Походный барабан - Ламур Луис (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
И показал грязную кость — я бы такую и собаке не бросил.
Сама мысль о том, что моя великолепная кобылка попадет в руки этому дьяволу, привела меня в ужас; однако, как ни норовиста Айеша, старый мерзавец сумеет её поймать, если я буду поблизости…
Если не предпринять что-нибудь, то он будет мучить не только меня, но и лошадь.
— Я могу её подозвать к себе, но она боится чужих.
Медленно, осторожно, не вставая, я передвинулся. Нащупал пальцами бола — два камня и шнурки.
— Я могу поймать её, — продолжал я, — но для этого есть только один способ…
Когда я сидел на земле, одна рука у меня была свободна. Какое до него расстояние? Футов шесть?
— Иди, Айеша, — сказал я, — иди ко мне!
Она была неуверенна. Она раздула изящные ноздри, принюхиваясь к запаху от меня, и топнула ногой: запах ей не понравился. Я не мог бы осудить её за это: и от меня, и от моего мучителя смердело, должно быть, просто жутко.
— Айеша, — умолял я, — иди же!
Лошадка придвинулась на шаг, потом сделала ещё один.
— Ну же, Айеша! Иди!
Он сделал шаг вперед, не в силах укротить свою жадность; все его внимание было приковано к лошади.
Моя рука метнулась в быстром, молниеносном движении… Удача! Камни пролетели мимо его шеи с двух сторон. Вес камней подействовал так, как и было задумано: веревка обмоталась вокруг тощей шеи.
Я рывком подтащил его к себе.
Он упал, и я, не обращая внимание на свои раны, навалился на него сверху, туго натягивая веревку раненой рукой, а здоровой вытаскивая кинжал.
Старик отбивался как бешеный — да он и был бешеный… царапался, цеплялся когтями за душившую веревку и старался высвободиться. Он свирепо лягнул каблуком в больную ногу, и страшная боль пронзила меня, как удар молнии. От этой боли я задохнулся и ослаб.
Однако мой кинжал уже поднялся — и опустился, войдя на добрый дюйм в тело, и уперся в кость.
Он завизжал и отчаянно рванулся. Моя больная рука не удержала веревку, он вскочил на ноги, но я уже думать забыл о боли и опасности. Я должен убить его! Убить!
Либо он должен умереть, либо я, мне нельзя проиграть и оставить Айешу в руках злобного безумца…
Я бросился на него, машинально ступил на больную ногу, и снова боль прострелила меня насквозь. Он попытался отскочить назад, но споткнулся и упал спиной в костер.
Прежде чем старик успел подняться или просто шевельнуться, я навалился на него, орудуя кинжалом.
Он дергался, пронзительно кричал, а потом перестал сопротивляться, и его зубы оскалились в небо, а глаза широко раскрылись. Я свалился с него, чувствуя тошноту, и отполз от костра.
Когда я, много-много времени спустя, открыл глаза, Айеша стояла надо мной.
Глава 43
Зло часто овладевает человеком, у которого есть деньги; жестокость неизбежно прорезается в том, у кого их нет.
Это говорю я, Матюрен Кербушар, безземельный скиталец по дальним дорогам земным. Это говорю я, познавший голод и пиршество, нищету и роскошь, гордую славу меча и униженное смирение беззащитности.
Когда я добрался до Константинополя, денег у меня совсем не было, ни гроша.
Голод не вдохновляет таланты; мало того, овладев телом, он добирается до души, постепенно умерщвляет способности и разрушает предприимчивость. Я очень хотел есть, хоть и не умирал ещё с голоду.
Женщины хорошо относились ко мне, да будут благословенны их души, и мне пришло в голову как-то, что мужчине, дабы выжить, нужно знать всего-то две фразы: одну — чтобы попросить у женщины еды, вторую — чтобы сказать женщине, что он её любит. Если приходится обойтись без одной либо другой, то, конечно же, пусть пожертвует первой. Ибо если ты скажешь женщине, что любишь её, то она наверняка тебя накормит.
По меньшей мере, так следует из моего ограниченного опыта.
