Счастливая карусель детства - Гайдышев Александр Григорьевич (книги онлайн полные версии TXT) 📗
Конечно, в скором времени произошло примирение. Как часто бывало в подобных ситуациях, он однажды просто и естественно заговорил с мамой, и она с радостью ответила взаимностью. После этой истории дед стал относиться к маме еще с большей симпатией и уважением.
Сила воображения
С самого раннего детства я был окружен царством книг и культом книги, и, вероятнее всего, именно этому мое воображение больше всего должно быть обязано. Сначала я погрузился в мир книжных сказок, которые папа специально для меня добывал где только придется. Он, радуясь, как ребенок, приносил и разворачивал передо мной самые необычные книжки, многие из которых, к моему огромному удивлению, покупались им в заграничных поездках — в основном в ГДР и Чехословакии. Я не мог еще полностью понять, что означало слово «дефицит», но еще меньше я понимал, почему для того, чтобы купить красивые детские книжки с картинками на русском языке, нужно было ехать за тридевять земель. Я радовался за маленьких чехов и немцев, которые могли приобщаться к нашему языку через такую красоту, но в то же время недоумевал и расстраивался, что в наших магазинах таких книг никогда не продавалось, а ведь именно нам, советским детям, они были нужнее, чем иностранным ребятам, при всем уважении к последним.
Меня интересовали все сказки подряд, ведь с их помощью я погружался в историю, культуру и традиции самых разных народов мира. Я впитывал все как губка. Мои путешествия переносили меня в самые далекие концы планеты: в Индонезию, Японию, различные европейские страны (в числе которых, подумать только, была даже Албания!), Монголию, Персию, Китай, Индию, Кавказ, Крайний Север нашей страны и множество других мест. Русские народные сказки я тоже очень любил, как и сказки Пушкина, которые особенно хорошо читала мне мама перед сном. Потом были Незнайка, Чиполлино, Буратино, Мюнхгаузен и Братец Кролик — эти вещи я просто обожал и был абсолютно счастлив, когда родители купили мне виниловые пластинки с записями великолепных музыкальных спектаклей, в которых участвовали любимые герои.
Читали мне почти все взрослые: мама, папа, бабушка. Исключение составлял лишь дед, который не хотел опускаться до моих интересов, считая, что «достойная литература для мальчика начинается с мифов Древней Греции». С учетом моего пяти-шестилетнего возраста его рекомендации учителя литературы были признаны преждевременными, и родительский совет постановил перенести мое ознакомление с мифами Греции на школьный период. Папа признался, что с ним в его детстве была ровно такая же ситуация, так что ему пришлось «практически младенцем окунуться в суровые будни античности», подчиняясь воле деда.
Зато на мое младенчество серьезно посягнули басни Крылова, которые все тот же дед в свойственной ему безапелляционной манере мне наказал выучить наизусть. Родители, к моему неудовольствию, это предложение встретили на «ура» и уже к семилетнему возрасту я знал десяток разных басен. Но дед и здесь не унимался и требовал, чтобы я «объяснял и расшифровывал ему свое понимание басенной морали». Я не понимал, что он от меня хотел, и остро ощущал несправедливость. Мало того, что я намучился, разучивая все эти басенки, мало того, что он требовал от меня выразительного их прочтения, но теперь он высокомерно смотрел на меня и хотел, чтобы я распинался перед ним о какой-то морали. Папа с мамой пытались объяснить мне, чего хотел дед, и переглядывались между собой с оттенком легкого веселья, но я все равно ничего не понимал.
Для меня герои крыловских басен были просто птицами и зверями, с которыми случались различные жизненные неурядицы, иногда даже смешные. Но дед от меня требовал передать «особый зашифрованный смысл — аллюзию». Оставалось только гадать, какие новые тараканы могли заползти в голову моему деду-интеллектуалу?
Плохие предчувствия меня не подвели, и уже летом на нашей даче в Зеленогорске я в качестве крепостного актера был главным действующим лицом на дачных концертах-представлениях, устраиваемых все тем же деспотом-дедом. Насколько я смог тогда разобраться в ситуации, нам с Танечкой сильно не повезло, поскольку он только уволился с поста заместителя редактора «Ленинградской правды», ответственного за освещение в газете культурных событий нашего города, и мы просто попались ему под горячую руку. Толи ему не хватало журналистов, которых он мог бы поучать и загружать заданиями, то ли культурной среды, в которой он до недавнего времени вращался, но отдуваться за все пришлось именно нам с сестренкой. Из-за того, что я был старше Тани и опытнее, на меня приходился основной удар. На ее два-три стишка и басенки мне приходилось читать порядка десятка.
Мы изготавливали билеты-приглашения и разносили их нашим дачным соседям. Людей на концерты приходило иногда человек до тридцати, среди которых были также и дети примерно нашего возраста. Последнее обстоятельство меня раздражало и задевало: в то время, когда сверстники полноценно отдыхали и развлекались на летних каникулах, мы с сестренкой писали диктанты и изложения, учили стихи и, что самое неприятное, должны были, как обезьяны на сцене, всех развлекать. Но разве деда наше мнение могло беспокоить — конечно, нет!
Все же я выработал свои методы борьбы с его тиранией, пусть и не столь эффективные. В басне «Мартышка и очки» есть такие строчки:
Так вот, именно к этому «Тьфу» я специально готовился на концертах, заблаговременно накапливая слюну. Произнося эти звуки, я гордо смотрел на деда и плевал в его сторону, прикрываясь мартышкиной ролью. В этом поступке выражалось все мое скрытое отношение к диктату деда над нашими судьбами.
Да, я вынужден был подчиняться, но в душе я оставался свободным и посылал ему знак. Конечно, для деда это было не более чем комариный укус для циклопа. Но это было важно для меня. В конце представления он мог только сказать что-то вроде: «Я считаю, что ты сегодня опять немного переиграл», или «не стоит излишне уподобляться образу».
Но поскольку наши выступления пользовались большим успехом у зеленогорских дачников, и они награждали нас бурными овациями и радостными возгласами, дед в целом был доволен своим дачным театром, принимая, видимо, на свой счет часть от заслуженных нами с Танечкой аплодисментов. Все-таки он — главный режиссер.
Помню одну трагикомичную историю из нашей дачной жизни, где мы с сестренкой проявили свое воображение в полную силу. Гуляя по гравийной дороге невдалеке от нашей дачи, я обратил внимание на широкие следы от проехавшей грузовой машины. Следы, как следы — вроде ничего особенного, но что-то все-таки заставило меня остановиться и внимательно к ним присмотреться. Я понял, что меня привлекло. Весь путь, проложенный правым колесом грузовика по песчано-гравийной смеси, был усеян мертвыми муравьями.
— Танечка, какой ужас! Ты посмотри, сколько трупов. Как после фашистской бомбежки! Представились муравьи мне мирными жителями, спасающимися бегством от оккупантов. Но вражеские самолеты с танками подло уничтожили гражданское население, не дав ему шансов эвакуироваться.
Сестренка увидела мою реакцию, схватилась за щеки и начала искренне сопереживать несправедливо убиенным жертвам войны.
Я всегда удивлялся тому обстоятельству, что Танечка практически всегда и во всем настраивалась на мою волну, поддерживала меня, и ее эмоции напрямую зависели от моих чувств. Так было и на этот раз.
— Сашенька, что же нам теперь с этим делать? — Таня смотрела на меня полными надежд глазами, ожидая, что, как и всегда, ее брат сможет принять оптимальное решение.
— Это не по-людски, — многозначительно сказал я и по-деловому скрестил руки за спиной, — нужно их всех похоронить.
