Южнее Сахары - Леглер Виктор Альбертович (мир книг txt) 📗
Алексей был убежден в превосходстве белой расы и, в частности, России, очень сожалел о сдаче Советским Союзом мировых позиций, был поклонником Жириновского и Саддама Хусейна и выражал надежду на скорый реванш над Америкой. С рабочими-африканцами он практически не разговаривал и вообще не сильно вникал в текущую работу участка, в основном, занимаясь контактами со столичным и региональным начальством.
– Никогда не забывай, что мы тут хозяева, – говорил он Андрею. – Мы были и останемся белой расой. У меня прямые контакты с российским послом, если надо, мы всегда получим поддержку на государственном уровне.
Главный геолог, Виктор Викторович, в возрасте за пятьдесят, был также энергичен, честолюбив и напорист. За его спиной было богатое прошлое: он руководил экспедициями, защищал диссертации, внедрял новые методики поисков золота, был близок к Ленинской премии. При всем при том он мог крепко выпить, и в этом состоянии бывал довольно агрессивен. На расспросы Андрея, отчего так мало геологических материалов имеется на площадь полигона и не рискованно ли начинать горные работы на таком основании, он ответил:
– Я видел в жизни достаточно месторождений, и могу сказать, что по всем признакам это нормальная, богатая, экономически рентабельная россыпь. Для этого копать шурфы через двадцать метров не надо. Ты знаешь, что здесь африканцы с одного шурфа добывали по двадцать пять килограммов золота? При таких показателях ручной добычи на механизированную всегда что-то останется. Тем более, как здесь вести разведку? Если какой-то шурф вскроет богатое золото, скрыть от землекопов невозможно. Завтра вокруг будет сто человек, послезавтра пятьсот, и вся зона богатого шурфа будет выбрана. Охранять бесполезно: по здешним понятиям, пока золото лежит в земле, оно ничье. Поэтому надо не углубляться в подсчеты, а выбрать все подряд, промыть и забыть. И еще одна вещь: Разведку мы запланировали. Но наш дорогой Мамаду Трейта добился у нашего руководства в Сонгвиле, что все работы идут через него. Другими словами, все деньги. Всю смету забрал к себе в карман и делает с ней, что хочет. Мы составили план шурфовки, поставили рабочих. А деньги платит он. И не тем, кто работает, а родственникам, и тем, кто к нему в дом ходит. А основную часть просто себе. Кто же после этого будет копать? Мы пожаловались в Сонгвиль, до Москвы дошло, а Теймураз Азбекович сказал: «Оставьте все как есть, только больше ему не давайте».
Лучше всего Андрей сошелся с механиком участка Николаем, сорокалетним здоровенным хохлом, тоже прибывшим сюда из старательской артели. Оба были рады знакомству. На горных работах горный мастер и механик – это как для пианиста правая и левая рука. Если они сработались, всем будет легко жить, если нет, то работа на участке будет неизбежно загублена. Николай был механик от Бога. Он умел управлять любыми машинами, понимал действие любого механизма и прибора. Любую поломку он воспринимал, как личный вызов, и не успокаивался, пока не ликвидировал ее, желательно из подручного материала, приговаривая: «С запчастями и дурак починит». Он всячески подчеркивал свое украинское происхождение, хотя говорить предпочитал по-русски. Он любил сало, украинские песни, анекдоты и перцовку. Кроме добродушных анекдотов про горилку и сало, он обожал ядовитые анекдоты про украинскую независимость. Вообще эту самую независимость он терпеть не мог, отзываясь о ней неизменно злобно, как о выдумке львовских интеллигентов, совершенно не нужной остальным.
К анекдотам Андрей привык относиться серьезно. Он рассматривал их как медицинский препарат, как прививку здравого смысла, которой нация спасается от безумия, поразившего ее власть имущих. По принципу: «Будет ли в Армении коммунизм?» – Никита Сергеевич сказал: «Коммунизм не за горами». – А мы живем за горами.
