые тарелки с бутафорской едой, как в театре. Кассирши считают на маленьких счетах, как в Москве, но откладывают косточки в другую сторону.
Мне грустно — я начинаю не доверять собственным реакциям, так как слишком часто ловлю себя на предвзятости. Перед иероглифической вывеской я ворчу: «Могли бы повторить по-английски, не разорились бы», а вывеска на английском тоже вызывает у меня недовольство: «Совсем американизировались...»
Я узнал достаточно и понимаю, что проявляю несправедливость завоевателя. Теперь я иначе смотрю на индуистские, индонезийские, монгольские, на вегетарианские рестораны... Мне кажется, что они порождены не болезненным чувством подражания, а любопытством японцев ко всему чужеземному, включая кулинарию. А вот я оказался не способен привыкнуть к их кухне.
Я следую за флейтистами в фижмах, танцовщиками, ряженными в насекомых. Подпрыгивая на ходу, они рекламируют моющие средства. Я с новым интересом смотрю на торговцев черепахами и золотыми рыбками, жареным бататом, на тележку чистильщика трубок, на которой посвистывает маленькая жаровня, на старьевщика, на бумажных марионеток бродячего кукольного театра, хозяин которого продает галеты и сладкую вату; теперь меня заинтересовала пожарная сторожевая вышка, где стоит дежурный и всматривается в горизонт, подстерегая малейшую искорку огня. Знаю, пожар не оставляет ничего, кроме пепла, золы и черепков от посуды, чудовищных бриллиантов расплавленного стекла и железных сундуков, поэтому японцы складывают в них самые ценные свои вещи... У меня из головы не выходят фантастические пожары, пять раз дотла сжигавшие Токио, столицу цветов огня, над которой постоянно полыхает огромное пламя в форме сабли. Из-за этого улицы и люди кажутся иными и волнуют по-новому...
Понедельник, 29 апреля, 18 часов 40 минут
В гостиной отеля
(По телевизору передают комедию о старой Японии: разносчик товаров приезжает в деревню, где на него нападают торговцы и самураи... Дело кончается дракой на саблях, которая переходит в сражение кремовыми тортами...)
Итак, сегодня национальный праздник — день рождения императора.
Все, что я о нем слышал, рождает в моем воображении образ робкого старика, увлекающегося биологическими изысканиями. Десятки лет он попустительствовал «военной клике». После Хиросимы он в один прекрасный день заявил, что он не бог, а обыкновенный человек. Итак, сегодня, как и каждый год в этот день, он выйдет к своим подданным — и к тем, кто потупит взор, и к тем, кто ухмыльнется при виде его. Сегодня Тэнно оторвется от микроскопов, сбросит белый халат и наденет мундир верховного главнокомандующего вооруженными силами или одеяние главы «сосуществующих» религий... Достойный потомок царственного Франциска Ассизского, который разговаривает с птицами, скалами, деревьями, с водой...
Мадам Мото настояла, чтобы мы пошли на это невероятное свидание. Она уверяла, что оно состоится. Мне не пришлось долго уговаривать Дюбона отказаться от своих планов и прийти на свидание, в которое он не верил. Для него это был долг вежливости по отношению к моей японской даме.
Итак, мы: моя дама-менаджер, Дюбон, невыразимый Абе, мадемуазель Ринго и я — встретились у дверей пресловутого продюсера. Каких-нибудь полчаса ожидания, и мы узнали, что в такой день продюсер, конечно, не приедет.
Обменявшись приветствиями, мы расстались. Я уже не испытывал чувства горечи, отныне я был не способен злиться.
Наконец душа моя открылась Японии. Здесь вам из вежливости задают бестактные вопросы, дают расплывчатые ответы... Я начинаю в конце концов ощущать прелесть неопределенности, несостоявшихся свиданий, дел, оборачивающихся всегда не тем, чем ожидаешь, я, несомненно, достиг отрешенности, рекомендуемой Буддой.
