Перевёрнутый полумесяц - Зикмунд Мирослав (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗

Этот добрый совет отнюдь не относится к человеку в длинной галабее, который отправился в поход по улицам вместе со своей лошадкой и двуколкой задолго до призыва муэдзина. На двуколке установлена красная бочка, на ней, подобная летящей чайке, надпись по-арабски. Она означает «Шелл» — название нефтяной компании, потому что бочка наполнена нефтью. Люди из одноэтажных домиков покупают ее галлонами, чтобы в течение дня было на чем варить и жарить. Человек в галабее с чувством собственного достоинства отворачивает кран в нижней части красной бочки, получает за нефть несколько пиастров и щелкает бичом, погоняя свою кобылку:

— Но, милая, но…

Вслед за ним к дому подкатывает парнишка на велосипеде. Над передним колесом его укреплен проволочный багажник. В нем бутылки с белой жидкостью. Он развозит стерилизованное молоко двух конкурирующих фирм на любой вкус. Молоко одной фирмы превосходно. Молоко второй — еще лучше. Оно настолько хорошо, что его контрабандой доставляют в соседнюю Сирию, где, как говорят, молоко некачественное, его, мол, не умеют сохранять.

Обычно среди звона пустых молочных бутылок тишину вдруг прорезает душераздирающий старческий голос. Он звучит все ближе и ближе, и вместе с ним приближается дробный цокот ослиных копыт.

— Ринякты-ы-ын, — жалобно взывает старик, и от вопля его сердце кровыо обливается.

Это одному ему понятное загадочное «рынякты-ы-ын» можно воспринимать и как «буратыын» и как все что угодно, но каждый знает, что вслед за этим плачем появится ослик, навьюченный двумя небольшими ящиками и джутовым мешком, свисающим с правого бока, куда старик укладывает весы, камни, служащие гирями, и пачку бумажных пакетов. Осел упрямится, он с удовольствием пожевал бы хоть что-нибудь, раз уж нельзя добраться до свежего ароматного инжира, который носит на собственной спине. Хотя бы одуванчик возле стены ущипнуть, а потом незаметно добраться вон до той травки, которую каждое утро старательно поливает дворник. Она до сих пор еще сверкает жемчужными капельками влаги. Медленно движется торговец следом за своим осликом, рядом с ним две покупательницы роются в зеленых плодах инжира, выбирая получше. Одна из них — босая девчонка — выбежала из дому в наспех наброшенном платье, зато другая, старушка, нарядилась сама и о внуке позаботилась: повязала ему голову белой кисеей, чтобы малыша не кусали мухи.

Вот обе расплатились за свои утренние покупки, старик заколотил каменной «гирей» гвоздики, торчавшие из ящичка, вновь проплакал свое «ринякты-ы-ын» и хлестнул осла по шее:

— Ялла!

«Ялла» — слово многозначное. «Иди», — повелевает оно довольно мирно, что среди арабов случается не часто. Гораздо чаще оно сопровождается гневным взглядом и занесенной рукой. В этом случае оно значит: «проваливай», «убирайся», «пошел вон». Иногда же «ялла», наоборот, предлагает: «Идите сюда, я хочу вам кое-что сказать, идите, идите…»

Дважды в неделю это слово выкрикивает человек в дырявой, замасленной шляпе. Он произносит его надломленным, почти жалобным голосом и добавляет к нему слово «зайтун». Этот болезненный крик означает: «Подходите, люди добрые, у меня есть маслины, купите у меня маслины, не дайте мне погибнуть под тяжестью этого мешка…»

Он похож на муравья, неутомимого работягу муравья, который тащит тяжесть большую, чем он сам. Он пробирается по улочкам между домами и садами, бредет то в одну, то в другую сторону бесцельно, безрезультатно. Вот по краю вспаханного поля он добрался до того места, где тропинка круто сворачивает вправо, и в удивлении остановился. Еще позавчера тут можно было пройти, а теперь кто-то поставил здесь калитку и закрыл ее на замок. Муравей натолкнулся на препятствие, остановился в недоумении: что же вы натворили? И зачем?

