Суп из акульего плавника - Данлоп Фуксия (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗

— По-моему, это неправильно, — продолжила Гвен, — гораздо хуже, чем, скажем, съесть одного угря.

От ее слов у меня по телу пошли мурашки. Я наскоро, снедаемая чувством вины, доела суп.

Знаете, есть такая английская гравюра: «Роковые последствия обжорства: кошмар лорд-мэра. Посвящается всем гурманам города». На ней изображен толстый лондонский торговец, лежащий в постели и страдающий от последствий потакания своему неуемному аппетиту. Торговца мучает жуткое видение: его постель окружили сонмы животных и рыб — утки, гуси, коровы, свиньи, олени, кабаны, осетры. Огромный омар пытается цапнуть его за нос клешней, а на груди топчется гигантская черепаха.

Иногда, когда я задумываюсь над тем, что мне довелось есть в Китае, меня посещает мысль, что я кончу схожим с торговцем образом. В одном из моих блокнотов есть и такая запись: «За последние три дня я съела: улиток, лягушек, змей, желудки воробьев, утиные язычки и сердечки, головы рыб, рубец, половину утки, почти целого карпа, как минимум пять яиц, копченый бекон и тушеную говядину». Со стыдом должна признаться, что подобный пример обжорства был далеко не единственным и не являлся исключением из правил. Одна моя подруга-вегетарианка сказала, что на Страшном суде среди моих судей будут присутствовать все животные, которых я съела за свою жизнь. «У подавляющего большинства людей, чтобы рассадить судей, хватит и двух скамеек. Будет там одна корова, одна овца, свинья и курица, — сказала подруга, — А у тебя… Фуксия, ты только подумай, не хватит и целого стадиона. Представь, как они будут сидеть ряд за рядом: виверы, собаки, змеи, лягушки, овцы, олени, угри и так далее, и так далее, и так далее».

Когда я училась в Чэнду, мне очень хотелось отведать экзотических блюд, что удостаивались императорского стола. Сейчас во мне с каждым днем растет отторжение. Найдется ли на свете хоть что-нибудь, от чего сможет отказаться китайский гурман? Мясо аллигаторов: мягкие, только формирующиеся рога молодого оленя; кроличьи почки; куриные лапы; губы орангутангов… неисчислимое множество животных уничтожается ради того, чтобы мы смогли себя побаловать. Иногда мне уже кажется, что происходящее находится за гранью сатиры, вроде пира у Тримальхиона [32] Петрония.

Я — профессиональная писательница, погруженная в вопросы гастрономии, и мне постоянно предлагают отведать подобные экзотические деликатесы. Порой обстоятельства складываются так, что ответить отказом крайне сложно. Щедрый хозяин торжества ставит передо мной пиалу с супом из акульих плавников. Ко мне прикованы взгляды всех присутствующих гостей, в которых читается надежда на то, что я смогу по достоинству оценить оказанную мне честь. Все знают, что одна пиала супа из акульих плавников стоит сотни юаней. Я колеблюсь. Затем, чувствуя вину, отправляю ложку супа в рот и, проглотив, начинаю нахваливать его тонкий вкус.

Среди самых известных и древних символов китайской цивилизации выделяются бронзовые сосуды эпохи Шан и Чжоу. Кувшины для вина, кастрюли, пароварки — все они украшены стилизованными изображениями устрашающих чудовищ с изогнутыми рогами и вытаращенными глазами. Подобные сосуды вы сможете увидеть в восточной коллекции практически любого музея мирового уровня. На некоторых животные напоминают тигров, быков или птиц; на других их изображения более абстрактны. Никто не может с точностью утверждать, что именно значили эти звери для людей эпохи Шан и Чжоу. По-китайски они называются таоте. На современном языке слово имеет несколько значений, одно — «свирепый и жестокий человек», другое — «обжора». И точно так же звали одного из древних злодеев, прославившегося своей ненасытностью. Ясно, что рисунки свирепых животных на жертвенных сосудах на протяжении многих веков ассоциировались с чудовищной, неуемной жадностью.

