Англия и Уэльс. Прогулки по Британии - Мортон Генри Воллам (бесплатные полные книги .TXT) 📗
В кабинете жены мэра в ратуше стоит очаровательная статуя — леди Годива на белой лошади; еще одна статуя установлена в нише Центрального зала. Помимо скульптурных изображений имеется и живописный портрет леди Годивы.
— Вы действительно верите в эту историю? — спросил я у энергичного, не в меру эрудированного смотрителя, который водил публику по залу.
— Ну как вам сказать? — задумчиво ответил он. — Надежных доказательств не существует… С другой стороны, дыма без огня не бывает, правда ведь? История, которую пересказывают уже столько лет, не может быть чистой выдумкой — я так полагаю.
Высокопоставленный чиновник из администрации Ковентри придерживался другого мнения.
— Лично я во все это не верю, — шепотом сознался он, — но попрошу моего имени не упоминать, иначе я в два счета вылечу из города! Вы ведь читали «Золотую ветвь» сэра Джеймса Фрэзера?
— Надеюсь, вы не собираетесь рассматривать леди Годиву как первородное духовное начало?
— Нет, хотя это наводит на определенные размышления! Что, собственно, мы знаем? Что она жила в этих краях, с помощью своего супруга основала бенедектинский монастырь и тем самым снискала уважение своих сограждан. Однако, к сожалению, записей ее современников не сохранилось; самые близкие свидетельства о ее деяниях были сделаны сто пятьдесят лет спустя после смерти Годивы. Согласно изысканиям Фрэзера, образ обнаженной или полуобнаженной женщины на белом коне возникает в фольклоре многих народностей мира. Предполагается, что это тем или иным образом связано с обрядом языческого жертвоприношения. В этой части страны важную роль играют народные танцы с использованием маски лошади. Пожилые люди еще помнят устраиваемые в Уорикшире праздники Майского дня — с непременным исполнением морриса в народных костюмах и с лошадиными масками. Лично я считаю, что знаменитая скачка леди Годивы через Ковентри — не более чем древняя народная традиция, восходящая корнями к языческим легендам об обнаженной женщине на белом коне. Что может быть естественнее, чем увязать эту легенду с прекрасным и любимым образом леди Годивы?.. Впрочем, это всего-навсего предположения; доказательств у нас нет…
Я распрощался с чиновником, оставив его в подавленном настроении. Ненавижу разрушать старые легенды. Мне нравится история о короле Альфреде и подгоревших хлебах; нравится притча о Кнуте, усмиряющем волны. И я продолжаю верить в то, что обнаженная Годива под охраной всего двух рыцарей объехала рыночную площадь, и никто не посмел оскорбить ее нескромным взглядом. В конце концов жизнь доказывает, что жены всегда берут верх над своими мужьями. Полагаю, когда Годива вернулась к разъяренному Леофрику, она сказала примерно следующее: «Дорогой, я ведь обещала, что сделаю это… и сделала! И поверь, никто не видел меня. А сейчас — пока я буду одеваться, — тебе лучше распорядиться о снижении налогов. Иначе я буду очень, очень недовольна!»
Мы должны помнить, что Годива унаследовала от одиннадцати тысяч девственниц талант управляться со своевольными мужчинами.
Какое там духовное начало! Чепуха! Она была просто обычной женой.
Подобно Нориджу, Ковентри представляет собой современный промышленный город, но это лишь внешнее впечатление. По сути, эта промышленная видимость держится на твердом средневековом каркасе. История была исключительно милостива к Ковентри. Пожары являлись сущим бедствием Средних веков. Так, Великий пожар стер с лица земли большую часть старого Лондона. Ковентри в этом отношении повезло: здесь сохранилось несколько ценнейших зданий — Сент-Мэри холл; больница Форда для бездомных старух (она же «богадельня»); церковь Святого Иоанна, известная под названием больницы Баблейка.
Больница Форда кажется самым прекрасным фахверковым зданием — ничего подобного мне не доводилось видеть в Англии. Когда я прохожу через ворота в мощеный плитняком двор и вижу черно-белые стены — тяжелые, нависающие, с украшением в виде отполированных дубовых балок, — то чувствую, что попал совсем в иной мир. Это Ковентри 1550 года.
