Из Парижа в Бразилию по суше - Буссенар Луи Анри (прочитать книгу TXT) 📗

Сначала мы движемся на восток и этого направления придерживаемся на протяжении восьмидесяти километров, чтобы потом, у венты Кокори, наконец выйти на тракт, пересекающий Мексику с северо-запада на юго-восток.

18 июня. Проехав венту Кокори, семнадцатого июня мы прибываем в Аламос, расположенный между реками Рио-Майо и Рио-Фуэрте. Этот город, насчитывающий шесть тысяч жителей, — уединенный, пропыленный и еще более пустынный, чем Гуаймас. Для европейца жизнь в местных домах из самана [442] и в поистине иссушающем одиночестве скоро превратилась бы в сплошной кошмар.

От Аламоса до Синалоа, столицы одноименной провинции, — около тридцати пяти лье, если двигаться через Фуэрте. Переход тяжелый. Сопровождающие нас всадники утомились. Некоторые уже отстали, потому что на подставах не было сменных лошадей. Индейские пехотинцы спят в фургоне, словно медведи в берлоге.

К счастью, нам удалось прекрасно переночевать в Синалоа.

19 июня. До Кульякана осталось сорок лье. Воздух все больше накаляется, появились москиты.

Я узнал, что Кульякан — столица губернаторства и епископства Сонора, число ее жителей достигает десяти тысяч. Это мне нравится. Здесь так же, как в Эрмосильо, имеется монетный двор. Интересно, почему все-таки монету чеканят в Мексике? Задаю себе этот вопрос потому, что вижу вокруг неприкрытую нищету. Кому это выгодно?

21 июня. Мы еще узники, но с нами обращаются все лучше, все бережней. Власти городов, через которые мы проезжаем, прекрасно принимают нас. Незаметно мы доехали до Нориа. Пройдено еще сто сорок километров. Мы рассчитывали остановиться в Нориа, но, кажется, придется ехать до Масатлана.

Ничего не поделаешь!

В десяти километрах южнее Нориа Жюльен, который ежедневно наносит на карту пройденный путь, объявляет, что мы находимся в тропиках. Я как-то позабыл о познавательной стороне нашего путешествия и признаюсь, что сообщение Жюльена вызывает во мне бурю восторгов.

Невольно начинаю думать о том, что я всего лишь бывший чиновник из префектуры Сена, и вдруг — в тропиках!.. Я, Жак Арно!.. Не хвастаясь, могу сказать себе, что факт прибытия сюда по суше вызывает во мне чувство законной гордости.

Жюльен, догадавшийся о моих размышлениях, усмехается и начинает напевать песенку о маленьком кораблике, который никогда… никогда… никогда не был в плавании. Это правда. И однако, этому маленькому кораблику пришлось-таки бороздить моря и океаны!.. О, зачеркнем скорее слова «бороздить моря и океаны»: язык моряков может принести мне несчастье!

22 июня. Теперь, когда я пересек тропический пояс, что мне за дело до Масатлана, как две капли воды похожего на Гуаймас, — я даже не буду описывать его. Мне столь же безразличны Рио-Президио и почтовые станции с подставами в Росарио и Акапонете.

Завтра переправляемся на пароме через Рио-Сантьяго. Эту речную переправу, весьма продолжительную, было бы правильнее назвать морской, потому что Рио-Сантьяго — одна из самых крупных рек Мексики.

Но разве не пересек я уже тропический пояс, чтобы чего-то бояться!

Мы будем ночевать в Тепике. Оттуда всего лишь сто пятьдесят лье по прямой — и мы в Мехико!

23 июня. Все идет так, что лучше и не надо: еще никогда мы не путешествовали с такой легкостью.

Мы вступили в горную страну. Температура не столь высока, не очень жарко. Мы поднимаемся медленно, покинув наконец бесконечную зону обожженной земли, тянущуюся адским коридором по берегу Калифорнийского залива.

«Жаркая земля» надолго сменяется «теплой землей». Мы непрестанно поднимаемся. Находимся уже где-то на высоте двух тысяч метров, что составляет среднюю высоту обширнейшего центрального плато Мексики.