Однако даже такое решение лежало сейчас за пределами моих возможностей, поскольку моим лохмотьям недоставало изящества, а лохмотья, под которыми не просвечивает крепкое, возбуждающее тело, вызывают лишь немного сочувствия — и вовсе никакого чувства. Женщина, которая охотно стиснет в объятиях бездомную собаку, тут же завопит, вызывая стражу, как только к ней приблизится бездомный мужчина, — если только он не блистает красотой; хотя может завопить и в последнем случае, поскольку иногда рождается женский ум такого размаха, который в силах заподозрить, что оный мужчина скорее интересуется деньгами женщины, нежели более интимными ценностями.
И вот я, вольный и голодный, прибыл в Константинополь — оборванный бродяга без гроша в кармане среди блеска Византийской империи.
Меня окружали со всех сторон богатство, роскошь и упадок. В двух первых я не имел своей доли, но упадок — это единственный атрибут очень богатых людей, к которому имеет равный доступ и бедняк.
Упадок доступен всем; только при наличии богатства он лучше питается, красивее одевается и мягче спит.
Города строятся для того, чтобы их завоевывать; и вот я, бродяга, должен завоевать этот город тем оружием, которое дал мне жизненный опыт.
Для человека без гроша в кармане (потому что я не мог себя назвать даже просто бедным человеком), самый очевидный способ разбогатеть — воровство. Однако воровство — это промысел для самых невежественных, до него может опуститься только неизлечимый тупица. Воровство абсолютно вульгарно, оно говорит о полном отсутствии смекалки, а тяжесть кары за него далеко перевешивает возможную выгоду.
Для человека в лохмотьях все двери закрыты. В моих теперешних обстоятельствах мне доступны лишь самые скромные занятия. Я, сын Кербушара-Корсара, мореход, воин, купец, ученый, каллиграф, языковед, лекарь, до определенной степени даже алхимик, имел возможность сделаться разве что акробатом или магом-фокусником — но какое занятие недоступно для человека со смекалкой?
Что толку в способностях, если о них никому не известно? Теперь моя задача состояла в том, чтобы кому-то стали известны мои способности — и я сам.
Для ремесла акробата мое здоровье и состояние тела сейчас слишком плохи. В качестве фокусника я, наверное, намного хуже среднего уровня в таком городе. Для наемного солдата путь к богатству слишком долог, а у меня есть отец, которого я должен найти, а когда найду — спасти.
Без нужного платья я не могу быть лекарем, ибо лекарь в лохмотьях не внушает доверия.
Может быть, пора мне сделаться уличным рассказчиком? Сочинять сказки?
До сих пор я приберегал крылья своей фантазии для женских ушей, ибо давно уже заметил, что значение мужской красоты как средства обольщения женщин сильно переоценивается. Женщину ведут в опочивальню её уши. Для того, кто говорит хорошо и имеет малую толику смекалки и остроумия (но не слишком большую!), это не представляет трудностей.
Там, где дело касается женщин, все решает именно голос, произносимые этим голосом слова и искусство, с которым они сказаны, особенно в сочетании с некоторым смирением, однако не слишком подчеркнутым.
Мне нужно несколько монет, всего лишь несколько презренных дирхемов; так что стану я сочинителем историй, поскольку в большинстве своем те, кто занимается этим искусством, ходят в лохмотьях. Таким образом можно дать понять моим слушателям, буде таковые появятся, что я за человек.
Айеша, ведомая каким-то своим собственным внутренним волшебством, привезла меня на окраину базара; и там под сенью старого большого здания нашлась тень, а в этой тени — камень.
Камень, отшлифованный, несомненно, седалищем ничем не занятого бедняка. Этот камень пробудил вдохновение. Привязав Айешу в тени, где она могла пожевать немного листьев, я уселся на камне и стал рассматривать прохожих и гулящих.
Но не успел я рта раскрыть и заговорить с людьми, как раздался неистовый крик, и какой-то здоровенный бородатый болван подбежал ко мне с криками и протестами:
— Вон отсюда! Убирайся, бродяга! Ты что, не знаешь, что занял сиденье Абдуллы, рассказчика?
Он торчал надо мной, борода тряслась от злости, глаза на лоб лезли, огромное брюхо колыхалось.
