«Серебряная кошка», или Путешествие по Америке - Аджубей Алексей Иванович (книги читать бесплатно без регистрации txt) 📗
— Видите, как делают деньги? — сказал мне лысый, с бегающими глазками маклер.
Я ответил, что вижу, но не понимаю.
— Да, это секрет производства, — продолжал маклер. — Игра, страсть, риск…
Он с гордостью сообщает мне, что место маклера стоит теперь восемьдесят восемь тысяч долларов.
— И вы заплатили их сами?
— Нет, деньги внес господин Смит.
— Вы точно обязаны выполнять его приказы?
— Да!
— Ну, а если сделка грозит катастрофой как раз мелким держателям акций? Что тогда?..
— Я объясню вам, если хотите, кое-что откровенно, — доверительно сообщает маклер, — но… не для печати.
Понимаю, что он не откроет мне истинного смысла того, «как делают деньги» на бирже. Но все-таки мысленно ставлю на стол «черную кошку» — знак молчания.
ШУМИТ НОЧНОЙ БРОДВЕЙ
Прошло три дня нашей нью-йоркской жизни, и мы почувствовали себя увереннее: не блуждали по длинным коридорам отеля «Волдорф Астория», отыскивая свои номера, научились быстро отличать четвертьдолларовую монету от полдолларовой, а пять центов от десяти. «Мелочи» заграничной жизни, а их значительно больше, чем я только что назвал, стали действительно мелочами, и даже те, кто не знал по-английски ни слова, сами отправлялись на завтрак, за покупкой сигарет, открыток, марок и т. п. В обиходе мы заменили кое-какие названия русскими. К примеру, сигареты «Филипп Морис» были переименованы в «Беломорис». Больше того, «безъязыкие» овладели даже некоторыми элементарными американскими выражениями.
— Вы не бывали на Бродвее? — услышали мы уже на следующий день после приезда. — О, вы еще не бывали на Бродвее, — и в голосе нью-йоркского журналиста послышалось удивление. — Нью-Йорк — это Бродвей, а Бродвей — это Нью-Йорк.
И мы поняли: надо непременно побывать на знаменитой улице.
Район Нью-Йорка Манхеттен расположен на узеньком каменистом островке того же названия. Островок омывают воды рек Гудзона, Ист-Ривера и Гарлема. Собственно говоря, рекой является только Гудзон, Ист-Ривер — суженная часть морского пролива, а Гарлем — лишь проток из Гудзона в этот пролив. Берега Гудзона сплошь застроены портовыми сооружениями, причалами, складами. Бродвей, главная улица Нью-Йорка, перечеркивает Манхеттен с севера на юг, можно сказать, по диагонали. Это одна из немногих улиц города, имеющих название. Большинство других значатся лишь под номерами. В переводе с английского Бродвей — широкий путь. Но улица не во всех своих частях широка, так же как не равноценны по своим архитектурным достоинствам и здания Бродвея. Встречаются здесь и помпезные подражания стилям прошлого и «сверхсовременные» постройки, где сплетены в причудливый клубок бетон, стекло и металл. Я уже говорил, что днем Бродвей — серая, невзрачная улица.
На Бродвее расположено много различных контор, редакций газет, выходит на Бродвей и Колумбийский университет, о котором я сейчас расскажу. Но знаменита улица другим. Кино, театры, ночные клубы, рестораны, отели, магазины, где товары несут на себе «наценку модной улицы», — вот что определяет ее лицо. Днем по Бродвею движется деловой народ, и тогда толпа обычна: серые, бежевые костюмы, пыльники и макинтоши у мужчин, светлые, не кричащие тона нарядов у женщин. В эти часы Бродвей ничем не отличается от сотен других улиц Нью-Йорка.
Именно в такое деловое время мы отправились по Бродвею в Колумбийский университет. Возле университета, в маленьком скверике, обнесенном чугунной литой решеткой, возились в песке малыши. Солнце пригревало. Мамы сидели тут же на скамеечках и вели родительские разговоры. До встречи с преподавателями университета оставалось минут двадцать, и мы тоже присели в скверике. Сначала мамы не обратили на нас никакого внимания.