Осознав, что произошло, он еще жалостнее воскликнул: «Ялла зайтун», — крепче прижал под мышкой безмен и отправился в обратный путь. У колодца он задержался. Тяжелый мешок сполз с его плеч на каменный сруб. Муравей снял шляпу, вытер рот, потом полез в мешок и вытащил оттуда горсть маслин. Сунув их в рот, он жадно запил маслины водой из железного ведра.

— Ялла зайтун!

И над колодцем словно повисли на весь день давившие его душу, невысказанные боль, и тяжесть, и тоска. И какая-то горькая безысходность.

Рядом с нами, за углом, живет очаровательная соседка. Она кокетничает с нами каждый раз, когда мы проходим мимо ее дома. Для того чтобы попасть туда, нужно спуститься по лестнице. Кино, что построили напротив, заставило поднять проезжую часть улицы на два метра. Насыпь залили асфальтом, а дома оказались внизу. Поэтому, когда идешь по улице, постоянно приходится следить за тем, чтобы не задеть головой о крышу дома: ведь теперь она находится над тротуаром в каких-то полутора метрах.

Лейла — это трехлетняя девчушка с огромными глазами и длинными черными локонами.

Сегодня маленькая Лейла на нас даже не взглянула. Ей некогда. У нее дела поважней. Она отняла у Юсуфа его деревянные сандалики, надела их и играет в маму. Закусив нижнюю губу, она старательно засовывает камень себе под пятку. Потом под другую. Окинув дело рук своих довольным взглядом, она вышла из дому. «Посмотрите, ребята, как мне идут туфли, правда? Ну, скажите же! Совсем как у мамы! Вчера она купила себе туфли на высоком каблуке!»

На нашей улице находятся авторемонтная мастерская, закуток сапожника, а рядом фруктовая лавка.

С владельцем лавки, рослым, молодым парнем, мы подружились. Мы по очереди ходим к нему покупать яблоки и бананы. Он получает яблоки из первых рук. Яблоки великолепны. Ливан развозит их грузовиками по всем соседним арабским странам до самого Аммана и даже в Багдад. Яблоки крупные, сочные, ароматные, кроваво-красные, с пятью правильными острыми бугорками вокруг околоцветника, живописно заштрихованные. Когда мы пришли к владельцу лавки во второй раз, он сказал нам, что рад любому покупателю, кроме американцев. Они живут напротив, вон в том большом бетонном доме, в М’нкара айн Бсад, но его лавка их, видите ли, не устраивает, она недостаточно роскошна, и потому все они ходят на Баб Эдрис к его конкуренту. У него зародились сомнения относительно нас, ведь мы с ним говорим на том же языке, что и они.

— Слушай внимательно, Халид, ты ведь тоже говоришь по-английски. Попробуй-ка повторить за нами: тршиста тршиатршицет стршибрных стршикачек стршикало пршес [28].

Халид раскатисто хохочет во все горло. Нет, он не смог бы произнести эту фразу, даже если бы ему подарили половину того дома, что напротив. Он уже верит, что мы не американцы!

— Я сегодня получил первые манго, не хотите ли попробовать? — предлагает Халид и аккуратно разворачивает папиросную бумагу с фирменной маркой поставщика, в которую завернут плод. Эти манго не^ливанские, их доставили из Индии. В бумагу завернуто нечто ярко-зеленое, похожее на страусиное яйцо. Соседний плод чуть пожелтел, этот более спелый и сладкий.

— Попробуйте. Только осторожно, перед тем как есть манго, разденьтесь до трусов.

Манго — коварная штука. Если капля его сока попадет на рубаху, то пятно не выведешь ничем на свете. Но зато у манго есть и столь же ценные достоинства. Манго — царь фруктов, нежное мясо индейки в фруктовом варианте, семивкусный плод в толстой оболочке. У самой косточки — это малина, чуть подальше — апельсин. Кроме того, оно напоминает персик, абрикос и сливу, а у самой кожуры — ананас с привкусом можжевельника, с небольшой примесью еловой смолы.

Мы едим манго, как нас некогда научили в Каире, — стараясь не обрызгаться, но и не раздеваясь до трусов. «Страусиное яйцо» острым ножом осторожно разрезается пополам, до самой косточки. После этого нужно вращать обе половинки влево-вправо, влево-вправо до тех пор, пока мякоть плода не отделится от косточки. Из другой половинки косточку — плоскую и всю в длинных волокнах — нужно выковырять ложечкой…