Тем не менее мне хочется утешить, подбодрить мадам Мото. Она очень переживает — за меня, за Абе, за своих соотечественников, за Японию... Моя прекрасная дама, которую любили и почитали, которой восхищались в окрестностях Монпарнаса, стала тут опять японской женщиной, с которой не считаются мужчины. Ей приходится зажигать им сигареты, уступать место, идти сзади, самой носить свертки, сносить беспардонность и грубости. Я хотел бы дать ей понять, что, хотя у нее могло сложиться иное впечатление, мое восхищение ее горячностью, юношеским пылом, смелыми предприятиями только усиливает нежность к ней. Увы! Мне это не удалось, я только разбередил ее раны...
Выступление по телевидению не улучшило положение.
Мадам Мото повела меня туда, словно желая компенсировать за прежние свои промахи. Между тем из всех промахов это был наибольший.
Я, естественно, ожидал обычного интервью о Франции, о французской литературе и так далее, а выяснилось, что меня пригласили на передачу «Урок французского языка». Когда я был нагримирован, подготовлен, меня толкнули в кресло на возвышении, где уже надрывались учитель французского языка и один мой соотечественник, которого я знал в лицо: «Хорошая погода, плохая погода, солнечно, ветрено...» Я должен был четко и медленно произнести: «Здравствуйте, мадам, мадемуазель, мосье», а главное, больше ничего не говорить. Мне надлежало вложить в эти слова такой глубокий смысл, как если бы я приехал из Парижа специально для того, чтобы передать японцам это важное послание...
В лифте я шепнул на ухо преподавателю французского языка:
— Не забудьте направлять ко мне молодых японских писателей, которые поедут во Францию. Я найду способ дать им возможность выступить в передаче утренней гимнастики.
Я поступил нехорошо, бедняга просто не знал, куда ему деваться. Я начинаю понимать, каково приходится французам, вынужденным зарабатывать в Японии на жизнь. На что только они не идут ради иен, которых хватает лишь на то, чтобы не умереть с голоду! Но я задыхался от бешенства. Надо мной явно посмеялись. А я-то разоделся, напялил галстук, нагримировался...
Мадам Мото, наоборот, была как будто очень довольна моим выступлением перед японскими телезрителями... Я не смог удержаться и не дать ей понять, что не испытываю такого же удовлетворения, что в «интервью» не было ничего особенно лестного для молодой французской литературы.
Она сразу помрачнела, проводила меня в такси до отеля и тут же, не говоря ни слова, ушла, наверное чтобы перебирать все в уме и плакать в комнатушке, которую она делит с Рощицей.
По правде говоря, я, не подумав, часто поступаю несправедливо, только усилием воли мне удается переломить свой характер. Нередко я чувствую, что мне это надоело, что моя добрая воля на исходе, и утешаюсь лишь мыслью, что окончательно решил уехать в четверг, через три дня, а пока не хочу ничего, ничего, кроме... мира и покоя!
19 часов 30 минут
Решил не ходить гулять в Гиндзу. Лучше поднимусь к себе в номер, улягусь в постель, попытаюсь уснуть...
7. Ночь неуемных самцов
Среда, 30 апреля, 14 часов 15 минут
В зале ожидания агентства «Эр-Франс»
Я решил сам заняться своим обратным билетом и переговорил с французским инспектором агентства:
— Ну, разумеется, тут нет никакой проблемы: подпишите заявление об утере, и мы выдадим вам дубликат.
Как же японцы умудрялись затягивать такое простое дело?
Когда билет будет лежать у меня в кармане, я почувствую себя совершенно спокойным... Я выберусь из заколдованного круга и уже не буду пленником, как мой друг Руссо, который читает пять лекций в день на трех различных факультетах, в переполненном метро скачет с одного поезда на другой, проверяет неинтересные переводы, переводит тексты комментариев или лекций, делает любые работы, какие только ему подвернутся. Он немного стыдился рукописи, которую дал мне прочитать, очерка о Кобаяси Исса, одном из великих мастеров хайку — стихотворений из трех строк в пять, семь и пять слогов. Это одна из главных поэтических форм Японии.
