Прерафаэлиты. Революция в викторианском искусстве - Ципоркина Инесса Владимировна

Эдвард Бёрн-Джонс. Витраж в церкви Святого Павла деревни Мортона. 1901

Подобно прерафаэлитам Нестеров и Врубель стали предтечами эпохи модерна. Интерес к искусству средневековья, склонность к мистицизму и метафоричность образов соединяются в творчестве этих художников с тщательным изучением натуры. Их методы и художественное видение оказались созвучны искусству Эдварда Бёрн-Джонса, которого, несмотря на стилистическую и временную близость модерну, британские исследователи не относят к представителям ар-нуво, считая его поздним продолжателем традиций прерафаэлитизма.

Наиболее близкими стилистике прерафаэлитов оказались росписи храма Святого Александра Невского в Абастумани в Грузии, исполненные Михаилом Нестеровым в 1898–1904 годах.

Заказчик, смертельно больной цесаревич Георгий, одобрил эскизы Нестерова и выразил пожелание, чтобы художник познакомился с образцами средневековых росписей в знаменитых храмах Кавказа. Нестеров посетил Гелатский и Сафарский монастыри, храм в Мцхете и Сионский собор в Тифлисе, чтобы затем воспроизвести эффект нежного сияния красок в своих росписях. Работая над монументальными росписями, Нестеров пользовался методами станковой живописи, привнеся индивидуальные характеристики образов, реалистичный пейзаж и т. д. Сюжеты фресок Абастуманского храма тяготеют к «литературности», что опять же, вынуждает нас вспомнить произведения Россетти, Бёрн-Джонса и Морриса.

Преклонившие колена, склонившиеся перед святыней мужчины и женщины, праведники и грешники, ангелы, которые их окружают, глядя прямо в душу – излюбленный сюжет прерафаэлитов. Светлые, чистые цвета, четкая композиция, линеарность рисунка и не отвлекающий от переднего плана, неглубокий фон – вот лишь некоторые сходные черты между росписями Нестерова и произведениями прерафаэлитов. Особенно велико сходство с теми витражами, которые выпускала фирма «Моррис и K°» для английских церквей: яркие силуэты на фоне светлого фона, герои в ореоле света, ясность во всем, от замысла до палитры.

Одним из первых на этот факт обратил внимание богослов и литературовед Сергей Дурылин, который, работая над книгой о Нестерове, использовал документальные материалы и записи бесед с художником. «В Абастуманском храме… Нестеров стоит дальше, чем во Владимирском соборе, от древнерусского искусства фрески и иконы и гораздо ближе к исканиям английских прерафаэлитов, Пювис де Шаванна и немецких неоидеалистов».

Другой известный живописец, Виктор Васнецов писал свои «сказочные» картины схоже с манерой прерафаэлитов: здесь и светлые, яркие краски, и подчеркнутая продуманность композиции, и знаковость, и линеарность, и повествовательность. Одну из картин Васнецов назвал «Спящая царевна». Хотя существуют две разные сказки: о спящей красавице и мертвой царевне, но здесь они сошлись воедино и совпали сюжетом с известной серией картин Эдварда Бёрн-Джонса. Царевна и принцесса почти в одинаковой позе спят на неудобных жестких ложах, окруженные заснувшими слугами, в заброшенных, заросших травами и цветами залах, где когда-то звучали музыка и смех.

Эдвард Бёрн-Джонс. Спящая принцесса. 1870–1890

Притом, при сравнении обоих произведений становится ясно, сколь велико различие русской и британской школ. И даже если сюжет и многое в стиле, композиционном, пластическом решении и идейном подходе совпадают, произведения получаются настолько разными, как если бы ничего в них не совпадало. Так искусство показывает неисчерпаемое разнообразие своих возможностей.

Влияние поэтического наследия Россетти и его единомышленников на русских литераторов оказалось намного более очевидным и глубоким. Ключевую роль прерафаэлитов в отечественной поэзии символизма признавали Владимир Соловьев, Валерий Брюсов, Вячеслав Иванов, Андрей Белый. Работая над поэтическим циклом «Стихи о прекрасной даме» Александр Блок серьезно интересовался и раннеренессансной живописью, и произведениями английских прерафаэлитов. В 1910 году Николай Гумилев закончил работу над циклом «Беатриче», который открывает сонет, посвященный Данте Габриэле Россетти.

