Походный барабан - Ламур Луис (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Я разговаривал с ними, а сам все время посматривал вокруг, нет ли шпионов, потому что среди власть имущих хватало таких, которые не допускали никаких учений, способных подорвать их могущество, и жестоко обрушивались на любого подозреваемого в ереси. Будучи язычником, я теоретически мог не бояться преследований, ибо по церковным законам язычник не может быть обвинен в ереси. По крайней мере, так было в то время. Однако я без особого доверия относился к толкованию этого закона; к тому же чужестранцы вообще очень уязвимы.
Молодые люди сгрудились у стола, ибо, несмотря на студенческие обычаи, частенько буйные и беспутные, их обуревала поистине ненасытная жажда узнать, что думают другие, в недоступном для них мире. Они хотели знать, что думали в древней Греции, в Риме, в Персии.
Нет таких преград, через которые не могло бы проникнуть знание, хотя процесс этот можно замедлить.
Среди монахов тоже встречались люди, подобные моим собеседникам, осторожно продвигавшиеся к запретным дотоле областям знания. Были и аббаты, и епископы, которые смотрели на это сквозь пальцы — но смотрели с интересом.
Достойны сожаления те, кому довольно получать по каплям знания, профильтрованные через каноны религиозных или политических верований; и столь же достойны сожаления люди, позволяющие другим диктовать, что им знать дозволено, а чего не дозволено.
Юнцы, сидевшие рядом со мной, уже попробовали вина познания, и вкус его пришелся им по душе. И чем больше они пробовали, тем более возрастала их жажда; им было уже недостаточно просто гадать и спрашивать: они хотели получать ответы. Цивилизация обязана своим рождением любознательности, и ничем иным невозможно поддержать её жизнь.
Они ничего не знали о мусульманской поэзии, и я читал им наизусть из Фирдоуси, Хафиза и эль-Йезди.
Что касается Авиценны, я рассказал им, что мог: что тот родился в Бухаре в 979 году, а умер в 1О37. Десяти лет отроду он знал наизусть Коран, изучал арабских классиков, а в возрасте шестнадцати лет овладел всем тогдашним знанием математики, медицины, астрономии, философии и читал другим лекции по логике. За свою жизнь ученый написал более сотни трудов, в том числе прославленный «Канон медицины», содержащий свыше миллиона слов.
Внезапно с треском распахнулась дверь, и в проеме появилась самая необъятная из женщин, какую мне доводилось видеть; однако при всей своей громоздкости тело её сохранило привлекательность форм. Ростом она была не выше среднего из присутствующих мужчин, но в обхвате превосходила, пожалуй, любых двоих, а то и троих.
Ее пухлые щеки расплывались в улыбке, а большие голубые глаза были поистине красивы. Вокруг нее, подобно голубям, порхающим вокруг амбара, вертелось с полдюжины девиц.
— Ну, где же этот образец мужчины? Где он?
Собравшиеся у нашего стола расступились, я встал и низко поклонился:
— Я далеко не образец, Клер, да и кто смог бы быть образцом в твоем присутствии? Как мог Господь Бог даровать тебе столь великую прелесть, коли потребовалось ему для этого обделить ею множество других?
— Галантная речь! — Она прошествовала через зал к нашему столу. — Вот это мужчина, девочки!
Взяла нашу бутылку и налили себе.
— Сказали мне, что у тебя богохульный язык. Это правда?
— Богохульный? Да нет, если только не считать богохульством поиски истины. Нет, я не богохульник, а кое-что похуже: я задаю вопросы.
— И ты не плут?
— В такой-то компании? — я огляделся вокруг в притворном ужасе. — Как можно такое воплощение невинности, как я, посчитать плутом в подобном обществе? Нет, просто тот наставник нес бред собачий, а я отстаивал противоположное мнение, вот и все…
Она уселась, и вокруг неё собрались девчонки — все хорошенькие и вполне подходящие, чтобы у мужчины кровь в жилах закипела… Будь они хоть немного чище.
— Мне сказали, — заметил я с самым серьезным видом, — что ты тоже профессор…
— Профессор? Это я-то? Чем только меня не обзывали, но так — никогда. Может быть, я философ. Мужчины приходят ко мне со своими сложностями…
— И кто мог бы разрешить их лучше?
