Мили ниоткуда (Кругосветное путешествие на велосипеде) - Сэвидж Барбара (онлайн книга без TXT) 📗

После обеда, будучи из нас троих в лучшей форме, я обстирала всю компанию, перемыла посуду и распаковала одежду. Джефф хлопнулся на мат и заснул. Он слишком вымотался, чтобы обращать внимание на свои болячки. Здесь же, в столовой я установила палатку, которой предстояло защитить нас с Ларри от полчищ москитов, которые непременно слетятся сюда, когда на улице станет прохладней.

Этой ночью я особенно тесно жалась к Ларри, благодаря Бога за то, что мой муж уцелел в аварии. Уже восемнадцать месяцев мы боролись, смеялись и вместе делили горе и радость в любых жизненных испытаниях, теперь нас связывали узы, которые, я знала, уже никогда не разорвать.

— Ларри,— прошептала я.

— Да?

— Знаешь, какой сегодня день?

— Сегодня-то? Ох, а вот и не знаю. Дай-ка подумать. Четверг, угадал?

— Я имею в виду число.

— Число? Сейчас, сейчас, думаю, двадцать второе. Двадцать второе ноября.

— Знаешь, что это значит?

— Что же?

— Это День благодарения.

Долгое молчание.

— День благодарения. Точно, почему бы нет,— пробормотал он через некоторое время. А затем снова затих.— Барб?

— Да?

— Я люблю тебя. Я тебя очень, очень люблю.

— Я знаю, с Днём благодарения, кавалерист.

Утром меня разбудил резкий раздражающий скрежет. Как будто кто-то царапал ногтями по извёстке. Было ещё темно, фонари не горели. «Должно быть, нет электричества»,— подумала я. Из-за засухи электроэнергию перебрасывали в деревни. Шум повторился. Он звучал где-то совсем рядом. Перекатившись на другой бок, я уставилась на Ларри. Он восседал на своём месте с напильником в руке. Всякий раз, когда нам требовался какой-нибудь специальный рабочий инструмент (отсутствующий в наших вьючниках), мы ладили его из куска металла, доводя с помощью напильника до нужной формы. Но в этот момент Ларри орудовал напильником у себя во рту.

— Что ты делаешь? — сонно спросила я.

— Шлифую зуб,— на секунду прервавшись, ответил он.— Вчера отбил кусок. Наверное, когда упал.

Ларри разинул рот, чтобы продемонстрировать мне зазубренный край одного из коренных зубов.

— У меня от этого занятия мурашки по коже, но придётся потерпеть, иначе край царапает язык.

После того как Ларри покончил со шлифовкой, мы спешным порядком упаковались и очистили помещение. Директор просил нас съехать до восьми утра, так чтобы не мешать завтраку семинаристов. Поскольку ко времени нашего отъезда директор с чадом ещё почивали, Ларри положил на стол в столовой благодарственную записку вместе с платой за ночлег. Залив фляги сырой водой, мы из предосторожности капнули в каждую по паре капель йода. Выводя велосипед через парадное крыльцо, я вытащила из ранца Библию и оставила её на одном из стульев — для директора. Уверена, мистер Крокер бы это одобрил.

У Ларри немело запястье, рёбра тоже давали о себе знать, зато желудку Джеффа значительно полегчало, а кроме того, ночь беспробудного сна вернула нам силы. В тот день путешествие протекало гладко — ни спущенных шин, ни сломанных спиц. А ещё нам удалось укрыться в крохотной рощице и расправиться с ленчем в относительном уединении; крестьяне, работавшие на соседних полях, или не заметили, или предпочли проигнорировать нас. Так, в первый раз после Греции, мы с Ларри трапезничали у дороги без зевак и крыс. Казалось, я уже не могла ни припомнить, ни представить себе, как это бывает — смотришь на дорогу, а там — ни души. Я закрывала глаза — передо мной по-прежнему маячили люди. Я старалась мысленно нарисовать себе пустынную дорогу, одну из сотен изведанных нами североамериканских дорог, но не могла. Прокладывая себе путь через города, запруженные людьми, натерпевшись от треньканья звонков назойливо преследующих нас велосипедистов и от вечных зевак, будь то фермеры, крестьяне или святые странники, вся наша троица вдохновлялась воспоминаниями о тихой и мирной глуши Новой Зеландии и Северной Америки.

Под вечер мы достигли Айодхая — одного из семи священных индуистских религиозных центров — на берегах реки Гхагхры. На его улицах было так тесно, что нам пришлось пробираться к туристическому лагерю пешим ходом. Лагерь был обнесён высокой кирпичной стеной. По ней сновали сотни обезьян, специализирующихся на мелкой краже съестного у зазевавшихся гостей. Мы с Ларри разбили палатку на лужайке, Джефф двинулся в дортуар. Администратор лагеря, говоривший по-английски, принёс нам индийскую газету, печатающуюся на английском. Газетные заголовки сообщали о волне антиамериканской деятельности в мусульманском мире. Пакистанцы штурмовали американское посольство в Исламабаде, оставив убитыми двух американцев, они же обстреляли американские культурные центры в Равалпинди и Лахоре. Иранские студенты всё ещё удерживали заложников в американском посольстве, а аятолла Хомейни заявлял, будто захват Большой мечети в Мекке — происки американцев.

— На Среднем Востоке очень опасно,— вздыхал управляющий.— В Индии тоже есть одна опасность — дакойты, вы знаете. Ни в коем случае не ездите в темноте. Дакойты отнимут все ваши деньги. Вы должны быть очень осторожны. Сейчас я иду в город за провизией. Скоро мой помощник подаст ужин. Если вам что-нибудь нужно на завтра, скажите, и я куплю.

Через полчаса два помощника-индийца, почти не говоривших по-английски, установили на лужайке стол и три стула из ротанга и принесли нам рис и овощи с кэрри, чапати и охлаждённый лимонад в бутылках. Запах кэрри обжигал ноздри.

— Кэрри — острая? — спросила я, указывая на тарелку с рисом и овощами.

Оба индийца поспешно замотали головами.

— Не острая! Не острая! — бросились уверять они.

Я с подозрением поглядела на индийцев — на пищу; затем положила в рот небольшой комочек смеси, сдобренной кэрри. Наверное, в сотый раз со времени моего приезда в Индию мне приходилось удивляться, что же именно индийцы подразумевают под словом «острый». Всякий раз, подавая нам блюдо, приправленное кэрри, индиец уверял: «Не острое!» И всегда оно оказывалось настолько жгучим, что во рту у меня становилось так, будто я закусила блюдом из горячих угольев,— меня бросало в пот, а сердце бешено колотилось. И я пришла к выводу: то, что по индийским меркам считается действительно острым, вероятно, сразит меня наповал одним только своим запахом.

Пока мы пытались «уговорить» кэрри-огнемёт, оба индийца стояли возле нас, держа в руках длинные бамбуковые шесты, которыми они лупили обезьян всякий раз, когда те спрыгивали со стены и старались стянуть у нас харч.

После обеда к нашей компании на лужайке присоединился бизнесмен-индиец, остановившийся в одном из бунгало, рядом с дортуаром. Он тоже предупредил нас о дакойтах и долго веселил рассуждениями о незаконных доходах и коррупции, в коих погрязла его страна.

— В Индии спекуляция процветает из-за перенаселённости,— объяснял он.— Взять, к примеру, государственных служащих, продающих железнодорожные билеты. На каждый продаваемый билет — дюжина «стоящих на задних лапках» в надежде его купить. Итак, что же делает служащий? Он продаёт его тому, кто предложит наивысшую цену, «навар» же кладёт себе в карман. И так всегда, везде и всюду, а всё потому, что нас здесь — тьма.

На другое утро, пока мы с Ларри ещё не проснулись, со стены, окружавшей лагерь, на лужайку спустилось обезьянье стадо и занялось выдёргиванием колышков нашей палатки. Солнечный свет только-только пронзил тьму, и все ещё спали. Лёжа на матах, мы прильнули к окошкам палатки, наблюдая, как на лужайке резвятся обезьяны. «Болтовня» обезьян и чириканье маленькой зелёной похожей на попугая птички, прыгающей по веткам деревьев,— и никаких других звуков. Ни людских голосов, ни трезвона велосипедных звонков, ни трубных гудков грузовиков. И никаких толп «наблюдателей». Это было особенное индийское утро, побуждавшее с желанием нырнуть в новый день.

Я уже предвкушала, как буду любоваться на индианок в сари, в золоте и серебре украшений, несущих на головах медные кувшины; катить бок о бок со слонами, верблюдами и буйволами, мимо обезьян; торговаться с добродушными продавцами; улыбаться в ответ любопытным смеющимся лицам и даже вдыхать острые запахи сандалового фимиама и свежего навоза, запекающегося на знойном солнце.