В середине девяностых, когда по телевидению гремела волна народного гнева и анафема гайдаровским реформам, Андрей считал все происходящее необходимым, видел возможность куда как худшего поворота событий и от души любил Гайдара и Чубайса. Находясь по полгода на таежном участке, он всегда по приезде домой внимательно вслушивался в анекдоты, считая их точным выражением общественного мнения, и всегда успокаивался, не встречая в них отрицания новой действительности. Теперь, слушая анекдоты Николая о «незалежности» он не мог отделаться от мысли, что история к этому вопросу еще может вернуться.
Слабым местом Николая было полное невладение другими языками, кроме братских славянских, поскольку ему приходилось руководить местными рабочими. Однако он довольно ловко объяснялся жестами, и часто бывал понимаем.
Еще на участке был доктор, которого все так и звали: «Доктор». Он был за границей не в первый раз, раньше работал где-то в Конго и Анголе. В общих разговорах он обычно держался в стороне, предпочитая слушать радио или читать книги на иностранных языках. Было видно, что работы ему хватает. По утрам он сначала разбирался с русскими больными, а потом вел прием местного населения, которое собиралось живописной толпой возле его медицинского вагончика. Войдя к нему в первый раз, Андрей обнаружил своего знакомого, краснолицего Илью, который был теперь не краснолицым, а белым с синеватым оттенком. Глаза его закатились на лоб, он стучал зубами, дрожал, стонал и произносил слабым голосом: «Доктор, помираю… до утра не доживу…». К его руке была подсоединена сложная система трубок, соединяющихся с несколькими бутылками, укрепленными наверху над кроватью.
– Вот, – сказал доктор, – рекомендую: капельница. Лечение тяжелого приступа малярии. Если не лечить, действительно дня через два помрет. Высокая температура, перегрев, закупорка капилляров мозга. Скажу, не хвастаясь: не будь меня здесь, несколько человек уже были бы на том свете.
– Неужели здесь такой нездоровый климат?
– Как везде в Африке. Почему колонизация подсахарской Африки началась всего лишь чуть более ста лет назад? Потому что появились современные медицинские средства. А до этого среднее время жизни здорового молодого европейского мужчины в Африке было четыре месяца. Малярия или желтая лихорадка. А у нас еще добавляется русский национальный характер. Категорическое нежелание беречься. Выходят по вечерам без рубашек. Спят без накомарников. Вначале, когда завозили грузы, некоторые предпочитали спать на улице, в сезон дождей, когда полно комаров. Нахватали столько плазмоидов, что малярия приобрела хроническую форму. Значит, любое ослабление организма – перегрев, усталость, пьянство – может вызвать приступ. Вот живой пример. Пока живой – он указал на тело на кровати – позавчера напился, сегодня помирает. Многих уже надо отправлять, это не работники.
– Неужели сами не понимают?
– Согласно их контрактам, время болезни оплачивается полностью. Это все, что большинство из них волнует.
– А как местные?
– Ну, те из них, кто мог умереть от малярии, давно уже умерли. Для большинства это неприятность, но не смертельная. Но лечиться, если бесплатно, ужасно любят. Видели, сколько народу ко мне на прием толпится?
Доктор подкрутил кран на одной из бутылок и продолжал:
– Сюда завезли тонну российских лекарств. Куплены по дешевке на каком-то военном складе. Если не заглядывать в срок давности, всем русским хватит на двадцать лет. Принимать местных рабочих я сам предложил. Мне без практики скучно, а отношения с населением от этого очень укрепляются. Потом Мамаду Трейта добился, чтобы это распространилось и на членов семей рабочих. А это значит – на всех местных жителей без исключения. Кому-то я помогаю, кому-то делаю вид, что помогаю, кому-то прямо говорю, что это вне моих возможностей, они все равно ужасно довольны. Зовут меня на все свои праздники и торжества, сажают рядом с вождем деревни.
Кроме доктора, на участке, к удивлению Андрея, оказалась еще целая группа специалистов: геологи, топографы, гидрологи, которые подчинялись Виктору Викторовичу и занимались какой-то работой явно за пределами полигона. Каждое утро они вместе с несколькими десятками местных рабочих набивались в кузова двух «Камазов» и куда-то отправлялись. На вопрос Андрея о природе этой деятельности Виктор Викторович ответил довольно резко:
