Охота за головами на Соломоновых островах - Майтингер Кэролайн (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
В каждом районе существует свой рецепт приготовления кабана. Мы расскажем о наиболее занятном.
В зарослях был пойман огромный раненый кабан. Четверо охотников с трудом принесли его в деревню, подвесив за ноги к бамбуковому шесту. Рану кабана замазали глиной, чтобы не вытекала кровь.
В центре деревенской площади был разложен костер. Над ним повесили живого кабана, чтобы опалить щетину и подрумянить кожу. Визжащему кабану накрепко связали пасть и вырезали отверстие в брюхе, через которое вытащили внутренности.
Туземцы начинили вскрытую полость брюха кусками горящего дерева. Мы не знаем, почему так было сделано, но через короткое время угли из туши были вынуты, а взамен положили какое-то количество саго. Конечно, при такой системе убоя потеря крови ничтожна, а ту кровь, которая вытекала у кабана из горла, собрали в большую раковину и вылили на саговую приправу.
Для обжаривания тушу положили на подстилку из листьев и водрузили на каменный очаг, прикрыв сверху слоем листьев, раскаленным песком и камнями.
Бывают празднества, на которых может присутствовать всякий желающий. Поводом для празднества может служить любое происшествие. Например, наша экспедиция послужила причиной такого спектакля, и, если бы мы не уехали, празднество приняло бы большие размеры.
Покидая одну из плантаций на Соломоновых островах, мы упаковывали вещи, а туземная жена плантатора, окруженная своими родственницами, наблюдала за укладыванием вещей. Четыре часа они сидели молча, глубоко потрясенные сокровищами, исчезавшими в глубине наших чемоданов, и смотрели, как Маргарет подносила вещи, а я укладывала их на привычные места.
Возможно, что в процессе работы у нас выработался определенный ритм, и тут одна из женщин запела, не разжимая губ. Потом она замолчала, громко захохотала вместе со всеми остальными и снова запела тот же мотив, протяжно голося на шестой ноте. Неожиданно другая женщина вступила на четвертой ноте и затянула ту же мелодию; потом запела третья. Они пели с закрытыми ртами, но очень гармонично и протяжно, как при богослужении. Потом первая женщина перешла к сольному исполнению и пела приблизительно следующее: «Обе миссис уезжают, уезжают, уезжают… Они укладывают в ящик белые платья, белые платья, белые платья… (Платьев было три.) Они едут на катере… Они уезжают на пароходе… Высокая рисует картины, а маленькая поет зубами (то есть свистит). Право, они завтра уедут…»
Одна из женщин, та, что запела первой, поднялась с места и довольно застенчиво и неуклюже разыграла пантомиму, изображавшую укладывание вещей. Оставаясь стоять на месте, она показывала, как мы ходим взад и вперед; при этом она сильно притоптывала пятками, что, по-видимому, является основным па в меланезийском танце. Дружный хохот родственниц заставил женщину закончить танец, но тем не менее это выступление содержало зерно празднества общественного характера и именно так празднества начинаются.
Эти женщины были единственными жительницами Восточной Меланезии, которых мы видели поющими и танцующими. Несомненно, что только привычка общения с белыми людьми и отсутствие боязни быть поднятыми на смех (что неминуемо произошло бы в деревне) позволило им петь и танцевать, что является чисто мужской прерогативой.
Танец, вызванный каким-либо текущим событием, зачастую показывается в порядке соревнования представителями нескольких дружественных деревень. Имевший успех номер может стать предметом «купли-продажи» между отдельными деревнями, а исполнители пантомимы или текста обучают «покупателей» точно так же, как наши учителя танцев сбывают продукт своей выдумки.
На первый взгляд, тема такого празднества может показаться очень прозаичной. Представление, которое мы увидели и решили изобразить на картине, было посвящено еще более прозаическому событию, чем только что описанная пантомима «Обе миссис уезжают…». В этом случае причиной празднества был отъезд миссионера, прослужившего двадцать пять лет на островах и покидавшего их навсегда.
Местопребывание миссионера находилось в четырех милях от города, и мы сильно сомневались, стоит ли в душный субботний вечер предпринимать даже столь недалекое путешествие. Мы были уверены, что тщательно причесанная и одетая в белые чистые рубашки туземная паства усядется полукругом и будет, фальшивя, распевать: «При встрече в мире том…», а мы будем изнывать от жары.
Все же, усевшись в редакторский двухместный «форд», мы покатили. Даже в затененных деревьями улицах Рабаула висела густая пыль; на протяжении многих недель не упало ни капли дождя, и дорога превратилась в ослепительно белую, как пух лебедя, пудру. Подъезжая к Кокопо, мы поняли, что перенесенные нами лишения не будут напрасными; впервые мы увидели такое скопление туземного населения. По обеим сторонам дороги нескончаемой вереницей в Кокопо шли люди, украшенные цветами и бусами. Их намазанная кокосовым маслом кожа была покрыта налетом пыли, щедро подымаемой проезжавшими автомашинами. Когда же мы подъехали к зданию духовной миссии, то увидели нечто похожее на ярмарку в небольшом городе. Со всех сторон сюда спешили толпы туземцев, и мы с трудом двигались в этой массе людей с разрисованными лицами, высокими причудливыми украшениями на головах, блестящими от кокосового масла и пота телами и ртами, расплывшимися в улыбке. Двое носильщиков пронесли мимо нас огромного живого кабана, подвешенного за ноги к шесту. В этой жаре мы покрылись таким слоем пыли, что даже потеряли нашу драгоценную белую окраску. Сегодня — день туземцев!
С трудом мы прошли в здание миссии, и нам указали места на веранде, переполненной белыми посетителями. Непосредственно перед верандой, обращенной в сторону залива, была просторная площадь размером с небольшой ипподром. Она была заполнена туземцами, и порой казалось, что это не люди, а разбросанное цветное конфетти или беспорядочно нанесенные мазки красок. В воздухе висела густая пыль, пронизанная лучами солнца, а бухта, видневшаяся позади бахромчатой линии пальм, напоминала таз с разведенной синькой.
Первоначально находившаяся под нами толпа туземцев казалась беспорядочным нагромождением перьев, причудливых причесок, масок, полос краски на коричневых телах, руках и ногах, украшенных цветной бумагой, ветками живых цветов и похожими на мечи листьями каких-то тропических растений. Все это двигалось и переливалось в большом беспорядке. Я собралась отправиться в толпу, чтобы фотографировать, но миссионер велел подождать.
Где-то внизу, возле берега, начался барабанный бой; тысячи голов повернулись в ту сторону, и тут произошло нечто необычайное. Огромная масса людей разделилась на небольшие группы, словно какое-то божество разрезало пирог на маленькие части. Туземцы каждой группы начали двигаться в унисон. Каждая группа исполняла свою песню, свой танец и двигалась по-своему. Кое-кто из мужчин танцевал соло, прыгая взад и вперед, но вместе с тем участвуя в одной линии танцоров. Другие плясали попарно, двигаясь лицом друг к другу, но тоже в унисон. Только одна группа, прижатая зрителями к веранде, танцевала иначе, и каждый участник исполнял свою собственную пантомиму. Повсюду барабаны отбивали дробь, и если содержание танцев объясняло тему отъезда миссионера, то мы этого понять не могли.
Собравшиеся здесь люди были из разных концов Новой Гвинеи, и это празднество было для них тем же художественным состязанием деревень, но огромного, невиданного масштаба.
Каждая группа начинала песню и танец в очень умеренном темпе, но постепенно, желая быть услышанными и увиденными, танцоры входили в раж и выкрики, сочетавшиеся с диким боем барабанов, становились все пронзительнее. Ритм движений ускорялся; перья и листья развевались все сильнее и сильнее, и снова перед нами возникало волнующееся море цветного конфетти.