— Меня прозывают Толстуха Клер, и я не отрекаюсь ни от имени, ни от титула. Молодой человек, Толстуха Клер — это имя вызывает почтение!
— Разве мог я подумать иначе? Едва лишь я встретился с этими господами, как они уже стали уверять меня в высоком качестве твоих достоинств… Еще вина! — крикнул я слуге. — Когда закончатся деньги, уеду.
— Не спеши уезжать, оставайся, нам здесь, в Париже, нужны такие.
— Если ты откроешь школу, — сказал Жюло, — я первым сяду у твоих ног. — Он повернулся к Толстухе Клер: — Он ведь не только шутник и острослов. Он учился в Кордове, где у людей больше книг, чем попов!
— И учился не только по книгам, должна сказать, — заметила она с ухмылкой.
Вокруг собрались девушки и студенты.
— Оставайся с нами, солдат, мы тебе доставим такое удовольствие, какого ты в Кордове не видывал!
— Слыхал я о ваших удовольствиях. Мой отец когда-то побывал здесь. Он сражался с викингами на реке, пониже Парижа.
— Твой отец? Кто же такой твой отец?
— Кербушар. Это имя давно известно на морях.
— Сын Кербушара. — Толстуха Клер окинула меня оценивающим взглядом. — А что, возможно… Мне ещё не доводилось видеть двух людей, похожих друг на друга больше, чем ты и он… хотя и меньше, чем ты и он. Мы здесь знаем твоего отца и благословляем его имя. Он славно побил викингов, побил и на улицах Парижа, и на реке.
Я тогда была девчонкой, и викинги поднялись вверх по реке, а солдат в городе совсем не было. Захватчики явились без предупреждения, и если бы не твой отец и его люди, ох, и много доброй французской крови утекло бы той ночью в сточные канавы… Он следовал за ними и поспел сюда, когда они только начали буйствовать. Мы уж собирались бежать на остров и сжечь мосты за собой, как делали обычно, — и тут явился он со своими людьми и поднял их на мечи.
Толстуха поставила стакан:
— Так ты, значит, сын Кербушара?.. Сильный он был мужчина и узкий в бедрах.
Жюло наклонился к ней:
— Клер, сдается мне, что наставник не слишком дружелюбен к нашему солдату. Он может начать расследование… Если что, нам придется быстренько улепетывать.
Она взглянула на меня:
— Ты один? Есть у тебя друзья?
— Есть, но не здесь. Я еду, чтобы встретиться с ними. У меня есть лошади и кое-какие вещи.
Клер не стала больше спрашивать, ибо научилась сдержанности в своей жизненной школе. А я подумал, что когда придет время для бегства, постараюсь обойтись без подсказки и удирать своим собственным путем. Глуп человек, который спускается в колодец по чужой веревке.
Для одного дня я успел натворить более чем достаточно, и теперь начинал беспокоиться, потому что тот наставник был, как мне показалось, человеком узколобым и мстительным, а мои замечания его нисколько не порадовали. До ярмарки добрая ночь езды, и если я в скором времени отсюда не выберусь, караван может уйти.
Пьер Ломбар, ученик Абеляра, не был больше епископом Парижским, и мало надежды, что его преемником стал человек столь же здравомыслящий. Если бы Пьер Ломбар ещё сидел на епископском престоле, я вверил бы ему свою судьбу, но у меня не возникало желания валяться в темнице, пока они примут насчет меня какое-то решение, а то и подвергнут пытке, чего доброго. По опыту мне было известно, что ум политика или церковника чрезвычайно неповоротлив в принятии решений.
Какие бы планы ты ни строил, лучше всего держать их при себе, ибо те, с кем ты делишься ими, могут, в свою очередь, поделиться с кем-нибудь еще; и мудр тот, кто все время мысленно держит руку на дверной ручке.
Умереть за то, во что веришь, — прекрасно для человека, к тому склонного, однако мне всегда казалось, что такое решение изрядно отдает тщеславием. Любому делу, за которое стоит умереть, куда лучше можно послужить, оставаясь в живых.
Воздух в гостинице был спертый и душный, но беседа, то угасающая, то вспыхивающая с новой силой, оставалась, по крайней мере, доброй беседой мыслящих людей.