Узкий прямоугольник неба над головой не имеет ничего общего с современным городом: ни фабричных труб, ни линий электропередач. Здесь царят мир и покой тюдоровской эпохи. На протяжении четырех столетий этот дом служил убежищем для пожилых жительниц Ковентри, которые под конец своей жизни оказались в затруднительном положении. В настоящий момент в приюте проживают шестнадцать женщин различного возраста и разного уровня достатка (вернее, недостатка).
— Многим из них уже за восемьдесят, — сообщил мне смотритель приюта. — Каждая получает еженедельное содержание в четыре шиллинга плюс бесплатный уголь. И, в общем-то, они могут делать все, что захотят: устраивать чаепития для друзей, навещать друг друга… ну, и тому подобное.
Комнаты, в которых живут старушки, заставили бы позеленеть от зависти многих богатых американок.
— Многих гостей приходится буквально силком отсюда вытаскивать, — похвастался смотритель. — Здесь действительно очень красиво, особенно когда распускаются цветы на окнах.
Мы зашли в просторную чистенькую комнату, где жарко топился камин.
— Эта дама только сегодня въехала в приют — ей пришлось дожидаться своей очереди. Обычно наши постоялицы стараются приукрасить свое жилище.
Я окинул взором изящную, с высокими потолками комнату и заметил личные вещи — скромные сокровища, которые эта старушка сберегла под конец своей жизни. Трогательное впечатление! Первое, что бросалось в глаза, — коврики с благочестивыми высказываниями — хвала Господу и Его доброте, — которые старушки вешали в изголовье своей кровати.
— Она сейчас куда-то вышла, — пояснил служитель. — Этой даме уже за семьдесят, но она здоровая и бодрая. Просто удивительно, насколько энергичны наши пациентки…
Если бы добрейший Уильям Форд, торговец шерстью из Ковентри, который вложил деньги в строительство приюта, смог бы заглянуть в это заведение, думаю, он остался бы доволен: здесь все обустроено в соответствии с его пожеланиями. Единственное, что его бы удивило, — это электрическое освещение.
— На самом деле, — заметил смотритель, — электричество стало для нас сущей благодатью! Помнится, когда я впервые сюда попал, мне не давала покоя мысль о возможном пожаре. Это стало моим неизбывным кошмаром. Вы только представьте себе ситуацию: 70-, 80-летние старушки (а многие из них уже пребывали в маразме) каждый вечер укладывались спать при свете свечи! Просто чудо, что за 400 лет существования больницы не произошло ни единого несчастного случая.
В сопровождении своего гида я обошел почти все комнаты приюта. Многие из них пустовали — хозяйки вышли в город по каким-то делам, — и я смог без помех рассмотреть помещения. Некоторые комнаты выглядели побогаче, другие попроще, но все объединяло одно: на прикроватных столиках обязательно стояли фотографии детей и внуков.
В одной из комнат — пожалуй, одной из наиболее очаровательных комнат приюта — я застал сцену, которая привела бы в восторг Рембрандта. Возле широкого тюдоровского окна, составленного из сотен свинцовых пластинок, сидела маленькая сморщенная старушка, кутавшаяся в шаль. За ее спиной открывался прелестный вид — старинный дом с черно-желтыми балками и кусочек безоблачного неба. Компанию старушке составляла молодая девушка (судя по всему, внучка), которая за чашкой чая пересказывала бабушке последние семейные новости. Очевидно, новости были благоприятными, ибо старая леди так и лучилась улыбкой. Впрочем, возможно, ей просто было лестно внимание юной девушки.
— Так грустно бывает видеть одиноких старушек, — заметил служитель приюта. — Ведь им всего-то и нужно, что изредка увидеть кого-нибудь из своих родных, получить открытку на Рождество…
Раз в неделю обитательницы Фордовского приюта надевают свои лучшие шляпки и спускаются в парадную залу, выходящую окнами на улицу. Специальный чиновник, ведающий раздачей милостыни, сидит у маленького столика, на котором сложены кучки монет. Одна за другой старушки поднимаются с мест и подходят к столу, где им вручается скромное подношение в четыре шиллинга. Этот ритуал уходит корнями еще в елизаветинские времена.