24 июня. Тепик проехали ночью. Невозможно на ходу получить представление о городе, основанном, как сказал Жюльен, в 1531 году Нуньо де Гусманом, одним из спутников Кортеса [443].

Наше путешествие становится менее познавательным, зато более быстрым.

Начальник полиции Тепика получил официальные указания относительно наших милостей. С преувеличенной вежливостью, свойственной всем мексиканцам без различия сословий, от кабальеро [444] до босяка, этот чиновник заявил, что мы обязаны днем и ночью двигаться в Мехико.

Мы будем спать в дилижансе, переделанном по такому случаю в спальный салон путем добавления двух соломенных матрасов. А обедать — на почтовых станциях.

Но где, увы, столь желанные сейчас снега! Где калифорнийские «вагоны-дворцы»!

Начальник полиции, после того как буквально утопил нас в изысканных любезностях и позаботился о нашем обильном пропитании, таинственно сообщил, что дело наше очень серьезное. Может быть, нас и не приговорят к смерти, но уж точно вышлют из страны, заставив заплатить немалый штраф.

Жюльен наивно спросил, почему, на что этот тип дал потрясающий ответ:

— Ваш случай очень серьезен, потому что ваше дело не выгорело!

— Не выгорело что? — не унимался, сгорая от любопытства, Жюльен.

— Присвоить три тысячи унций золота [445], которые вез курьер. Если бы вам удалось это, то вы легко смогли бы заручиться поддержкой судей, перед которыми скоро предстанете.

— Подкупив их деньгами, украденными у правительства?..

— Да, именно подкупив их, — промолвил негодяй с обезоруживающей откровенностью.

Эта скотина принимает нас за настоящих грабителей, и в его тоне слышится неуловимое презрение к неудачливым жуликам. Это уж слишком! Если наш арест — ошибка, то скажите, пожалуйста, где, когда и как это кончится.

Жюльен, знающий нравы этой страны, считает, что нас хотят шантажировать: запугать, а затем заставить отвалить кругленькую сумму.

— Что же делать?

— Тебе сказал начальник полиции: подкупить судей и, заплатив им, уехать, — произнес Жюльен с неподражаемым хладнокровием. — Наше сегодняшнее положение — всего лишь одна из превратностей пути. Что-то вроде морской болезни.

Я не нашел слов, чтобы ответить на такой веский довод.

25 июня. Венты, поселки и города сменяют друг друга, мы двигаемся вперед. До Гвадалахары ничего интересного.

Мне бы хотелось задержаться на несколько часов в этом великолепном городе, насчитывающем девяносто пять тысяч жителей. Здесь впервые после Сан-Франциско ощущаешь присутствие промышленности, искусства, прогресса, цивилизации, наконец! Но — ужас! — нас буквально тащат, не давая ни с кем даже словом перекинуться.

Предположения Жюльена сменились уверенностью. Теперь он доказывает, что чиновники сознательно притворяются, обвиняя нас в воровстве, чтобы с нас побольше содрать и продержать в тюрьме, пока мы все не заплатим.

Похоже, такое еще встречается в Мексике.

26 июня. От Гвадалахары до Гуанахуато — около двухсот двадцати километров. Мы пересекли гористую местность, при виде которой пейзажисты лопнули бы от зависти, и поднимались на такие утесы, что нам позавидовали бы заядлые альпинисты. У меня же красоты, увиденные в оконца нашей клетки на колесах, вызвали лишь досаду. Как бы хотел я полюбоваться ими на свободе!..

Вперед! И, дребезжа, наша колымага продолжает свой путь. О, я так мечтаю увидеть, как развалится она на куски!

Как и Гвадалахара, Гуанахуато с его шестьюдесятью тремя тысячами жителей быстро промелькнул мимо, так и не позволив нам познакомиться с ним поближе. А между тем город этот знаменит своими рудниками Ката, Сечо, Мельядо, Рейас, Вента-Мадре и Валенсиана [446].

Ландшафт великолепен, дома хороши, памятники впечатляют, а комфортабельные гостиницы так и манят задержаться здесь, нас же заставляют бежать, словно жуликов!

Я начинаю приходить в отчаяние.