Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" (книги онлайн TXT) 📗
— Я — уже, — усмехается.
У Тима по потолку пошла трещина. Прямо над кроватью. Стах изучает ее взглядом. И слушает чужое дыхание. Кроме него — ничего.
— Ты бы хотел куда-нибудь? В другую страну?
— Нет… кажется, нет. Там все чужое…
— Как по мне, и здесь — такое же чужое, просто более понятное.
— Может… Я не люблю перемены.
— А стихийное любишь?
— Да… когда само по себе.
— Инертный ты, Обломов.
— Зато ты слишком деятельный, Штольц.
Стах усмехается. Расслабленно прикрывает глаза.
— Надо как-то ко мне пробраться. За деньгами. Я тебя в Питер увезу. Надолго.
— Арис…
— Нет, серьезно, Тиша, поехали в Питер.
— Мне дома хорошо…
— Ты дома один.
— Я сам так решил.
— Ты дурак, а он не остался.
— Он был бы дурак, если бы остался. Ты не понимаешь…
— Объясни мне.
Тим тяжело вздыхает. Зависает на полминуты. Говорит:
— Он ни с кем почти не был после мамы… Это первый раз, когда серьезно. Они уже два года вместе.
— И это повод тебя бросать в Новый год?
— Никто меня не бросал.
— Почему вы не хотите отмечать вместе?
— Это я не хочу. У нее дочка. Тринадцати лет. Она папу-то терпеть не может, а меня — и подавно…
— И почему ты жертва?
— Потому что я могу это сделать. Это мое решение.
— Как по-христиански. По моему опыту, позиция жертвы еще никого до добра не довела. Это надо было понять, когда Иисуса распяли, но нет же: все лезут на крест.
— Ты неправильные какие-то выводы делаешь… — говорит ему Тим.
— Я думаю: жертва обесценивает личность.
— А я думаю, что возвышает.
— Могила никого не возвышает. Цель не оправдывает смерть. Да и мертвецам уже все равно: они мертвы.
— Иногда умереть означает больше, чем выжить.
— Тиша, это провальная политика: ты жертвуешь и надеешься, что мир благодаря этому изменится, что люди что-то осознают, что они сделают твои эти «правильные выводы». Но люди не меняются и помнят о твоей жертве только тогда, когда им помнить о ней удобно. Не нужно надеяться на других. Нужно надеяться на себя.
Тим поворачивается к нему, улыбается расстроенно и ласково:
— Я вдруг понял, что ты веришь в людей меньше, чем я…
Он поднимает руку и касается пальцами плеча Стаха. Перестает шевелиться. Весь боевой настрой сливается в бешеный пульс. Стах краснеет, но усмехается и держится бодрячком.
IV
Они стоят на кухне и оба пялятся в холодильник. Стах к пятнадцати годам осознал, что не понимает — а чего делать с продуктами без инструкции?.. Тим спрашивает:
— Что ты хочешь?
— Не знаю. Что на Новый год готовят? Салаты?
— Кажется… Это не банально?
— Ты же не любишь перемены.
Тим пожимает плечами. Думает вслух:
— Зависит от перемен… А какие салаты?
— Оливье? Винегрет?
Тим слабо морщится.
— Только не винегрет. И свеклы у нас нет.
— А винегрет чем не угодил тебе?
Тим замыкается и пару секунд хранит страшный секрет. Потом говорит Стаху шепотом:
— Я не ем ничего красного. Это очень стыдно?..
— …Это очень странно, — теряется Стах — больше от того, что Тим вообще сказал. — Красных всех оттенков? Или только темных? Или только особенных красных оттенков?
Тим выразительно на него смотрит. Стах серьезнеет. Неврозом меньше, неврозом больше…
— Не ешь так не ешь…
V
Стах доделывает скворечник, пока варятся овощи. Выпиливает вход. Сыплет на разложенные под это дело газеты древесной пылью. Тим, наполовину в пыли, наполовину в газетах, валяется на полу. У него какие-то свои чудны́е дела с конфетой. Между ними взаимное недовольство: один косится, а другая чернеет в ответ от укусов.
