Последние Каролинги - Говоров Александр Алексеевич (версия книг txt) 📗

Александр ГОВОРОВ

ПОСЛЕДНИЕ КАРОЛИНГИ

Глава I

Дочь колдуна

В сердце старой Галлии, там, где низкие горы покрыты дремучим лесом, где земля то и дело вздрагивает от падения одряхлевших великанов и над павшими стволами прорастает молодняк, в сердце Галлии, где ручьи бегут либо на север — к Сене, либо на юг — к Лигеру, простиралась сумрачная страна, испокон веков носившая имя — Туронский край. Дерзнувший пуститься здесь в дорогу шел и шел бы, не встречая людского жилья. Лишь меланхоличный шум листвы, приволье птиц да стада кабанов, резвящихся в россыпях желудей.

Однако в канун святого Аниана 885 года опушка Туронского леса, обращенная к обрывам и отмелям Лигера, огласилась воплем рожков и неистовым лаем собак. Одна за другой причаливали барки, высаживая отряды охотников, и в щедрых еще лучах сентябрьского солнца ярко блестели медь и серебро амуниций.

Королевские сенешали бойко разбирались во всей этой ржущей, лающей, галдящей толпе, то и дело выкрикивая: «Достойнейший Генрих, герцог Суассонский!» Или: «Преподобнейший епископ Гундобальд!» И названный ими властитель, кичась богатством оружия и роскошью одежд, въезжал в строй, окруженный сворами гончих и клетками с кречетами. За ним с еще большей спесью следовали его знатные дружинники, за каждым из дружинников — оруженосцы, за каждым из оруженосцев — всевозможная челядь.

Знать Нейстрии давала парадную охоту в честь Карла III, более известного по прозвищу «Толстый». Император этот царствовал в Италии и Германии, был коронован в Риме, а теперь избран и на западно-франкский престол и прибыл в свое новое королевство.

Император ехал вдоль строя, над ним колыхались пурпурные знамена с изображением римских орлов. Герцогства и графства приветствовали его по-воински: «Аой!», склонялись парчовые хоругви дружин, а пухлое высокомерное лицо его ничего не выражало. Он передал свой цезарский жезл Гугону, канцлеру Западно-Франкского королевства, и тот взмахнул им, открывая охоту. Трубы взревели, заглушив шум леса. Псы затрепетали, ринулись. Псари побежали, на ходу разбирая сворки.

Первый же выводок вепрей, поднятый в чащах орешника, сразил сердца охотников. Каждый помчался, забыв о чинах соседей, видя перед собой лишь клок щетины на хребте кабана, куда надо было всадить копье. Глотки зашлись от безумного крика. Травоядные, пернатые, рогатые бежали в ужасе, спасаясь от ломящейся через лес толпы.

Когда солнце перевалило за полдень, а охота в бешеной гонке рассыпалась по дубравам, на поляну близ укромного ручья вынеслась всадница в развевающейся богатой одежде. Рыжий ее иноходец споткнулся о колоду и встал, раздувая потные бока. Наездница не удержалась и выпала, угодив, к счастью, на моховую кочку. Далеко к ручью откатилась ее золотая коронка,

— Боже мой! — вскричала она, приподнимаясь. — Не разбил ли он копыто? — И сама тут же повалилась со стоном, держась за ступню.

Конь обнюхал хозяйку и как ни в чем не бывало потянулся к молодой травке. Гам охоты стихал где-то в дальних чащобах.

— Эй, кто-нибудь! — слабо позвала она.

На этот призыв лишь солнечный луч, любопытствуя, раздвинул желтеющую листву и заискрился в алмазных серьгах охотницы.

Вдруг рыжий тряхнул уздечкой и фыркнул, обернувшись в сторону ручья. Оттуда бежали две лохматые борзые, за ними, подцепив на острие копья коронку, подъезжал всадник. Увидев лежащую, он соскочил, удерживая собак.

Охотница встрепенулась, заслышав его шаги.

— Не приближайся! Тебя разрубят на части, если ты дерзнешь ко мне прикоснуться!

Она сорвала с его копья коронку и сделала попытку встать, держась за куст. Но тут же, охнув, снова повалилась.

Незнакомец, наблюдавший скрестив руки, теперь подошел и, не обращая внимания на протесты, ощупал поврежденную ногу. Локтем надавил ей на колено, а другой рукой дернул за пятку так, что звенящий женский вопль метнулся меж стволов.