Искусство ради искусства: рождение ар-нуво (Art Nouveau)

Благодаря коммерческой деятельности и слиянию с «масскультурой» XIX века прерафаэлитизм стал определяющим направлением в искусстве, а также почвой для формирования и развития эпохального стиля модерн. Вполне вероятно, что, не будучи связано с дизайном, Братство не вышло бы за рамки эксцентричной затеи молодых фантазеров, затрудняющихся сделать выбор между монашеством и искусством, а произведения этих художников остались бы «юношескими грезами», никогда не воплотившись в витражах, шпалерах, гравюрах. В таком случае, вероятно, основу ар-нуво, fin de siècle, Серебряного века составили бы иные художественные формы, не связанные с творчеством Обри Бёрдсли и Эдварда Бёрн-Джонса. Все оттого, что процесс образования стиля зависит от контакта между художником и публикой. Этот контакт раскрывает перед художником потребности зрительских масс, а перед зрителем – возможности рождающегося стиля, и этот процесс длится, пока стиль не сформируется, не разовьется и не исчерпает себя.

Английский эстетизм не исчерпал себя к концу века. Он повлиял на основоположника нового стиля, уникального художника Обри Бёрдсли – и из произведений, созданных Бёрдсли за его короткую жизнь, родилась новая эстетика.

Обри Бёрдсли был сильно увлечен фантазиями Бёрн-Джонса и мечтал познакомиться со своим кумиром, вспоминал Роберт Росс, журналист, друг и душеприказчик главного эстета викторианской эпохи, литератора Оскара Уайльда. Притом, что Бёрдсли не любил современного искусства, на выставках не бывал и лишь однажды посетил «Новую Галерею», где обратил внимание на несколько работ Бёрн-Джонса, и в 1891 году он все же нанес мэтру визит.

Обри Бёрдсли. Павлинья юбка. 1894

Джеймс Уистлер. Павлинья комната. 1876–1877

Незадолго до этого Бёрдсли побывал у Фредерика Лиланда, мецената и обладателя коллекции работ Бёрн-Джонса и Россетти. Именно в его доме Бёрдсли увидел знаменитую Павлинью комнату Джеймса Уистлера с ее стилизованно-японским стилем, с павлинами в голубых, серебряных и золотых тонах, а также большую картину Уистлера «Принцесса из страны фарфора». Всё это произвело на художника огромное впечатление. Картину Бёрдсли позднее описывал в письме: «Фигура прекрасно и пышно написана, а краски как настоящее старое золото».

Без сомнения, роскошные павлиньи хвосты произвели на молодого художника сильное впечатление. Позднее Бёрдсли описал увиденное им как «совершенно новый метод рисунка и композиции, согласный с Японией, но не полностью японский».

Историк театрального искусства, художник, режиссер и драматург Николай Евреинов писал о творчестве Бёрдсли: «Бёрдсли раннего периода – несомненный прерафаэлит… Никто из самых зорких не мог предположить, что Бёрдсли в это время изучал лишь ритуал славословия Небу, чтоб применить потом очарование красоты этого ритуала прославлению Ада. Он учился обманывать и преуспел в этом искусстве настолько, что мог впоследствии безнаказанно бравировать своей порочностью перед самим пуританизмом англосаксонской расы – слишком прилична была форма».

Однако можно сказать, что этому приему его научили сами прерафаэлиты, отказавшиеся от морализаторства викторианской эпохи примерно в те же годы, когда Обри Бёрдсли родился – в начале 1870-х. И так же, как их преемник, они выражали свое отторжение дидактизма, изображая роковых женщин, чья красота была несомненна, но никто не назвал бы ее ангельской. Благодаря творчеству Обри Бёрдсли образ роковой красавицы стал тиражным в буквальном смысле. Зрелый стиль Бёрдсли подчинен единому декоративному принципу и лишен не только повествовательных подробностей, но и эмоциональности, присущей искусству XIX века. Однако предшественницы его Саломеи, Мессалины и Лисистраты – это роковые героини поздних прерафаэлитов.