Потом Тим, заскучав, пристает с этой конфетой к Стаху. Тот активно сопротивляется. В конце концов, Тим измазывает его шоколадом.
— Тимофей, блин…
— Извини…
Тим, подавляя смех, вытирает ему щеку костяшками пальцев. Стах косится на него подозрительно. Касание становится мягче и медленней. Улыбка убавляется следом. Стах напрягается. Спрашивает:
— Все?
Тим слабо кивает. Стах отворачивается, и он роняет руку. Полежав немного уже без веселья, Тим поднимается и уходит в кухню.
VI
Тима нет долго. Стах успевает закончить и поставить стенку со входом обратно в каркас. Несет показывать Тиму. Тот чистит овощи, пачкая белые пальцы, и только кивает. Стах не понимает:
— Это не то, что ты хотел?
Он настолько попадает в точку, что Тим сначала, не задумываясь, отвечает ему:
— Да, — и в тот момент, как отвечает, осознает. Смотрит испуганно, исправляется: — Нет… Я не…
Стах не знает, как на него реагировать, и собирается обратно. Тим бросает ему вслед:
— Арис, я не о скворечнике… Он хороший…
— О чем?
Стах оборачивается и смотрит на него в ожидании. Тим мнется, пялится на картошку и продолжает колупать ее пальцами. Потом он вдруг — поразительно — находит, на что обидеться, поджимает губы и сваливает к раковине.
Стах возвращается. Ставит на стол скворечник. Интересуется:
— Как это понимать?
— Не надо это понимать.
— Ты прикалываешься, что ли?..
Тим ничего не отвечает. Стах честно ждет минуту — и честно не дожидается. Прячет раздражение, спрашивает:
— Тебе помочь?
— Нет.
Еще лучше. Стах забирает дурацкий скворечник и уходит в комнату.
Еще час они тупо обижаются друг на друга, каждый занятый своим делом.
VII
Потом Стах заканчивает свое. Ставит на стол возле Ила. Жалеет о нем, заклеенном пластырями, трогает пальцами. Замечает: торчит уголок записки в закрытой тетради. Открывает, чтобы не потерять место, откуда вытаскивает записку. Там, внутри тетради, все исписано Тимовым жутким почерком и схематично нарисованы птицы.
Стах увлекается, трогает страницы, выпуклые от арабской вязи с двух сторон. Он читает: там рассказ об эндемике попугае какапо, он отправился в горы звать любовь. Стах усмехается и уже выдумывает шутку, как вдруг осознает: он прочитал-то без разрешения.
Стах вспоминает о записке, исписанной в два почерка. Когда разворачивает, понимает, что листка два: на одном из них куча надписей «Арис» — с фамилией и без. С имитацией каллиграфического почерка Стаха. И еще какие-то странные надписи — те же «Арис», вполовину рисованные, аккуратные, не то что обычно, с широкими и тонкими линиями букв. Стаху это странно и как-то… не по себе. Пока у него срывается все, что может сорваться вниз, он понимает, что сделал что-то не то, и убирает, как было.
Наверное, он совсем кретин, потому что, когда он возвращается к Тиму в кухню, он смотрит на него, обиженного, долго и задумчиво, а потом рискует спросить:
— Тиш, а что у тебя за тетрадь на столе лежит?
Тим замирает и уставляется на него с претензией.
— Ты читал?
— Не особенно. Я сначала подумал, что по какому-то предмету, потом понял, что нет.
— Зачем ты вообще ее трогал?..
— Скворечник на стол поставил, смотрю: тетрадь. Там что-то личное?
— Нет, там… — Тим смягчается, когда понимает, что он не сильно влезал. — Там просто рассказы.
— Рассказы?
— Ну… там… — он тушуется, поднимает взгляд, отслеживает реакцию. — Ты спрашивал о моем хобби… Орнитология. Там о птицах.
