Вокруг света по меридиану - Файнс Ранульф (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Мы продолжали волочить нарты четверо долгих суток, то обливаясь потом, то замерзая среди бесконечного мелкобитого льда. Лично я страдал от некоей проблемы, с которой сталкиваешься и в более теплом климате, если посидеть на горячем радиаторе или на мокрой траве, и это обстоятельство превращало процесс буксировки нарт в еще более неприятное дело. Ноги и спина Чарли тоже были недовольны жизнью. Тем не менее к исходу четвертых суток мы преодолели уже восемнадцать километров. Не слишком впечатляющий результат для тех, кто не видел в своей жизни сжатый мелкобитый лед и не ходил по нему в темноте при температуре — 40 °C.
В предыдущем году четверо упрямых канадцев отправились к полюсу из той же точки, что и мы, однако они пользовались преимуществом солнечного света. Уже через 8 километров их эвакуировали, одного — с тяжелым обморожением. А это были хорошо тренированные, осмотрительные люди. Им просто не повезло.
Как и на острове Элсмир или даже в горах Уэльса четыре года назад, Чарли придерживался своего неторопливого, но уверенного ритма. Я же, будучи неспособным умерять свой, данный мне от природы шаг, заканчивал каждый час тем, что топтался кругами на одном месте, энергично похлопывая руками, постукивая нога об ногу и при этом громко распевая. При таких остановках мои мысли нередко обращались к местной фауне. На ходу мне было недосуг то и дело оглядываться через плечо и проверять, появился ли белый медвель, так как от этого могла заболеть шея. Обыкновенная усталость приглушает страх даже перед медведем, но я часто размышлял над тем, какие меры поэффективней предпринять, если зверь атакует меня. Я все время помнил слова одного гренландца в Туле: «Старые, слепнущие медведи медленно умирают голодной смертью, они бродят по паковому льду и постепенно становятся не способны добыть пропитание. Но они сохраняют обоняние и не прочь напасть на любое млекопитающее и даже человека, если учуют его». Поэтому я постоянно держал наготове заряженный пистолет на нартах.
27 февраля мы вышли на обширный гладкий блин льда, по толщине которого можно было сказать, что это ледяное поле не моложе трех, а то и более лет. Карл и Симон вылетели в тот же день, чтобы проверить обстановку там, где были оставлены мотонарты. Оттуда они направились к нам, на север. Расстояние, которое стоило нам долгих часов изнурительного труда, они преодолели за каких-то пять минут. Они прошли над нами совсем низко, чтобы проверить 270-метровую полосу. Накануне мы обошли ее в поисках скрытых трещин или бугров и расставили канистры с обоих концов. Так просто. Однажды Карл уже приземлялся до восхода солнца на гладком, однолетнем льду без единой кочки. На этот раз он доверился мне и пошел на посадку. Симон писал:
Я готовился сбросить рационы, привязался сам и начал открывать дверь правого борта. Однако Карл вызвал меня в кабину: «Ледовая группа на большом поле. Рэн сообщает, что там гладко. Они побывали на обоих концах»… Пролетев разок низко над ними, мы приземлились. Это самая жесткая посадка, какую только мне доводилось испытать, — на прочные ледяные гребешки, скрытые снегом. На одном таком бугре мы подскочили вверх метров на пятнадцать, а затем снова. Был такой удар, что я полетел куда-то на всю длину страховочного конца. Послышался такой скрежет, что мне показалось, будто отрывается нос самолета.
Описание самого Карла:
Мы собирались просто сбросить груз, когда Рэн сообщил, что они нашли подходящую площадку, и я доверился словам Рэна, потому что еще раньше говорил ему, что вижу достаточно хорошо в сумерках, и так как первая площадка оказалась вполне сносной, я не думал, что здесь будет хуже. Оглядев место и прикинув разметку, я коснулся льда, но уже через тридцать метров ударился о кочку приличных размеров, отчего самолет подбросило в воздух метров на шесть — девять, но самолет уже потерял скорость, и я уже не мог набрать высоту, поэтому тяжело плюхнулся на полосу; наконец самолет остановился…
Минуты три я сидел в своем кресле, ошеломленный случившимся; во мне закипала ярость; я боялся выйти наружу, чтобы подольше не видеть причиненных повреждений. Однако мне сильно повезло — все было о'кей, и я наконец свободно вздохнул. Рэн знает, как я был зол. После этого я взял за правило приземляться только при нормальном освещении.