Через малое время она успокоилась и, когда оказалось — о чудо! — что боль в ступне прошла, изволила оглядеть незнакомца.

— Ну-ну, мой избавитель!

Беспечно расхохоталась и, взяв гребень, висевший у пояса на цепочке, принялась расчесывать золотистые пряди. Выпадавшие при этом заколки она совала себе в рот и так, не разжимая губ, спрашивала:

— Назовись. Мы желаем знать, кто ты такой!

Незнакомец, по-прежнему наблюдавший ее с любопытством, засмеялся и передразнил ее:

— "Бы-бы-бы"!

Изумленная охотница выронила гребень, заколки посыпались изо рта. Запылав от обиды, она оглянулась, но вокруг был лишь равнодушно шумящий лес. Тогда она стала поспешно собирать свои вещи — греческий зонтик, пудреницу слоновой кости, пуховку.

— Если ты не понимаешь моей речи, незнакомец, — гневно заявила она, — то и я не знаю, на каком языке с тобой объясняться. Хоть и аламаннка по рождению, я воспитывалась в Риме. Но, даже выучив латынь, как какая-нибудь церковная крыса, невозможно разобрать ваше романское бормотание, западные франки!

Поймав иноходца за узду и ощупав его копыто, она пыталась вскочить в седло, но не смогла.

— Да ну же! — обернулась. — Что стоишь, как пень?

Незнакомец подошел, но не стал держать ей стремя, а просто поднял, как ребенка, и посадил в седло.

— Ты же Геркулес! — изумилась всадница и милостиво коснулась его плеча зонтиком. — Вот ты какой! Хоть бедно одет, но у тебя благородные повадки. И кольчуга у тебя норманнская, такую добыть можно только в опасном бою…

Между тем в лесу слышался нарастающий шум копыт. Кругом тревожно взывали охотничьи рога. Доезжачие аукали, кого-то ища.

— Спохватились! — усмехнулась она и зазвенела браслетами, прилаживая на голове коронку. — Чем тебя отблагодарить? Сейчас приедет мой казначей…

— Я не приму милостыни, — четко ответил незнакомец на чистейшем латинском языке.

Всадница поразилась еще более, чем когда он ее передразнил.

— Ну, тогда, — предложила она как-то растерянно, — подними лицо, чтобы мне хоть тебя запомнить… Боже, какие у тебя дьявольские глаза!

— Государыня! — вскричало множество всадников, выезжая на поляну. — Это вы? Наконец-то! С вами ничего не случилось?

Всадница подскакала к императору, наехав рыжим иноходцем так, что императорский конь попятился.

— Мы желаем вознаградить одного человека.

Карл III схватился за повод и склонился к ее седлу:

— Ах что вы, моя драгоценная, стало зябко. Не пора ли повернуть? К тому же вы знаете, от долгой скачки мой желудок…

— Фу! — Она дернула узду, заставив рыжего попятиться. — Для этой цели зовите своего Бальдера, которому вы дали титул пфальцграфа за то, что он возит за вами ночной горшок. Что касается нас, мы тоже желаем раздавать титулы.

Но Карл III махнул ей в сторону канцлера Гугона, а сам поспешил к едущему из обоза пфальцграфу. Канцлер низко склонился с седла своего благородного мула,

— Светлейшая Рикарда, моя повелительница, что угодно? Вся Нейстрия принадлежит вам, равно и Аквитания, и Австразия. Истинно, как говорится в писании, владеющий и тем и этим да владеет и прочим и окрестным.

— Ах, скажите! — прищурилась императрица. — И Нейстрия и Австразия! А не найдется ли, милейший канцлер, в этих столь знаменитых краях какого-нибудь пшеничного или виноградного бенефиция для одного человека, которого мы хотим отблагодарить?

Канцлер призвал в свидетели святого Мартина, первокрестителя франков, что страна поделена вдоль и поперек и перекроить ее может разве лишь гражданская война. Говорил о тесноте угодий, которые дробятся, как горох, делая владельцев их бедняками. И землепашец нищает, потому что неимущий сеньор крестьянские закрома проворнее чистит, чем богатый…

— Не обессудьте, ваше высокопреподобие, — нетерпеливо прервала его Рикарда. — Вчера краем уха я слышала, как вы советовали моему мужу вот этот самый дикий Туронский лес отдать в лен в чем-то провинившемуся графу Самурскому, а его богатый Самур освободить для некоего епископа Гундобальда…