Авторитетный археолог Чан в статье по истории древнекитайской кулинарии выдвинул предположение, что жутковатый животный орнамент, покрывавший жертвенные сосуды, использовавшиеся правящими кругами Шан и Чжоу, должен был служить напоминанием об опасности обжорства. Это аналогично часто звучавшей в средневековой Европе фразе «Memento mori!» [33]. Страшные изображения напоминали людям о конечности их земного существования. Быть может, они предупреждали тогдашних любителей мяса, что жадность опасна — она развращает.

В последние годы, когда я сижу за обеденным столом в Китае, надо мной все сильнее и сильнее начинает довлеть образ таоте. Мне становится тяжко на душе. Банкеты, часть моей работы, некогда доставлявшие радость, теперь превращаются в тяжкое испытание — настоящее минное поле, на котором то тут, то там меня подстерегают неприятные мысли, затрагивающие вопросы этики, защиты окружающей среды и здоровья. Меня словно раздирает на части. С одной стороны, я уже давно привыкла есть все, а с другой — у меня пропало желание браться за палочки. Хлебая суп из акульих плавников, я чувствую, как на меня смотрят глаза-бусинки древней рогатой твари таоте. Я более не могу посмотреть на нее в ответ.

И медленно теряю аппетит. Пока еще не сдаюсь, банкет следует за банкетом, но ем я на них все меньше и меньше. Желудок упрямо отказывается принимать пищу. Я пробую блюда, внимательно их рассматриваю, делаю записи в блокноте. Затем отправляюсь домой, туда, где остановилась на ночь, и покупаю по дороге лапшу быстрого приготовления — это единственная еда, не вызывающая у меня отторжения. Зато чувствую родство душ со знаменитым гурманом эпохи Цин. Юань Мэй, возвращаясь после пира с сорока переменами блюд и будучи возмущенным столь вульгарным расточительством, съедал плошку рисовой каши, чтобы утолить голод. После каждой поездки я прибываю в Англию с истощенными волосами и серой кожей. У меня уходит несколько недель, чтобы прийти в себя.

Меня охватывает паника. Я должна есть в Китае. Это моя работа, моя жизнь. Моя карьера, наконец. Больше десяти лет я предавалась обжорству на профессиональной основе. Желудок у меня железный, и это защищало меня от моей безоглядности. Однако, неотступно следуя принципу поедать самое разное, я проявила беспечность. Умом по-прежнему восхищаюсь китайской кухней. Но дальше так жить не могу. Писательница, выискивающая гастрономические нюансы, утратила аппетит!

Конечно, охватившее меня отвращение имеет и другие причины. Я устала не только от постоянных застолий, но и от вечных разъездов, и от Китая. Отдав немало этой стране, чувствую, как силы подходят к концу. Мне надоело вечно играть роль идеального дипломата, меня достал безумный кочевой образ жизни. Мне постоянно чего-то или кого-то не хватает. Я постоянно по кому-то скучаю. Все, наелась досыта — теперь мне просто хочется домой. Не желаю всю жизнь есть кроличьи головы и трепангов. Буду выращивать овощи в собственном садике, печь песочные коржики и пироги с мясом.

Теперь в моих дневниках, помимо набросков и очерков, появились странички, на которые я выплескивала свое отчаяние.

И снова, когда я сижу в Китае за ломящимися от яств столами, мне в голову начинают лезть думы о напророченном учеными надвигающемся продовольственном кризисе. Изменения климата начинают пагубно сказываться на производстве продуктов, а население Индии и Китая в массовом порядке переходит на мясо. Значит, для растущего поголовья скота требуется больше земли, уровень грунтовых вод снижается. Численность же населения земного шара неуклонно увеличивается. Эпоха излишков и дешевой еды скоро должна подойти к концу. Сколь безумной в ближайшем будущем, когда мы станем сражаться за нефть, воду и, возможно, зерно, будет казаться наша нынешняя расточительность! Все эти банкеты, все эти столы, проседающие под весом блюд из рыбы, мяса, креветок, кур, которые отправятся на корм свиньям, покажутся бредовым видением, отголоском нескольких десятилетий головокружительной роскоши, зажатых между эпохами дефицита и нормирования продуктов. Десятилетий, когда мы забыли о подлинной стоимости вещей.