В Алерте у меня начались разногласия с Джинни как раз по поводу посадок. Разумеется, я летчик и поэтому обязан сознавать, что делаю, однако в подобных обстоятельствах необходима помощь с земли, иначе самолет обречен. Мне было очень неприятно, что мы с Джинни практически больше не общались. Мы не понимали друг друга.
Настроение людей на базе упало, плохие отношения не способствовали выполнению даже самой простой работы в лагере. Симон писал:
Чувствую себя неважно, все болит. Руки почернели, все в ссадинах.
Мы старались изо всех сил оторваться от гор, но те словно передвигались вслед за нами. Тот день, когда мы больше не увидим их, будет значить очень многое для нас обоих. Нам был просто необходим какой-нибудь формальный признак прогресса. Я старался вообще не задерживаться на битом льду. Было бы очень глупо оказаться застигнутым врасплох внезапным штормом. И все же из-за сильной усталости порой весьма соблазнительно разбить лагерь на ровной ледяной плите посреди ледяного хаоса, постоянно подверженного подвижке и дроблению. Частенько я все же поддавался, и мы ставили палатку в сомнительных местах, отлично сознавая всю опасность последствий. Самым безопасным местом для ночлега были огромные глыбы сцементировавшегося пакового льда, где смерзлись сразу несколько ледяных полей. Они не были абсолютно плоскими, зато сформировались из многолетних полей, которым удалось избежать ломки в течение нескольких летних сезонов, изобиловали многочисленными округлыми холмиками, отполированными за годы солнцем и ветром. Если отколоть куски льда от одного из таких желтоватых холмиков и растопить, то вода получалась совсем или почти пресной.
2 марта мы проснулись как обычно, изо рта у нас валил пар, мышцы затекли. Снаружи температура воздуха была — 44 °C. Внутри палатки тепло наших тел несколько исправляло положение, и там было —38°. Честно говоря, я не видел большой разницы. По утрам мы не разжигали примус, а быстро проглатывали по чашке кофе, сваренного накануне вечером и залитого в укутанный термос. Таков был завтрак, который придавал нам мужества для того, чтобы смело расстегнуть молнию на наших спальных мешках, а затем влезть в промерзшую одежду и обувь.
На этой стадии путешествия мы волокли за собой не меньше груза, чем капитан Скотт и его люди. Если бы мы могли рассчитывать на то, что «Оттер» разыщет нас тогда, когда нужно, если бы для таких операций у нас было неограниченное количество горючего, мы уж, наверное, постарались облегчиться. Однако, при существующем положении вещей, мы тащили за собой тот минимум, который был просто необходим для нашего безопасного продвижения. Конечно, Амундсен пользовался собаками и поэтому редко занимался перетягиванием грузов вручную. Различие в одежде между нами и группой Скотта было минимальное, хотя обувь у нас была лучше и, кроме того, нам удавалось качественно просушить ее во время стоянок. На мне были хлопчатобумажные носки, а сверху шерстяные чулки, хлопчатобумажный анорак, ветрозащитная куртка и армейские ветрозащитные брюки поверх длинных хлопчатобумажных кальсон. Чарли одевался так же. Мы оба носили лицевые маски.
Наше меню сильно напоминало меню Скотта, за исключением того, что мы ели только по вечерам, а это существенное различие, и ежедневно дополняли наши дегидрированные рационы двумя пилюлями поливитаминов. Что касается погоды, то первые три недели она была довольно суровой — мы путешествовали при более низких температурах, чем когда-то Скотт, в полумраке. Как и Скотта, нас подгоняло сознание того, что команда норвежцев преследовала те же цели, а подробности об их продвижении были нам неизвестны. Территория, на которой происходила эта борьба, изобиловала высокими ледяными стенами и забитыми снегом «волчьими ямами», с чем Скотт не сталкивался в Антарктиде. Это устрашающее пространство тянулось впереди на добрые полторы сотни километров, и только там, дальше, мы могли надеяться на улучшение ледовой обстановки и мотонарты, которые доставит Карл. Однако, какой бы сравнительно доступной ни была белая пустыня, где сражался Скотт, ему предстояло пройти 1300 километров до полюса и столько же обратно. Он захватил с собой «сноумобили», но оставил их вскоре после того, как покинул базу.