— Мой мальчик пролил вчера кофе отцу на брюки.
— Они обязательно портят вещи в этом возрасте, особенно у отцов.
— Понятно: папы разрешают им всегда больше.
— Слышали? У Бруксов родилась еще девочка.
— Пока Брукс поймает хоть одного мальчишку, он наделает дюжину невест.
— Они все останутся старыми девами, у отца нет ни гроша в запасе.
— Он надеется на Джо.
— О, Джо пропал в этой своей Канаде, как травинка в ворохе сена.
— А потом, хоть он и брат, девочки — не его забота.
— Бруксы живут дружно…
Женщины, которые вели этот диалог со скоростью хорошего ветра, засмеялись, услышав последнюю фразу. Тут они оглянулись и увидели нас.
Разговор оборвался, но ненадолго. Через минуту, узнав, что перед ними советские журналисты, женщины успешно возобновили словесную перестрелку…
— Вы можете сфотографировать мою пару.
— А у вас родятся больше беленькие или шатены?
— Говорят, все русские голубоглазые блондины.
— Вы приехали в университет?
— О, конечно, куда же еще их пригласят!
— Нас туда не зовут.
— Пусть Брукс поместит своих дочерей в Колумбию. Они станут образованными.
Самая бойкая из мам показала, как будут выглядеть образованные дочери неизвестного нам Брукса. И я почувствовал, хотя стены старой Колумбии стояли всего в двадцати метрах от скверика, — женщинам университет казался таким же далеким и недосягаемым, как Марс летчикам современных самолетов.
Не желая опаздывать, мы двинулись в университет. Принимали делегацию несколько десятков преподавателей и профессоров. Колумбийский университет — громадное учебное заведение. В нем занимается около шестнадцати тысяч студентов. Естественно, что мы не могли за короткое время серьезно ознакомиться с постановкой научной работы и со студенческой жизнью. Как в этом, так и в других университетах нам предоставляли возможность говорить лишь с преподавателями, профессорами, и мы почти не видели учащихся.
Мы узнали, что Колумбийский университет считается одним из самых модных американских вузов. Только учение обходится студенту в тысячу — тысячу двести и даже больше долларов в год. Здесь за все приходится платить: за лекции, за то, что преподаватель просмотрел чертежи, за то, что профессор принял экзамен. Стипендии получают далеко не все студенты и даже далеко не половина студентов; причем стипендии чаще всего назначаются различными общественными, частными организациями, и они невелики. Конечно, Бруксу не по карману учить здесь хотя бы одну из своих дочерей.
Русский институт, гостями которого мы были, подготавливает специалистов по «русскому вопросу» главным образом для государственных учреждений. Трудно судить о том, насколько серьезные и глубокие знания получают студенты по русской истории, литературе, праву, насколько глубоко и объективно здесь изучают жизнь Советского Союза. Мы чувствовали известный интерес к нашей стране, но вот, например, короткая беседа, которая произошла у меня с одним из специалистов по советскому праву.
— Скажите, когда начинают записывать детей в пионеры?
Я ответил, что каждый школьник сам вступает в пионеры, если он того хочет.
— Ах, да, простите, с пионерами я, кажется, ошибся. Это у вас при получении паспорта записывают в комсомол…
Я понимал, что не просто убедить собеседника, но все-таки рассказал ему о том, как работают, по какому принципу строятся пионерская, и комсомольская организации. Он выслушал меня и ответил, «что примет во внимание наш разговор».
Однако с целиной я никак и ни в чем не смог поколебать «убеждения» профессора университета.
— Простите, мы, американцы, тоже располагаем известным опытом освоения земли, — говорит он. — Например, наши золотоискатели. Но они не покидали насиженных мест. У них не было ничего, и они шли взять все.
Профессор откинул одну руку за спину, а другой делал широкие, несколько театральные жесты.
— Объективно, жизненно, психологически оправданно. А у вас? Я бы понял, если бы им дали землю в частную собственность, но они едут пахать ее кому-то…
Я перебил велеречивого профессора:
— Не кому-то, а себе же. Земля у нас принадлежит народу, так записано в нашей Конституции.
